«Когда Косте было четыре месяца, у меня был алкогольный срыв. Я выпила вина, Костя спал. Потом продолжила, напилась и отключилась. Проснулась, а ребенка нет. У меня паника, истерика, я побежала по соседям. Прибежала к соседке, которая жила на четвертом этаже, открыл ее муж и сказал, что ребенок в полиции. Пока я была в отключке, они забрали ребенка и вызвали полицию. У меня тогда дверь в квартиру не закрывалась. Я позвонила в полицию, мне сказали: приезжайте, забирайте ребенка. Все могло бы прекратиться, но я еще выпила, мне вызвали скорую, потому что я попыталась спрыгнуть с четвертого этажа».

Кристина натягивает шнурки капюшона черного худи с витиеватым белым лого — такие носили неформалы начала 2000-х. Щеки и лоб наливаются красным: «Я выдохну немного, хорошо?» Костя ссыпает на стол перед ней горку машинных колес — они скатываются, черными градинами бьются об пол, прячутся в углах общественной кухни санкт-петербургского социального центра помощи семье и детям.

— Мам, я построил!

— Ух ты! Это что, станция?

Кристина и Костя живут в соццентре уже полгода. До этого — в реабилитационных центрах для зависимых. Еще раньше — в набитой мертвыми душами квартире в маленьком городке Волосово на задворках Ленобласти. В Волосово Кристина попала, потому что ее «по-грамотному развели черные риелторы», когда она продавала долю в маминой квартире — гиблом притоне, полном «ворья». «Я думала, что, разменявшись, начну жить по-другому. Но жить по-другому не стала», — говорит Кристина. Из Ленобласти ее два с половиной года назад на скорой увезли в психиатрическую больницу, Костю — в дом малютки. «Я жила в аду. Все, что меня окружало, — это был ад. Это началось в одиннадцать лет — и по нарастающей».

Детство

До семи лет все было хорошо: «Я родилась в Санкт-Петербурге. У нас был такой крутой двор, там было много детей, старушки собирались на скамейке, мы там играли, у меня была лучшая подруга. Я жила с дедушкой, бабушкой и мамой. Когда дедушка и бабушка умерли, детство как-то быстро закончилось».

Мама пила. Сначала — эпизодически: как-то Кристина с бабушкой и дедушкой долго ее ждали, а она пришла поздно, нетрезво петляла по квартире и с грохотом упала где-то в кладовке. Потом — периодически: кодировалась, устраивалась то в ларек, то в секонд-хенд, покупала Кристине вещи, готовила еду, а потом снова срывалась. Дальше — запоями: вся жизнь выгорала в черное пожарище, в глухое, темное, затхлое ничто. «Если она пьет, то пьет, все. Она ничего не делает, никуда не ходит. Ходит под себя. За квартиру она ничего не платила, копились огромные долги. У нас собиралось ворье, уголовники, — вспоминает Кристина.  — Мой отец с нами никогда не жил, я была предоставлена самой себе. Я не всегда ходила в школу, когда она пила. Просто было лень и не всегда были хорошие отношения с одноклассниками, они меня простебывали в каких-то моментах. Смеялись надо мной из-за внешности, неопрятности. Ребенок, у которого мама алкоголик — это все равно видно. Как бы она там это не скрывала. Приходя домой, я не делала уроки, шла на улицу, там гуляла, пила и курила».

Кроме банок с коктейлями и дешевых сигарет было кое-что еще. В прокуренных подъездах жили эльфы, под сырыми лавочками прятались гномы, в темных подворотнях мелькали орки — Кристине как-то подкинули «Властелина колец», и она влюбилась, начала писать фанфики, сидела на форумах, где никто не назывался своим именем и все были нечеловеческой расы. Деньги на клубы вырывала с боем — «маме надо было все пропить».

Читать она всегда любила — в десять стала сбегать из дома в местную библиотеку, в двенадцать получила грамоту за то, что взяла больше всех книг. В четырнадцать решила, что уйдет из школы и поступит в колледж на издательское дело, — думала, что там не будут травить, начнется новая жизнь.

Дно

«Я попробовала там учиться, но опять началась какая-то… ну, это не травля — кто-то посмеивался, а я слишком болезненно это воспринимала. Проучилась один курс и два месяца второго. И то я практически не училась. Мне не хотелось сидеть с одногруппниками, какие-то приколы в свой адрес слышать, мне было больно, обидно. И на тот момент я уже стала эмо. Была своя эмо-тусовка, мы тусовались на Дыбенко. Я стала употреблять порошок вместе с ребятами, мы курили ***** и нюхали *****, таблетки какие-нибудь бывали. Это было средство быть в теме. Всем, над кем издеваются, хочется быть в теме», — рассказывает Кристина.

К эмо добавились панки, анархисты, антифа, скинхеды, оккультизм, сатанизм. В море алкоголя плескались какие-то страшные голоса, которые никак не получалось выгнать из головы. Амфетамин разгонял обиду до приступов ярости, а потом окунал в депрессию. Кристина говорит, что ей нужна была помощь, «на тот момент уже психиатрическая». «Мне было плохо, надо мной издевались, моя мама пила, моя жизнь была кошмаром. Я подумала, что я не хочу так больше жить. И наглоталась таблеток. Я оказалась в больнице психиатрической в первый раз. Мне было девятнадцать-двадцать лет».

