Стройка для неприкаянных гуманитариев

На днях снилась прежняя работа — сотни детей детсадовского возраста бегали по галерее: покупали билеты на выставку, раскидывали книги, кричали-плакали-смеялись — я ничего не успевала. Проснулась — позвонила бывшей начальнице. «Нам теперь дорого разговаривать друг с другом». Вот так легко роуминг разделяет людей из разных городов нашей необъятной России. «Давай, — говорит, — три слова о себе». Я работаю на стройке. Три слова. Гудки.

Новые «коллеги» просят не называть нашу работу стройкой. Тут, конечно, присутствуют все атрибуты, которые ассоциируются со строительством: оранжевые каски, гастарбайтеры из стран бывшего СССР и вагончик, в котором обедают и переодеваются. Однако мы строим не очередной ТРЦ, а реставрируем фасады зданий времен русских классиков.

Благородное и полезное дело — так мыслится нам, молодым интеллектуалам. Почти каждому из нас не больше тридцати: измученное лицо, руки по локоть в краске и высшее образование.

— Это твоя женщина? — интересуется про меня Айбек (бригадир нерусских рабочих) у Антона (бригадир русских).

— В каком смысле?

— Она твоя жена?

— Нет.

— М-м-м.

— Ее нельзя трогать: она журналистка.

Не трогают, но рассматривают как в музее. Пытаются зайти со мной в туалет, который не закрывается; улюлюкают, когда поднимаюсь по лесам на верх дома. Женщина на стройке — диковинка. Русская женщина на стройке для восточных мужчин — центр притяжения взглядов, и не только. Нас тут три девушки — я, бойкая двадцатилетняя Соня и магистрантка факультета философии Даша.

Девочка-танк

Все — от бригадира до рабочих — восхищаются Соней. Она самая младшая, но самая смелая. Первые недели рабочие мигранты просили у нее номер телефона, ходили по пятам, звали замуж. Спустя три месяца общаются с ней на равных: здороваются, советуются, вечером зовут выпить пива. Соня — девочка-танк. Непробиваемая и стойкая, каждому даст отпор. После школы она самостоятельно переехала в Петербург, работала официанткой. Знакомый хотел показать ей свое занятие — реставрацию, в этот же день она осталась работать.

Соня бегает по лесам, как сайгак. Не уходит, пока не сделает всю работу, а вечером спешит домой — кормить двух котов. С приходом Сони на обеденном столе в вагончике каждый день появляется новый рисунок кота. Она мечтает наносить эти рисунки на тела — копит на обучающие курсы тату-мастера.

«Я боялась высоты, поэтому первые две недели страшно было лезть на леса. Этот страх быстро прошел. Когда смывка (средство для удаления лакокрасочной продукции. — Прим. ТД) в глаза попадает — неприятно. Когда мужики докапываются — тоже неприятно. В целом, делаешь рутинные задачи и не паришься. Обычно работаю в наушниках. За все время пятнадцать аудиокниг прослушала. Реставрация для меня — это новое, необычное и завораживающее занятие. Не у каждого есть шанс попробовать себя в нем».

Спасение для философа

Такой шанс выпал и классической томной питерской девушке Даше. У нее белая кожа и черные густые волосы, спадающие волной на плечи. Она всегда ходит в одежде темных оттенков, и только оранжевая строительная каска выбивается из ее привычного гардероба. Эта работа для Даши — спасение. Она уже два месяца никуда не могла устроиться из-за пандемии.

«Меня не брали даже на обычные вакансии продавца-кассира или офис-менеджера. На собеседовании работодатели намекали, что я не подхожу, фразой: “А вам не скучно будет у нас после философского?”»

У Даши два высших образования: лингвистика и философская антропология. Она слушает в наушниках лекции по психоанализу и с филигранной точностью выводит линии на фасаде.

«После первого дня на лесах мне снились кошмары и ныло все тело. Снилось, что меня кто-то преследует и хочет убить. Я не боюсь высоты, но леса явно произвели на меня впечатление: огромные дыры между досок, шатающиеся лестницы, куски гипса, падающие на голову. Я не чувствовала себя в безопасности. Все отразилось во снах. Мне ужасы с преследованием никогда до этого не снились. Спустя несколько дней я себя стала чувствовать комфортнее, теперь даже нравится. Люблю работать на самом верхнем этаже — под открытым небом: красивые виды на Неву, закаты, ветер и крошечные люди внизу, идущие по своим делам. Такая работа мне кажется медитативной, нравится гладить здание кисточкой».

Без розовых соплей

— Ты чего уткнулась в телефон и улыбаешься? — подошел бригадир.

— Знакомый написал, что прочитал мои тексты про стройку и разрыдался. Это так трогательно.

— Войне не нужны розовые сопли!

— Пять минут — я отвечу и все покрашу.

— Отвечай, — забирает у меня кисть бригадир, — я пока за тебя покрашу.

