Как осужденная из мордовской колонии бросила вызов системе ФСИН, заявив о рабских условиях труда, и что стало после
Дорога на Явас
К четырем утра поезд из Москвы, куда накануне сел адвокат Даниил Берман, прибывает на обшитый сайдингом вокзал мордовской станции Зубова Поляна, похожий на сотни других по всей стране.
В комнате отдыха, на двери которой почему-то написано «Изолятор», Берман дожидается рассвета, откуда утром его забирает священник Сергей Троценко. Впереди у них — час на машине до поселка Явас, столетнего центра российской пенитенциарной системы. Здесь, в ИК-2, вместе с двумя сотнями других женщин отбывает наказание Анна Гайдукова, осужденная в 2014 году на девять лет. Адвокат и священник — ее единственная живая связь с внешним миром.
Асфальтированная дорога идет мимо разных колоний: строгого режима и пожизненной. Заборы с колючей проволокой, вышки, автоматчики и жилые бараки — инфраструктура для отбывания наказания. В столовых в обед половина помещения занята сотрудниками в форме.
Колонии утопают в смешанных лесах и болотах, где, по словам Бермана, водятся комары «размером с собаку». Небо в Мордовии плоское и низкое, тяжело висит над головой и бесстрастно наблюдает, как одни люди стерегут других.
«А у нас нет выходных»
Адвокат защищает права Анны, священник — спасает душу. Но оба описывают женщину примерно одинаково: маленькая, аккуратная, спокойная, всегда приходит в платочке: зимой — в серо-черном, летом — в белом. Из-под платка выглядывают светлые крашеные волосы.
Статья, по которой осуждена Анна, для обоих значения не имеет: ее сначала даже не спросили об этом. Уже потом выяснили: в тюрьму она попала во второй раз, по «наркотической» 228-й.
По словам священника, который больше 20 лет навещает заключенных в мордовских колониях, когда они познакомились, женщина была как загнанный зверек: преданная и брошенная, никому не доверяла. Но за годы общения с ним научилась не скрывать свою боль. «Она выходила из этого состояния медленно, как улитка», — говорит он.
Именно Троценко стал первым, кому прошлой осенью Анна рассказала о невыносимых условиях труда на швейном производстве. По ее словам, администрация поставила задачу: за неделю сшить 600 костюмов для работников РЖД, то есть примерно 120 костюмов в день. «Поскольку в колонии сейчас 160-170 заключенных, это очень большая нагрузка», — уверяла Анна. Не выполнишь план — месячную зарплату понизят до 500 рублей.
Ее слова подтвердила бывшая заключенная ИК-2 Алеся Бондаренко, заявив, что женщин заставляют работать практически до ночи: после 18 часов выводят из производственных помещений, выключают камеры, а потом заводят обратно. За попытки саботировать применяют моральное и физическое воздействие.
По рекомендации сотрудницы Консорциума женских НПО (неправительственные объединения), Троценко обратился за помощью в благотворительный фонд «Русь сидящаяНекоммерческая организация, выполняющая функции иностранного агента »*, который помогает осужденным и их семьям. Правозащитники подали заявление в СК, история получила огласку в СМИ, и священника под разными предлогами перестали пускать в колонию.
— Раньше я мог каждый день заходить в бараки и с каждым человеком по два часа разговаривать, а сейчас нам разрешают только свидания. Теперь я ворую у людей свидания — они встречаются не с родственниками, а со мной, — возмущается священник. — Одна [заключенная] женщина родила ребенка, ей говорят: «Если пойдешь к священнику на свидание, мы выгоним тебя из дома матери и ты будешь видеть своего ребенка раз в сутки».
Анну тоже стали наказывать — помещать в штрафной изолятор. В начале лета в ШИЗО она совершила попытку самоубийства.
— Она человек скромный, но характер у нее есть. Единственная заключенная в этой колонии, которая пытается что-то сделать. Говорит, что после освобождения будет добиваться того, чтобы условия содержания других заключенных изменились, — говорит Берман.
Иллюстрация: Анна Саруханова для ТД
Найти Анну
О жизни Анны на воле известно мало: жила в Свердловской области, родила сына, где-то подрабатывала. На распечатанном бланке вопросов от редакции она пишет, что детство было «хорошим», что любила заниматься спортом.
В «Руси сидящей»* говорят, что женщины в тюрьмах оказываются брошенными чаще, чем мужчины: их реже навещают, реже передают посылки с воли. Анна не исключение. Ее отец вместе с ее сыном живут на Урале. До колонии ему, по словам дочери, «слишком далеко ехать». В августе, когда Анна в очередной раз была в строгих условиях содержания и переживала, что не может предупредить об этом отца, она передала адвокатам его номер телефона. Мужчина ответил только после нескольких попыток, был довольно скуп на эмоции и передал дочери поздравление с днем рождения. Но, несмотря на отсутствие свиданий с семьей, Анна одинокой себя не считает. По крайней мере, так она пишет в письме.
До августа Берман приезжал к Анне трижды и каждую встречу выбивал с боем. Первый раз, в конце 2020 года, администрация заставила Анну написать отказ от встречи с защитником, во второй раз заставили якобы перенести встречу. В третий раз, весной этого года, замначальника колонии сообщила, что Анна в штрафном изоляторе и свидания не будет.
«Это нарушение. Есть постановление Конституционного суда о том, что помещение заключенного в ШИЗО не лишает его возможности встретиться с защитником. Можно запретить свидания с родственниками, но не с адвокатом», — говорит Берман.
