Кто открыл, тот и молодец

Агрессоры — безбашенные люди, у них бывают помутнения, у них бывает все, поэтому лучше перестраховаться. Другой вопрос, что на это нужны ресурсы».

В задачи убежища входит не только предоставление места, где можно укрыться от агрессора. «В шелтере женщина может сделать передышку от постоянного стресса, — отмечает Хана Корчемная, психолог центра ИНГО. — Важно, чтобы в это время женщина могла искать работу, жилье, готовить документы к суду — в общем, устраивать свою жизнь так, чтобы быть независимой от обидчика».

Люди, живущие в шелтерах, обычно в первую очередь обращают внимание не на протоколы безопасности, а на отношение сотрудников убежища к себе. Луиза вспоминает, что с жителями шелтера в «Теплом доме на горе» часто общались с презрением и на повышенных тонах. «Одна из руководительниц центра, Фарида, приезжала раза четыре, — говорит Луиза, — Все время с разборками, с матом. Когда увидела курение, назвала всех нас быдлом; разговаривала с нами, как с уголовниками».

Журналистка и правозащитница Светлана Анохина, которая помогла Луизе после ее выселения из шелтера, еще в первый визит в «Теплый дом» заметила, что в убежище не заботятся о комфорте женщин. «Я брала интервью у трех жительниц, — вспоминает Светлана. — Одна мне прямым текстом сказала, что их обязывают давать интервью, иначе их выгонят. Это засело у меня в голове, засели какие-то интонации, на мой взгляд, недопустимые в речи людей, работающих в этой области, — там явно была тональность обвинения жертвы, мол, они ленивые, сами за себя не борются. Меня это все напрягало, но не было никаких фактов». В конце прошлого года Светлана Анохина опубликовала серию критических материалов о «Теплом доме на горе». В январе три женщины, живущие в кризисном центре, покинули его.

Агрессия администраторов

Роман (имя изменено) — гомосексуал. Cкрываясь от преследователей из родного города, Роман оказался в шелтере Московского комьюнити-центра, где живут ЛГБТ+ люди.

«Странности начались уже на третий день, — рассказывает Роман, — мы встретились с директоркой убежища, и первое, что она мне сказала: “Мне тут передали, что ты хочешь покончить с собой”. Я не понимаю, почему она решила, что я планирую суицид. Так вот, она мне заявила: “Ты можешь это сделать, но давай не в моем доме, хорошо, дружок?”»

«Это, конечно, человеческая глупость или выгорание, — говорит Зара Арутюнян. — Ну найдите врача, психолога, психиатра, таблетки, но такое в лоб с ноги нельзя говорить ни в коем случае. Но я понимаю, почему это произошло. Это типовая история: если в твою смену есть покойник — тебе конец, система тебя сожрет, где бы ты ни работал».

По словам Романа, ему было сложно общаться с сотрудниками убежища. «Люди, которые там работают, иногда забывают, что мы не в санаторий приехали, что мы в стрессе, — возмущается Роман. — Один из сотрудников всегда подозревал меня во всем, что происходило в шелтере. Мог устроить отповедь на полчаса, если я забывал выкинуть чайный пакетик. Пару раз, когда я что-то не так делал по дому, он говорил: “Мы можем выставить тебя на улицу”. А я бы буквально пошел на улицу, я в чужом городе, и меня могут выследить».

Роман вспоминает, что администраторы несколько раз упрекали его в том, что из-за него в убежище могут появиться силовики и у жителей шелтера будут проблемы. Впервые он услышал это при заселении: по его словам, с формулировкой «мы не хотим, чтобы к нам пришел ОМОН» ему отказались выдавать второй экземпляр договора о проживании в убежище. Московский комьюнити-центр отметил, что еще до заселения договор высылают на почту.

Молодой человек говорит, что возможный ОМОН ему припоминали не единожды. «Мне нужна была юридическая помощь, — заявил Роман. — Но юрист, который жил в шелтере, кормил меня завтраками три недели. [Хотя] представители убежища сами пообещали мне его консультации, их за язык никто не тянул».

Тогда Роман договорился о консультации с другим юристом, но она из-за плотного графика могла обсудить все детали только на суде по «Новому величию». Роман вспоминает, что, когда он вернулся из суда и рассказал обо всем в шелтере, ему ответили: «Ты что, ходил на несанкционированный митинг? А если к нам ОМОН придет? Так ты хочешь нас отблагодарить?»

Зара Арутюнян убеждена, что в шелтерах не может быть подобной коммуникации между сотрудниками и клиентами. «Конечно, в любом месте должны быть свои правила общежития, но эти правила должны находиться в рамках гуманизма. Не должно быть давления или угроз из-за того, что человек чего-то не сделал. Это вообще чем-то напоминает тюремные порядки».