Где еще встретишь такого начальника? Мне вечно везет. Оглядываюсь вокруг. За спиной — Нева, слева — молодой дизайнер и фотограф Рома подмазывает кронштейны (декорированный выступ на стене, является поддерживающим элементом. — Прим. ТД). Он долгое время работал в рекламе. Все отмечают его стиль: винтажная желтая рубашка и штаны цвета хаки, на плече — пленочный фотоаппарат. Он часто проводит ладонью по почти лысой голове, сопровождая этот жест воспоминаниями о временах, когда у него были длинные волосы. У него в гостях я рассматриваю альбомы с набросками и журналы, которые он печатал на прошлой работе — в типографии. На стене небольшой коммунальной комнаты висит черно-белый рисунок. С этим офортом Рома участвовал в биеннале малой печатной графики и экслибриса в Польше.

«В детстве хотел стать большим художником с именем и музыкантом. То, что я стал рисовать, было предрешено. С малых лет я держал в руках краски, кисти, пластилин, цветную бумагу и карандаши. Можно сказать, я пошел по стопам своей матери. Она дизайнер. Я окончил художественную школу. После девятого класса поступил в Уральский колледж прикладного искусства и дизайна».

Сейчас Рома заочно обучается в Педагогическом университете имени А. И. Герцена на отделении дизайна и компьютерной графики и работает на реставрации.

«Я бы не сказал, что какая-то работа сложнее или интереснее. Весь опыт моей деятельности в жизни важен. Это пазлы, которые складываются на протяжении долгих лет. Пока все складывается так, как и должно быть. Планов на будущее нет, все приходит само. Знаю только то, что хочу многое попробовать в этой жизни. Единственное, что осталось со мной за эти долгие годы, — фотография».

Сегодня выдают зарплату. Всех входящих в фургончик встречают словами: «Получил деньги? Присаживайся играть в карты!» Проиграла. «Ася в дураках осталась!» Поправляю: «В дурочках». Они смеются, начинают коверкать остальные слова на мотив феминитивов.

— Не, ну если тебе это важно.

— Важно.

— Тогда как тебя называть?

— Малярка.

— Малярка?

— Малярка.

Вечером мы все вместе гуляем (излюбленный маршрут: стройка — бар — дом), рассматриваем здания. Этому дому нужна реставрация, тут плохо ребята выполнили свою работу. «Мы бы сделали лучше». И сами же отвечаем сквозь смех: «Нет». Прикладываем ладони к стенам зданий, нащупываем неровности, пальцами повторяем изгибы лепнины.

— Посмотрите на тех дев над капителями, — восхищается бригадир Антон, — вот бы мне дали на реставрацию этот фасад.

— Ты бригадир — будешь радоваться классному объекту. А представляешь, кому-то красить все эти элементы — ее волосы, лицо.

— В смысле кому-то? Ты и будешь красить. Разве ты не влюбилась в реставрацию навсегда?

Влюбленный и колонны

Кто и влюбился в реставрацию навсегда, так это наш бригадир Антон. Начальником его язык не поворачивается назвать. Он работает на лесах вместе с нами, обедает с нами в ближайшей столовой, вечерами зовет к себе в гости смотреть кино. Он, скорее, напоминает старшего друга или брата, который знает, как лучше, потому что опытнее, но не задается. Антон по образованию учитель физики и информатики. Его научный руководитель попросил сделать иллюстрации к дипломной работе. С тех пор Антон рисует.

Он так и не преподавал точные науки, работал дизайнером, скульптором. Сейчас преподает цифровую скульптуру и параллельно подрабатывает на реставрации. В прошлом году ему предложили самостоятельно вести объект. У него есть одно железное правило: он на стройке до последнего рабочего.

«Я переехал в Петербург — маленький мальчик с длинными волосами. Искать цивилизованную работу было совершенно немыслимо. Подруга предложила реставрацию. Какими бы ни были наши старания и достижения — мы тогда не получили расчет за объект. Это был 2008 год — экономический кризис. Мы сидим в пустой комнате — смотрим мультики, денег нет. Раздается звонок. Предлагают сделать заказ за два дня, который обычно выполняется как минимум за две недели. Большой проект — кино, снимается Гоша Куценко. Предыдущий реставратор забухал, им срочно нужны колонны для сцены. Обещают любые деньги. Мы просим 10 тысяч за день на каждого. Нас забирает машина, которая в первые же минуты врезается. Мы истерично смеемся.

Нам обещают золотые горы, но наши заказчики не похожи на волшебников. Мы попадаем на съемочную площадку. В заброшенном доме какая-то девочка на фанере рисует паркет, другая делает из гипса череп саблезубой белки. В углу — коробка энергетиков. Три часа ночи. Все работают. Мы каким-то образом отливаем колонны за два дня и получаем обещанные деньги. Я покупаю модные кроссовки, чтобы не возвращаться на Урал лузером, и билет до дома. Через некоторое время я делаю еще одну попытку переехать в Петербург и остаюсь здесь.