После каждого отказа адвокат «рассылал букеты жалоб», в том числе уполномоченному по правам человека Татьяне Москальковой. Все они остались без рассмотрения, но на третий раз мужчина обратился в Управление ФСИН по Мордовии, откуда спустя некоторое время сообщили, что начальнику колонии Вячеславу Кимяеву указали на необходимость соблюдения права заключенных на защиту и предупредили о строгой дисциплинарной ответственности.
Защитники Анны подали несколько заявлений о возбуждении уголовных дел в отношении администрации мордовской ИК-2.
По всем были вынесены отказы, но весной один отказ внезапно отменили «для производства дополнительной проверки». Финалов могло бы быть два: либо возбудят дело, либо найдут новую причину для отказа, но неофициально правозащитников предупредили, что 8 октября будет вынесен «окончательный» отказ.
«Шум пройдет — и тебе ****** [конец]»
Анна приходит на встречи в зеленой куртке. Еще до жалоб ей разрешили сшить себе одежду по фигуре, «это считается круче», объясняет Берман. Троценко добавляет, что Анна «щупленькая, потому что в колонии не накушаешься».
— Я стал привозить ей продукты, средства первой необходимости, витамины, потому что у нее иммунка понижена. Она стыдится что-то у меня просить, но я знаю, что ей нужно, она ведь делится своими переживаниями. Мы уже сколько лет дружим! У меня жена медик, она подсказывает: гранаты надо, морковку. Недавно передал крем — у Анны стала опухать нога. Арбуз — она давно его не видела, — перечисляет Троценко.
Витамины Анне жизненно необходимы: у нее ВИЧ. Пару раз в месяц женщину вывозят «на больничку», где дают химиотерапию, а потом, когда иммунитет понижается до критического состояния, начинают колоть витамины — вот и все лечение. Самым счастливым периодом за прошедшее лето в письме Анна называет дни в больнице, когда «отдохнула от колонии».
Берман уверен: по состоянию здоровья ее нужно актировать, отпустить на волю, но женщине ставят группу инвалидности, которая не дает права требовать освобождения по болезни: «Выпускают тех, кому жить осталось несколько дней. Пока от человека ничего не останется, система его не отпустит, хотя он мог бы подышать на воле несколько месяцев».
Анна имеет право на условно-досрочное освобождение (УДО): из девяти лет она отсидела уже семь. Но из-за того, что она бросила вызов системе и теперь регулярно получает дополнительные меры наказания в виде ШИЗО и СУС (строгие условия содержания), шансов на УДО нет.
— Часто, когда срок человека позволяет просить УДО, ему аккуратненько рисуют дисциплинарочку — даже самым тихим лагерным мышам. Какая мотивация у сотрудников, можно только гадать. Колония, где сидит Анна, большая, на тысячу человек. Находятся там около двухсот. Кто будет шить, если все разъедутся? Им же надо делать план по костюмам. Людей стараются держать до предела: они там нужны, чтобы работать, — предполагает Берман.
Когда адвокат прорвался к Анне в четвертый раз, она рассказала, что после весенней проверки условия содержания стали сносными, но людей опять заставляют работать в выходные, принуждая писать добровольное заявление на сверхурочную работу.
— Из-за публикаций в медиа к Анне сейчас повышенное внимание, но администрация колонии сказала ей: «Шум пройдет — и тебе ****** [конец]». Она мне это передала. Думаю, они ждут, когда все поуляжется, чтобы отыграться на ней по полной программе, — говорит Берман.
Иллюстрация: Анна Саруханова для ТД
«Отсюда еще освободиться надо»
И Троценко, и Берман считают, что российская тюрьма людей не исправляет — напротив, может только ожесточить.
— Не думаю, что на территории России есть колония, где соблюдаются все правила. Чем больше я езжу, тем о больших ужасах мне рассказывают люди. Есть пыточные колонии, где живых людей кидают в кипяток. Я считаю, что система ФСИН в том виде, в котором она существует сейчас, сама по себе — нарушение прав человека, — говорит Берман.
При этом на деле большинство заключенных не имеют доступа к юридической помощи: ни позвонить, ни интернета, а систематического посещения колоний адвокатами, как, например, членами ОНК, чтобы выяснить, соблюдаются ли права заключенных, в России не предусмотрено. Адвокаты могут действовать только на основании подписанного соглашения.
Поэтому каждое рабочее утро, пять раз в неделю, священник Троценко садится в свой автомобиль и едет в колонии — 150 километров туда, 150 — обратно. Все ради того, чтобы поговорить с людьми, унять их боль и убедить, что можно жить иначе. Не с пустыми руками, а с посылками — слово должно быть подкреплено делом.
По его словам, на свободу люди часто выходят растерянными и неприспособленными к «мирной» жизни, поэтому тех, кому некуда пойти, он опекает: возит в больницу, пристраивает в дружественные реабилитационные центры, где людям помогают обрести профессию и найти работу, учат дружить и выстраивать нормальные отношения.
Анну он собирается забрать в такой центр в Петербурге. «Ей нужно привыкнуть к свободе, научиться жить, не переступая закон», — уверен священник. Сама Анна на вопрос, какой, по ее мнению, будет жизнь после колонии, отвечает: «Отсюда еще освободиться надо», — и ставит смайлик.
Фонд «Русь сидящая»* — одна из немногих организаций, куда могут обратиться заключенные или их родственники, чьи права нарушены. «Если бы не фонд, эти люди остались бы без защиты», — уверен Берман.
* Фонд «Русь сидящая» внесен в реестр иностранных агентов.
Поддержать защиту прав человека в России можно, сделав пожертвование в фонд «Русь сидящая»*. Деньги направят на оплату работы адвокатов, отправку посылок заключенным, которых никто не навещает, или развитие Школы общественного защитника.
Еще больше важных новостей и хороших текстов от нас и наших коллег — в телеграм-канале «Таких дел». Подписывайтесь!