Директорка Московского комьюнити-центра Татьяна Винниченко и сотрудница центра Ольга Баранова предполагают, что конфликты в убежищах  происходят из-за недопонимания. «Многое зависит от человека, — рассуждает Ольга. — Одного спросишь: “Ты закончил с дежурством?” — и он воспримет это как агрессию из-за своих травм: я художник, я так вижу. Все воспринимают и интерпретируют по-разному. К нам приходят разные люди. Практически все травмированы. Люди могут вести себя неадекватно и токсично именно из-за травм или из-за реальных ментальных проблем. Это все человеческий фактор, и из-за этого сложно сказать, происходит ли какое-то давление со стороны администраторов».

Иллюстрация: Ксения Горшкова для ТД

«Люди, живущие в шелтере, могут обратиться к руководителям центра по анонимному каналу связи в конфликтных ситуациях, — говорит Татьяна Винниченко. — Для сотрудников мы стараемся регулярно проводить тренинги, чтобы избежать выгорания». Обсуждать ситуацию Романа женщины отказались, объяснив это тем, что они не разглашают информацию о своих клиентах.

Татьяна и Ольга настаивают, что серьезно подходят к отбору людей на должность администраторов. «Это должны быть стрессоустойчивые люди, — объясняет Татьяна. — Недавно у нас по их инициативе было обучение: психологиня обучала их, как действовать в экстренной ситуации — вдруг что-то случится и человек захочет уйти из жизни. У нас такое, конечно, не случается, но люди бывают в депрессии. Поэтому администраторы сами просят такое обучение, и мы им его предоставляем абсолютно бесплатно».

«Такой профессии, как администратор шелтера, — добавляет Ольга Баранова, — как вы понимаете, не существует.

Понятное дело, что у администраторов есть правила, выработанные годами. У нас был опыт: мы с Таней ездили по другим странам, смотрели, как работают в других странах. И этот опыт отразился в правилах — как для админов, так и для тех, кто там живет».

Психологическое насилие

Шелтер «Крепость» начал работу 12 мая. На сайте проекта указано, что организация предоставляет пострадавшим от насилия убежище, психологическую и юридическую помощь. Шелтер принимает не только женщин, но и мужчин, пострадавших от насилия, а также представителей ЛГБТ+, которым требуется безопасное место из-за их сексуальности. «Крепость» — проект, созданный по инициативе Феминистической Фракции движения «Гражданское общество», которое возглавляет Михаил Светов.

Активистки и эксперты кризисных центров с подозрением отнеслись к «Крепости» — они сомневались в профессионализме методов шелтера и отмечали, что Михаил Светов неоднократно выступал с агрессивными высказываниями в адрес фемдвижения и утверждал, что фемдискурс «отвлекает от реальных проблем».

«Жертвы домашнего насилия в принципе возникают из-за гендерной дискриминации, — объясняет феминистка Залина Маршенкулова. — Странно, что люди, которые не понимают, что существует огромная проблема гендерной дискриминации, — а часть либертарианцев вообще считают, что у нас матриархат в стране, — открывают шелтер для жертв домашнего насилия. Если они отрицают проблему — каких сотрудников, каких психологов они возьмут на работу? Есть риск, что они будут транслировать те же деструктивные установки, что и агрессор, от которого бегут их подопечные, ведь они эти установки разделяют. Это абсурд: все равно что делать аборт у врача, который транслирует пролайф-идеи».

Центр «Насилию.нет» опубликовал открытое письмо, в котором его представители указали, что, по их мнению, сотрудники «Крепости» не имеют должной профессиональной подготовки. В центре «Насилию.нет» также опровергли заявление «Крепости», что сотрудники и волонтеры шелтера будут проходить обучение в центре «Насилию.нет». Основательницы проекта «Насилию.нет» Анна Ривина и Мари Давтян отказались давать комментарии ТД об этой истории.

Позже выяснилось, что психолог «Крепости» Глеб Багрянцев подписан на антифеминистические паблики во «ВКонтакте» и публиковал шутки, высмеивающие хештег #ЭтоНеПоводУбить в поддержку студентки ВШЭ Татьяны Страховой, которую ее бывший молодой человек убил в 2018 году. Это спровоцировало спор о профессионализме сотрудников шелтера. В итоге «Крепость» временно отстранила Багрянцева от работы.