После больницы начались бары — Кристина иногда подрабатывала то уборщицей, то продавцом, оставляла на стойках зарплату, потом кто-то подсаживался, покупал ей бокал, потом водку, которая лилась из горла на улице. Подругу Кристины насмерть сбила машина, и что-то сломалось, она «дошла совсем до дна». Вместо подростковых тусовок с порошком и пивом начались посиделки с бывшими зэками: «Играли в карты… Хорошо, если в карты». Так прошло семь лет — было непонятно, как, куда и зачем выбираться, ради чего работать, зачем учиться. Все так живут. Мама так живет.

А потом появился Костя.

Костя

«У Кости нет папы. У меня были разные связи, но сказать, что он от кого-то, я не могу. Это ребенок, который был мне дан богом, чтобы я спаслась. Он родился 19 января, в Крещение. Когда он родился, пошел крупный-крупный снег. Прямо в его рождение. Для меня это все так чудесно. Но все равно я пила. Я не осознавала ничего».

После того срыва, когда Костю забрала полиция и отправила в дом малютки, Кристина поняла: нужно срочно что-то делать, иначе сына отберут навсегда. Оставаться в Волосове было опасно: соседи пили, местные маргиналы по ночам ломились в дверь, «понятно было, че им надо». Кристина нашла реабилитационный центр и поехала почти вслепую — только на месте выяснила, что попала в баптистскую общину. Там начались отношения с богом — сейчас Кристина говорит, что вино можно выпить только в причастие, и даже не курит.

После двух месяцев реабилитации Кристина поехала за Костей и привезла его в общину — больше они не расставались. Но и быть с ним все время не получалось. Все реабилитанты работают — Кристина готовила, полола огород, а когда выхватывала свободную минуту и приходила к Косте, он пугался, отталкивал, не принимал. Еще очень плохо ел — Кристина злилась, с силой пихала ложку в рот, а один раз не выдержала и отшлепала.

— Мультики! Мультики! — Костя подлезает под Кристинину руку, ловко цепляет ее телефон. Она мягко разжимает его пальцы. — Мультики!

— Я понимаю. Может, ты поиграешь? У меня зарядка заканчивается.

Шаги, гам, требования, где-то за стенкой включается телевизор. У Кости много игрушек, но мультики — это святое. «Сейчас у меня уже нет таких всплесков, — говорит Кристина. — Когда мы пришли в фонд, мы учились общаться с Костей. На момент, когда я сюда пришла, я вообще не понимала, как мне справляться со своим ребенком. Плюс у нас не было денег на питание».

Теплый дом

Фонд — это «Теплый дом», благотворительная организация, которая помогает семьям с детьми в кризисных ситуациях. Кристина написала в фонд, когда они с Костей вернулись из реабилитационного центра — когда стало негде жить и нечего есть. Пока ее не было, умерла мама, и на ее квартире остались долги — они перешли Кристине в наследство, счета арестовали, а саму квартиру было не продать. Кристина кое-как нашла угол — грязную комнатку с выбитым и заколоченным досками окном.

Костя донашивал баптистский секонд-хенд, на Кристине расползался последний свитер. Она не работала — не с кем было оставить Костю, да и зарплату бы все равно списали в счет долгов. Проблема «как накормить ребенка» отпала сама собой, появилась другая — чем? Раньше все решилось бы в баре. Но ни тогда, ни после, когда они отъелись и отогрелись, Кристина не выпила ни капли.

Фонд выбил им комнату в соццентре, выдал карточку «Ленты» с пополняемой на каждом занятии суммой и предложил прийти в группу для мам и детей, где психолог учит уживаться, понимать и любить друг друга так, как Кристину никто никогда не учил. Юристы «Теплого дома» помогли продать мамину квартиру и снять арест со счетов — Кристина устроилась в «Макдоналдс», отдала Костю в садик. Стало хватать не только на рис с гречкой, но и на машинки и вкусняшки. С черной болью, которая иногда проступает издалека, из темного, неухоженного детства, помогает психотерапевт. Помогает терпеть, когда коллеги из «Макдоналдса» обидно шутят, когда Костя в обострении «тринейджерства» упирается, кричит и требует, когда накатывает жгучая тоска по маме.

«[В реабилитационном центре] мне сказали, что мама умерла. Посмотрели на мою реакцию и решили, что я не расстроилась. На самом деле мои чувства просто не понимали, что произошло. И потом я очень сильно переживала. Я просто хочу донести до людей, что бывает, если человек покинут родителями. Я это знаю, потому что у меня это было. Моя мама пила, у нее были проблемы, которые стали моими. И я стала гасить это все алкоголем. Не мама мне навредила. Я стала гасить. Сейчас у меня главный момент — как мне жить со своим ребенком, не срываться. Дети на время нам даны. И мы должны дать им все, что мы можем».

«Теплый дом» поддерживает Кристину, а мы можем поддержать «Теплый дом». Любое пожертвование — шанс, что Костя больше не окажется в доме малютки. И никогда не скажет: «Проблемы мамы стали моими».