Секрет с яйцом

Реставрация — это авантюра. Каждый из нас сотню раз обжигался. На русской стройке всегда две работы. Первая — выполнить дело. Вторая — получить за него деньги.

На этот случай матерые реставраторы любят рассказывать байку, которая передается из поколения в поколение еще с советских времен. Реставратор закладывает тухлое яйцо в один из элементов декора. Если после всех работ он не получает деньги, протыкает иглой место с сюрпризом — весь двор наполняется отвратительным запахом. Предотвратить его можно, разрушив весь фасад, потому что место с тайником знает только один человек. Тогда реставратор выдвигает свои условия: заказчик оплачивает его работу, а он показывает кронштейн со спрятанным яйцом. Это легенда. Реалии жизни выглядят жестче. Молодой человек написал письмо президенту, что реставрировал наследие страны, а ему не выплатили ни копейки. Больше его никто не видел. Все эти веселые и не очень истории мне рассказывают в полуосвещенном подвальном помещении — бывшие комнаты дворника, сейчас раздевалка рабочих. Первое время это, скорее, завораживает и манит, чем пугает.

«Романтизация реставрации происходит во многом из-за гипса. Это довольно интересный материал. Он из жидкого состояния за десять минут превращается в твердый камень — очень быстро можно создать любую форму. Первое время это кажется невероятным. Сейчас я уже не думаю, что в реставрации больше магии, чем в работе плотника. Я восхищаюсь любой работой, выполненной руками», — объясняет Антон.

Погрязший в полезном труде

Еще один старший друг в команде, который трезво смотрит на ситуацию, — коренной петербуржец Ромка. Он уже 13 лет занимается реставрационными работами. Начинал — как и мы — двадцатитрехлетним неприкаянным гуманитарием (пять курсов факультета философии). Он беспокоится, что мы тоже погрязнем в этом. Каждое утро интересуется у нас, нашли ли «нормальную» работу.

«Я ушел из университета, надо было искать работу. Однажды друзья-реставраторы заметили, как я леплю кораблик из пластилина, и позвали к себе на объект. В свободное время мы мастерили всякие фигурки, подсвечники, но уже из гипса. Однажды отлил форму в виде собственной ноги. Не было четкой иерархии — все дружили: вместе работали, дурачились, после — гуляли. В те годы, конечно, мы романтизировали процесс. Сейчас большинство знакомых завели семьи, нашли стабильную работу. Я бы тоже мог устроиться — в банк, например. Для меня реставрация — это не абстрактные понятия, а честный и реально полезный труд. Я вижу плоды своей работы — помогаю сохранить красоту».

«Помогаешь сохранить красоту»… После этих слов ты уверяешь, что больше не романтизируешь реставрацию?

Как бы мы ни обольщались поэтичностью работы, каждый осознает опасность и риск. Никто из нас официально не оформлен — то есть никакого оплаченного отпуска или больничного. Не предусмотрены и страховые выплаты, если человек срывается с высоты.

«У меня была полноценная травма. Я случайно что-то занесла под ноготь, он загноился — пришлось удалять. Реставрация — интересный опыт, но он явно вредит моему здоровью. Я постоянно дышу пылью, часто получаю химические ожоги», — рассказывает стойкая Соня, которая после удаления ногтя вернулась на объект.

Я учусь у Сони выдержке и твердости. Мне трудно, не получается отключить голову и механически выполнять работу. Прочитанная в университете литература мешает. После второй недели собираюсь уволиться, но ухожу с объекта в этот день последняя, когда уже стемнело. Утром гуглю архитектурные термины, в которых постоянно путаюсь: закрываю вкладку на ноутбуке и повторяю по памяти. Первое время присылала фото бригадиру со словами: «Мне это красить?» Ответ: «Ты абсолютно права».

Вообще, по-другому теперь смотрю на город. Восхищаюсь разнообразием декора, болезненно реагирую на дыры в зданиях. Наверное, стоит попробовать все профессии, чтобы более остро воспринимать мир. Рассматриваешь лепнину, в следующую минуту смотришь под ноги — сколько часов дворник подметал эту площадь? Даже замечаешь, как искусно продавщица в «Дикси» раскладывает яблоки в форме пирамиды.

«Работа в реставрации предполагает, что у человека есть хотя бы минимальные эстетические навыки. Он должен чувствовать и понимать линии, как изобразить или слепить определенную форму. Поэтому на стройке так много творческих людей. Гуманитарии могут поддержать беседу — это для скульпторов и художников важно. За интересные разговоры они готовы повозиться с тобой на стройке. Главное, будет с кем в перерыв обсудить кино», — объясняет Антон, почему он нас, неприкаянных, взял к себе на объект.

«Только в Петербурге из строительного вагончика могут выйти такие, как мы», — замечает Рома. Еще полчаса назад мы были в пыли и краске. Сегодня мы закончили пораньше. Выходим красивые и довольные из вагончика. Только в Петербурге.

Еще больше важных новостей и хороших текстов от нас и наших коллег — в телеграм-канале «Таких дел». Подписывайтесь!