Многие жертвы насилия ищут в шелтерах психологическую поддержку. Зоя (имя изменено) приехала в московский шелтер «Китеж» совсем без сил — пришлось пережить многочасовой перелет и нежелательную встречу с мужем. Она говорит, что момент приезда в убежище помнит только урывками, потому что из-за усталости и стресса была «в овощном состоянии».

«Я зашла в дом и первым делом сказала, что мне нужен психолог. Я на тот момент даже не поняла, кто из окружающих меня женщин укрывается в шелтере, а кто там работает, не знала, к кому я обращаюсь, — просто попросила психолога, потому что мне нужно было хотя бы немного поспать. Мне выдали одежду, потом мне кого-то пришлось ждать, после этого я рассказывала администрации, что привело меня в убежище. Зачем-то им нужно было, чтобы я все рассказала подробно, хотя я говорила с ними с закрытыми глазами. Несколько раз в ходе этого разговора я чувствовала, что засыпаю».

Зоя вспоминает, что в «Китеже» ее сразу попросили подписать документы и предупредили, что в шелтере нужно работать, а каждая жительница должна сама кормить своих детей. «Я объяснила им, что сейчас не в состоянии ничего приготовить, и одна из администраторов мне ответила: “Девушка, посмотрите на свои ногти, у вас же хватило сил на такой дизайн, о чем вообще речь”, — говорит Зоя. — Предложили мне хотя бы подогреть молоко детям. Я сказала: “Возможно, у меня сейчас получится подогреть молоко, но не обещаю”».

Директор центра «Китеж» Алена Ельцова подчеркивает, что реальность не всегда соответствует ожиданиям жительниц убежища, из-за этого и возникают конфликты. «Все начинается со звонка. Очень важно спросить женщину: чем мы можем помочь? Возможно, ее запрос несовместим с нашими ресурсами, — говорит Ельцова. — Иначе она придет и будет думать, что у нас тут молочные реки, кисельные берега, что мы сейчас спасем, обогреем и приютим. Раньше за нее абьюзер думал, а потом она пришла к нам, и мы говорим: все будет хорошо, ты просто сиди в сторонке, а мы тебе расскажем, что и как нужно делать».

По словам Ельцовой, чтобы избежать конфликтных ситуаций, важно сразу при заселении подписывать договор. «Мы когда с другими правозащитниками общались, — вспоминает Алена, — они мне говорили: “Ну так же нельзя! Женщина только приехала, а ты ей сразу договор пихаешь”. Да, а как иначе?

Если она во вменяемом состоянии, пусть потратит несколько часов и прочтет, что она должна делать и чего делать не должна. Зоя приехала и думала, что может петь на клиросе, а когда оказалось, что это не так, произошел дикий скандал. Мы сразу объяснили: у нас так и так, можете обратиться в другой шелтер».

Зоя говорит, что действительно просила благословения у игумена Серафима, настоятеля Новоспасского монастыря в селе Милюково, при котором работает «Китеж». Настоятель — один из учредителей «Китежа». «Он встретил меня словами: “Мне о вас рассказывали”. Выдал тираду о том, что я ничего из себя не представляю, а хожу по шелтеру как владычица морская. Я спросить ничего не успела — он начал меня унижать. Прямо говорил мне: “Вы никто”, я дословно это помню. В итоге, конечно, на клирос меня никто не допустил».

Читайте также Что не так со статистикой МВД о снижении домашнего насилия?  

Психолог кризисного центра ИНГО Хана Корчемная убеждена, что все сотрудники шелтеров, включая юристов или технических специалистов, контактирующих с жертвами, должны владеть навыками ненасильственной коммуникации. «В идеале убежище — это пространство неосуждения, — говорит Хана. — Ни одна ситуация, как бы ни была она тяжела для сотрудников с их вложениями и стараниями, не должна приводить к обвинению клиента. Человек сам принимает решения относительно себя. Ему важно знать, что за эти решения его не будут осуждать, даже если они неправильны с точки зрения консультантов. В противном случае сотрудники шелтера транслируют ту же позицию, что и обидчик или преследователь: мол, ты слабый, глупый, никчемный, мы разберемся за тебя, что лучше для твоего же блага».

Корчемная отмечает, что жители шелтеров остаются в стрессе, несмотря на то что они уже в безопасности. «Если женщина подает иск о побоях или разводится, ей приходится встречаться с обидчиком в коридорах суда. Уже сам факт переезда в убежище может стать дополнительным стресс-фактором как резкая перемена условий жизни, — объясняет Корчемная. — На фоне этого у женщины могут возникнуть сложности с поиском жилья или работы, проблемы в общении с соседками по убежищу. Некорректное общение сотрудников шелтера с его жителями может усугубить их психологическое состояние».

Жители шелтеров часто ощущают себя в зависимости от сотрудников — в глазах жертв насилия это люди, которые предоставили им жилье и так же могут из него выгнать. В благодарность или из-за страха потерять место в убежище жители шелтеров не только мирятся с упреками и некомфортной коммуникацией, но зачастую готовы на неоплачиваемую работу.

Отработки

Екатерина работает инженером в одной из московских больниц. Муж избивал ее, пил и склонял к сексу, когда Екатерине этого не хотелось. Чтобы скрыться от абьюзера, Екатерина с матерью и сыном несколько месяцев прожили в убежище центра «Китеж».

«Мама с сыном жили в шелтере все время, — говорит Екатерина. — Я уезжала оттуда на неделе, потому что убежище далеко от Москвы, неудобно ездить на работу. К тому времени бывший муж куда-то съехал, забрав почти все вещи, мне приходилось спать на матрасе. По выходным я возвращалась в Китеж, потому что нужно было работать».

Екатерина говорит, что трудиться приходилось в монастырской пекарне — надо было чистить и расставлять по местам все противни, всю посуду, мыть пол и горелки. «Они потом продавали выпечку, — говорит Екатерина. — [Но] сами работницы пекарни только готовили, убирали мы. Часа три все это занимало — иногда по двое туда ходили, потому что физически тяжело, тяжелее даже, чем в доме. Ну надо потерпеть. Нам бесплатно предоставили жилье, еду, юриста — нельзя же эксплуатировать доброту людей, надо им чем-то отплатить».

В договоре, который подписывают женщины при заселении в «Китеж», указано, что работа на монастырской пекарне — условие проживания в шелтере. Один раз в неделю каждая женщина должна дежурить в пекарне.

Алена Ельцова подтверждает, что такие договоренности с монастырем были. «У них есть собственная пекарня, одна старая матушка печет, и ее выпечку продают в монастырских лавках. Мы с ними решили так: у нас девочки ходили мыть посуду, а за это монастырь давал им яйца, молоко из своего коровника. Чтобы у них было понимание: тебе дают бесплатное проживание, питание и, по сути, фермерские продукты просто так — ты должен что-то сделать взамен», — говорит Ельцова.

По словам директора «Китежа», в пекарню в какой-то момент купили посудомоечную машину, чтобы «закончить разговоры, что мы эксплуатируем женщин». Ельцова уверена, что работа позволяла девушкам занять себя и отвлечься от мыслей о фигуре насильника. «Когда она остается в тишине и спокойствии, ей нужно как-то отвлекаться от мыслей о произошедшем. Сейчас в пекарню ходят по желанию. Большинство девочек сами ходят туда с радостью».

Если по субботам Екатерина работала в пекарне, то в воскресенье она дежурила в здании шелтера. Надо было выносить мусор, ходить за водой к источнику, убирать два этажа: два туалета, комнату, кухню, лестницу и коридоры. «Конечно, было очень тяжело.  Но это все такие мелочи, честно, по сравнению с тем, как там спокойно, тихо», — вспоминает женщина.

С необходимостью отрабатывать свое проживание столкнулась и Луиза, оказавшаяся в шелтере «Теплый дом на горе». Но в отличие от Екатерины Луиза при заселении не предполагала, что ей придется выполнять указания сотрудников в обмен на место в убежище. Ее поставили перед выбором: либо она и другие женщины помогают убрать квартиру, в которой раньше располагался «Теплый дом», и снимаются в рекламном ролике, либо их выселяют.

«Я поняла, к чему все идет, и отказалась, — рассказывает Луиза. — Две женщины согласились. Квартиру нужно было сдать хозяину в приличном виде, так что они ее убирали, красили. Приходили убитые, сваливались, даже не поев, а утром шли обратно».

Светлана Анохина, рассказавшая о проблемах в центре, говорит, что женщины работали там с десяти утра и до одиннадцати-двенадцати ночи. Правозащитница также утверждает, что у руководства «Теплого дома на горе» был сторонний бизнес по уборке нежилых помещений и иногда жительниц шелтера заставляли мыть и убирать цеха.

Иллюстрация: Ксения Горшкова для ТД

Хана Корчемная называет отработки грубой этической ошибкой. «Предоставление убежища, — убеждена Хана, — это бесплатная социальная услуга, а не одолжение и не контракт на работу. Сами по себе дежурства в шелтере должны быть направлены только на поддержание чистоты. Когда женщины готовят на всех или вынуждены сами заниматься благоустройством и ремонтом помещения, возникают вопросы к убежищу. Ни в кризисном центре, ни в шелтере не может быть никаких отработок, трудотерапии, коммерческого использования историй женщин в обмен на бонусы. Одно дело, если женщина сама захотела помочь, и другое — если она чувствует себя обязанной перед “благодетелями”».

По словам Ханы, главная задача женщин в шелтере — восстановление собственного ресурса, поэтому нельзя говорить, что они «бездельничают». Обрести новые опоры в жизни — это тоже труд, считает Корчемная. Она отмечает, что недопустимы не только отработки, но и любые формы давления и шантажа. Например, неэтично под страхом выселения принуждать женщин давать интервью, участвовать в соцопросах, сниматься в рекламе или играть в театре.

Шантаж

Угроза выселением нередко используется как инструмент давления. Луиза рассказывает, что в «Теплом доме на горе» женщин заставляли бесплатно сниматься в рекламе. «Требовали сняться в рекламе какого-то салона красоты, говорили, что мы должны дать интервью зарубежному телевидению, еще на какую-то камеру сказать, как “Теплый дом” замечательно помогает женщинам. Многие боялись, что их после этого выследят. Я тоже отказывалась», — вспоминает Луиза.

По словам правозащитницы Светланы Анохиной, женщин пугали, что их за любую провинность могут «вышвырнуть». В числе прочего их заставляли ходить на тренинги, которые были необходимы «Теплому дому» по грантовым обязательствам. «Самое мерзкое, что [они] вселили в этих и без того покореженных жизнью, измотанных, ни во что не верящих женщин идею, что надо прогибаться, доносить, надо успеть стукнуть первым, чтобы не стукнули на тебя. Одна женщина, Аида, так как на нее гнали, что она курит — а это для дагестанской женщины не очень хорошо, — почему-то, испуганная, дошла до мысли, что ей надо быть не одной курящей. Она сознательно уговорила другую женщину покурить и засняла ее».

Читайте также Что делать, если столкнулся с насилием?  

Из-за конфликта с руководительницей убежища Фаридой Луизе пришлось покинуть «Теплый дом на горе». Это было в январе, Луизу и еще двух женщин вынудили оставить шелтер в течение трех дней. Руководство «Теплого дома» вызвало полицию и инспектора по делам несовершеннолетних. «Девушки просто настучали на своих подопечных. Сказали, что одна из них уезжала, бросив детей, хотя это неправда, — рассказывает Светлана Анохина. — Представительница ПДН проявила себя как вменяемый человек и сказала, что поможет определить детей Луизы в реабилитационный центр и остальным тоже чем-то поможет».

Екатерина вспоминает, что некоторые жительницы «Китежа» в свое дежурство убирали дом плохо, поэтому ей приходилось выполнять необходимую работу за них. Тогда на летучках, которые проходили каждое утро, этих женщин публично отчитывали. Директор «Китежа» Алена Ельцова подтверждает: жительницу, которая постоянно пренебрегает дежурством, могут выселить. «У нас все на равных, — говорит Алена. — Почему кто-то должен делать чужую работу? Женщины и сами всегда отстаивают свои интересы. Одно дело, если кто-то болеет — в таких случаях часто соседки говорят, что могут помыть пол за нее, например. Другое дело, если кто-то уже садится на шею. Мы просто не продлеваем договор и не говорим почему».

Екатерине, по ее словам, разрешили остаться в «Китеже» сверх положенного срока, потому что она «добросовестно выполняла все обязательства». Хана Корчемная считает такую позицию опасной. «Необходимо относиться ко всем клиенткам одинаково, — говорит Хана, — не делать ни для кого необоснованных исключений в услугах и не оказывать предпочтений, иначе женщина может увидеть в такой сотруднице свою “спасительницу” и снова почувствовать себя обязанной как-то отплатить». Алена Ельцова утверждает, что у клиенток убежища нет возможности остаться в «Китеже» на более длительный срок, чем предусмотрено договором.

В числе прочего «Китеж» обвиняли в том, что он пользуется уязвимостью подопечных, чтобы навязать религию. Алена Ельцова отвергает эти обвинения. «Мне это просто смешно, — говорит директор центра. — У нас половина женщин — мусульманки. Чем-чем, а этим мы точно не занимались. У меня тоже был период, когда мне было тяжело выходить из православного брака, я прекрасно понимаю, что такое жить в православной общине и что такое жить в светской организации. Если бы какая-то церковная община захотела катехизировать женщин, им не понадобилось бы создавать АНО “Китеж”. У нас есть своя иерархия, монастырь мне не может приказать, что делать. Мы договорились с ними, что у себя я делаю то, что считаю нужным, а к ним ходят только те, кто хочет».

Екатерина соглашается: никакого религиозного давления не было. Однажды жительниц шелтера попросили посещать службу, но не настаивали. Собеседник, близкий к подворью Новоспасского монастыря, рассказал, что настоятель делал попытки приобщить женщин из «Китежа» к вере, но потерпел неудачу, и теперь монастырь этим не занимается.

Конфликты с соседями

Роману пришлось уйти из шелтера Московского комьюнити-центра не после конфликтов с руководством, а из-за напряженных отношений с соседом. «Я жил в одной комнате с гражданином Узбекистана, — пояснил Роман. — Каждый раз, как у него пропадало что-то, даже мелочи типа носков, он подозревал, что это я выкинул его вещи. Если я поздно возвращался домой, он нес какую-то чушь в духе: “Опять своим телом торговал?” Дней через пять я подошел к администратору Антону и попросил меня отселить. Мне ответили: “Это надо с директором разговаривать, но мы ее по таким мелочам беспокоить не будем”».

Читайте также Как интернет и соцсети помогают бороться с домашним насилием? Интервью с юристом  

Однажды Роман увидел, как сосед вернулся в убежище в час ночи нетрезвый. Администратор Антон пустил его, хотя по правилам все должны приходить домой не позже десяти и в состоянии опьянения в шелтере появляться нельзя. Роман рассказал об этом случае другому администратору, и на следующий день в шелтере организовали собрание всех жителей убежища. «В процессе гражданин Узбекистана меня крыл матом, — возмущается Роман, — а сотрудники не реагировали на это. Администраторы разговаривали со мной, как будто Антон, который открывает дверь моему пьяному соседу, — это моя больная фантазия».

В конце концов, говорит Роман, администрация сообщила: если они с соседом не могут ужиться, они оба должны покинуть шелтер. «Нам дали время собраться. Я сказал администраторам, что уйду, только если узбек выйдет со мной! Тогда Антон мне заявил: “Ты нам еще условия будешь ставить? Куда он пойдет, он в России нелегально. А ты гражданин России, ты что-нибудь найдешь”».

Зара Арутюнян уверена, что такой подход ненормален. «Как в школе — “ни в чем не будем разбираться, выгоним обоих”. Это влечет за собой огромные проблемы для тех, кого выселяют.

Конечно, это большое злоупотребление властью, но тут все упирается в силы и ресурсы людей, работающих в убежище».

Представительницы шелтера Московского комьюнити-центра утверждают, что с жителями убежища, которые нарушают психологический комфорт соседей, стараются наладить отношения. «С токсичными людьми нужно разговаривать, — говорит Ольга Баранова, член управляющего совета шелтера. — Есть разные уровни токсичности: с кем-то достаточно просто поговорить, сказать: “Не стоит так делать, вот правила”, — и это решают администраторы. Кому-то действительно нужна помощь психолога».

По словам Ольги, администраторы стараются предотвратить назревающие конфликты между жителями шелтера и что-то сделать с уже случившимися ссорами. Выселение происходит в крайних случаях. «Это коммунальная квартира, — говорит Ольга. — Люди должны на время, пока они живут в шелтере, считаться с другими».

«Чтобы жить у нас, нужно не нарушать правила, — дополняет директорка Московского комьюнити-центра Татьяна Винниченко. — Эти правила человек не просто подписывает в стрессе и идет дальше. Админы все объясняют при заселении: почему то или иное правило важно. Если правила не выполняются, [значит] человек не дорожит местом, ему все равно, живет он здесь или пошел дальше. Мы не про “пошел дальше”. Мы для тех, кому действительно негде жить. Если человек решил игнорировать правила — ему это место уже не ценно. Тогда вещички забираем и на следующий день идем жить свою большую красивую жизнь. У нас все очень серьезно, и мы об этом предупреждаем еще до заселения».

Зоя рассказывает, что прожила в шелтере «Китеж» только четыре дня — ее попросили уехать из шелтера в день, когда она поссорилась с настоятелем монастыря. Через некоторое время после конфликта Зою вызвали на беседу с директором шелтера. Зое сказали, что ей нужно покинуть убежище, объяснив это тем, что она не следила за своими детьми и тем самым нарушила правила.

Директор «Китежа» Алена Ельцова утверждает, что Зоя была конфликтной, провоцировала администраторов шелтера и настоятеля монастыря, хотя он, по словам Ельцовой, старается избегать общения с жительницами убежища. «Для нас это рядовая ситуация, — говорит Ельцова. — За любое нарушение правил у нас два предупреждения, на третье — выселяем. У нас где-то два-три конфликтных выселения в год. При выселении мы стараемся сглаживать углы: даже если женщина, может быть, сама виновата, мы стараемся их не кошмарить — предлагаем место в другом приюте, с которым мы сотрудничаем, или на короткое время оплачиваем хостел или квартиру».

Хана Корчемная убеждена, что выселение из шелтера возможно только в случае прямой физической угрозы жителям или сотрудникам убежища. По ее словам, такое происходит редко. «При адаптации к жизни в убежище у людей могут возникать конфликты друг с другом, — объясняет Хана. — Самое важное для сотрудников в таком случае — не игнорировать ссоры клиентов. Лучше всего при въезде в шелтер рассказывать, как в убежище принято общаться с соседями и как решаются спорные вопросы. Можно провести общую встречу и под наблюдением сотрудников познакомить нового клиента с другими людьми, живущими в шелтере. Это не значит, что любые ссоры под запретом. Наоборот, клиенты должны понимать, что могут в приватной обстановке рассказать сотрудникам о проблемах в отношениях с соседями. Задача сотрудников — сделать все возможное, чтобы конфликты не перерастали в абьюз».

Иллюстрация: Ксения Горшкова для ТД

Выгорание сотрудников

С жительницами шелтера часто приходится по-настоящему тяжело, жалуется Алена Ельцова. «Много женщин с синдромом отмены, с обострением психических заболеваний. У нас была женщина, которая в нас швыряла какими-то грязными штанами, крыла трехэтажным матом, а мы собирали ее в больницу с гипотоническим кризом: собирали ей таблеточки в пакетик, собирали ее вещи, и ее дочь госпитализировали, потому что она начала вести себя неадекватно, ее смогли с территории увести только два наряда полиции, — рассказывает директор «Китежа». — Мы работаем там втроем-вчетвером, естественно, бывают случаи, когда у нас кончаются ресурсы».

Директор центра отмечает, что в шелтере установили камеры, потому что люди могут рассказывать истории, которые не подтверждаются фактами. «Был случай: одна девушка сказала подруге, что у нее отобрали телефон и разбили. Я посмотрела по камерам — ничего не произошло, она сидела и печатала с этого якобы разбитого телефона», — говорит Ельцова.

Зара Арутюнян сомневается, что подобная реакция может быть массовой. «В состоянии острого стресса человек может орать, рыдать все время, — рассуждает Зара, — но искажать события, намеренно или ненамеренно, — вряд ли. Безусловно, единичные случаи бывают — и это происходит со всеми людьми, не только в шелтерах, но это не значит, что убежища, столкнувшись с такой ситуацией, должны подозревать всех, кто обращается за помощью».

Арутюнян говорит, что многие проблемы в убежищах возникают именно из-за выгорания сотрудников и из-за нехватки ресурсов. «Я знаю этих женщин, — говорит Зара, — я знаю, какой это неблагодарный труд. Предъявлять претензии шелтерам в этом смысле все равно что жаловаться на грубость врачей. В идеальном мире государство на твоей стороне, на десять жителей убежища есть хотя бы один психолог на территории, каждый день на подхвате, есть отдельная хозяйственная часть, охрана, бухгалтерия.

Они никогда не отдыхают, в голове одновременно и отчетность по НКО, и кульбиты, как выкроить бюджет на нужды. Человек, который делает все это, не может быть ромашкой. В отсутствие государственного финансирования, обучения, лицензирования, в отсутствие хоть какой-то государственной помощи заниматься шелтерами — личный выбор. Это, как говорится, слабоумие и отвага — в хорошем смысле. У тебя болит — ты помогаешь. Как можешь».

Директор «Китежа» соглашается, что сотрудники шелтеров сталкиваются с повышенным риском профессионального выгорания. «Ненормированный график, — перечисляет Алена, — постоянная непредсказуемость, невозможность уйти в отпуск, иногда просто [физическая] опасность, когда мужья приезжают и начинают угрожать. Это лотерея. Естественно, это все не прибавляет сотрудникам энтузиазма. Плюс маленькая зарплата — 20—30 тысяч».

Что делать?

Сейчас в каждом российском шелтере действуют свои принципы работы: на федеральном уровне не существует единых требований к убежищам для жертв насилия. В каждом субъекте РФ местная администрация определяет только количество кризисных центров, которые необходимы на территории региона, их оснащение и набор доступных там услуг. При этом Министерство труда и социальной защиты контролирует только государственные кризисные центры (места, где женщинам оказывают психологическую, юридическую и другую помощь) и убежища (безопасные места, где женщина может укрыться от агрессора). Неправительственными шелтерами министерство не занимается. НКО, учреждающие убежища, действуют в рамках закона о некоммерческих организациях: этот закон никак не регулирует их деятельность, зато предполагает детальную финансовую отчетность.

Государство не финансирует некоммерческие шелтеры и, как отмечает Human Rights Watch, в целом враждебно настроено к гражданским инициативам, направленным на работу с жертвами домашнего насилия. В последнем докладе Human Rights Watch заявляет, что государственные и негосударственные убежища редко сотрудничают. Впрочем, профильные госучреждения плохо координируют работу даже с государственными шелтерами: так, полицейские могут не знать, что в их районе есть организация, которая предоставляет безопасное место жертвам домашнего насилия. В итоге женщина не получает информацию о возможности укрыться в убежище.

Отсутствие единых государственных требований к деятельности шелтеров — значимая, но не единственная проблема. Психолог кризисного центра «ИНГО» Хана Корчемная замечает, что в профессиональной среде до сих пор не выработан единый этический кодекс и каждая организация следует собственным правилам и стандартам.

Хана предполагает, что правила работы убежищ должны быть направлены на то, чтобы не травмировать повторно жертв насилия или преследования. Жертвы попадают в шелтеры в стрессе и уязвимом состоянии, и именно это дает почву для халатности и злоупотреблений. Чтобы этого избежать, необходимо внедрять строгие правила безопасности, регламенты ненасильственной коммуникации и четкие алгоритмы решения конфликтных ситуаций. Но в России не существует независимых институций, которые могли бы провести аудит и дать оценку соблюдению убежищем принципов бережной работы.

Основательница центра «Насилию.нет» Анна Ривина подчеркивает, что в России в целом не налажена единая система помощи пострадавшим от домашнего насилия. «Сейчас сложно сказать, что нужно делать, чтобы предотвратить злоупотребления со стороны шелтеров, — говорит Ривина, — потому что [у нас] нет государственного стандарта оказания помощи. Среди НКО могут быть свои этические документы, которые подобное предусматривают, но я с таким не сталкивалась. Для этого нам и нужен общий закон против насилия — [чтобы] создать единую систему помощи. А сейчас нам звонят из разных регионов и рассказывают, что в местном кризисном центре их отправляют с мужьями мириться. Но я пока не слышала, чтобы такая проблема возникала у наших близких коллег. И без кодекса их опыта хватает, чтобы не издеваться над людьми».

Доклад Human Rights Watch также указывает, что в России просто не хватает убежищ. Совет Европы рекомендует странам-членам обеспечить как минимум одно место в шелтере на 10 тысяч жителей. С учетом этих стандартов в России должно быть хотя бы 14 тысяч мест для жертв насилия и преследования. По данным последнего исследования, в России действует только около сотни убежищ. В 2015 году их было и вовсе 95 с общим числом мест 1349.

Читайте также Что делать, если вы столкнулись с домашним насилием?  

Даже среди тех немногих шелтеров, которые работают в России, некоторые оказываются недоступны многим женщинам. В том же докладе отмечается, что государственные убежища нередко требуют большого количества документов, которые бывает сложно оформить. У женщины, которой угрожает насилие, уходит слишком много времени на сбор документов и ожидание решения шелтера. Некоторые убежища предоставляют места не всем клиенткам. Так, Зара Арутюнян рассказывает, что в одном из подмосковных шелтеров из-за возрастных ограничений не приняли женщину старше 70 лет, а Екатерина вспоминает, что не могла попасть в муниципальные шелтеры из-за отсутствия московской прописки — «Китеж» стал первым местом, где ее согласились принять.

«В идеальном мире женщина, зная, что ее выгонят из одного шелтера, может пойти в другой шелтер. У нас ситуация другая», — говорит Зара Арутюнян. Она уверена, что проблема не только в уязвимом положении, в котором оказываются люди, пережившие насилие или преследование. Зара считает, что, если увеличить число шелтеров в России, можно уже изменить ситуацию к лучшему.

«Это задача государства, — считает Арутюнян, — государство должно сделать так, чтобы у нас был, как во всех странах, на 10 тысяч населения один шелтер. Убежищ должно быть столько, чтобы ты не оказался в безвыходной, безальтернативной ситуации. Будет убежище в каждом квартале, с государственным финансированием — можно будет контролировать, спрашивать с руководства. Сейчас же у нас фактически монополия на шелтеры. Кто открыл, тот и молодец. [А дальше] можно использовать этих женщин как хочешь. Давайте будем добиваться от государства, чтобы завтра, когда мне, или вам, или кому-то из моих дочерей потребуется шелтер, нам не пришлось идти мыть полы в обмен на жилье».