«То, что мы видим, называется издевательством над людьми»

Уже второй день в Ростовскую область из самопровозглашенных Луганской и Донецкой народных республик прибывают люди. Прибывают после объявления о всеобщей эвакуации: к утру 19 февраля агентства сообщали о десяти тысячах человек, въехавших в Россию. Как обстояли дела в первом пункте приема беженцев — наш репортаж из хутора Красный Десант Ростовской области

Шевеление

Ранним утром 19 февраля военный пенсионер Икс вышел из дому и обалдел: на дороге, что шла мимо его забора, вытянулась вереница автобусов, вокруг которых ходили, сидели и попросту лежали на сумках дети и женщины. Номера у автобусов были дээнэровские. Военный пенсионер присвистнул: ну началось!

Он вернулся в дом, вскипятил чайник и снова, уже с чайником, заваркой и сахаром, вышел на улицу. Фланировал вдоль сорока автобусов, покрикивая: «Кому кипяточку?» От кипятка люди отказывались, но не отказывались от приглашения сбегать в туалет во дворе военного пенсионера. Больше-то было некуда.

— Имя мое — военная тайна, — ответил мне на просьбу подписать фото человек с чайником. — Потому что я сам бывший военнослужащий. Проходил многое. То, что мы видим, называется издевательством над людьми. Я даже в 112 звонил. И не только я. Многие звонили, чтобы началось шевеление.

Впрочем, к одиннадцати часам шевеление было уже активное. Исходило оно от самих беженцев: люди стучали в ворота детского лагеря. Ворота железные — звук походил на набат. Но из-за ворот не отвечали. Беженцы заглядывали в выемки в заборе. Через них было видно, что где-то далеко перемещаются группы людей, ближе, у гипсовой фигуры Астерикса, сотрудники администрации пытались решить, что делать с теми, кто в лагерь не поместился.

А не поместились больше пятисот человек — вдоль дороги стояли тридцать с лишним автобусов. Вокруг них тоже кипела жизнь: женщины возмущались, дети плакали, пожилые искали, где присесть. Все лавочки в округе были заняты, ведь земля после недавнего дождя холодная и сырая.

— Вы журналист? — доверительно обратилась ко мне одна дама. — У нас есть деньги, мы привезли. Но видим, что тут мы никому не нужны. Помогите нам снять квартиру. Мы тут никого не знаем… Не знаем даже, куда идти. И телефоны не работают.

И пока я краснела и мычала, она начала рассказывать, что, мол, еще несколько дней назад они «жили спокойной жизнью» — да, стреляли, но стреляют же уже почти восемь лет. Они привыкли и на слухи о военном конфликте внимания не обращали. И тут по телевизору — выступление главы ДНР: надо спасать детей, собирайте вещи и уезжайте, вас ждут автобусы, Россия всех примет.

— И началось помешательство! Мы потом, по дороге, вспоминали, как мы собирались и что брали: кто-то схватил игрушки детям, кто-то — суп в баночке, одна учебник философии сюда привезла. Так и побежали. У меня четверо детей, сын один в ДНР остался, в армии, а этих троих я с собой забрала. Потом сказали, что еще поезд будет, и там люди еще собираются…

— Мы до последнего не знали, куда нас везут, — присоединилась ее подруга. — Не было человека, который бы все это координировал: согнали — и все. На границе была давка, люди от страха сами не свои. Когда поехали, автобус наш, мы из Ясиноватой, по дороге сломался. И нас отправили в два других, уже полных. Четыре часа ехали стоя, там пробки. Водитель погасил свет, вышел разбираться, а нас закрыл. У меня началась паническая атака — я не могу, когда тесно и нечем дышать. Ладно я, взрослая, а дети, бедные, натерпелись. А мы все с детьми — мужья и взрослые сыновья остались в ДНР. Их не выпускают.

— Кем ваш муж работает?

— Военнослужащий. У нас почти все военнослужащие. Так вы нам поможете? Я хотела взять такси и вернуться домой. Пусть уже даже стреляют, но дома. А там уже граница не пускает. И что дальше — никто не говорит. Не можем же мы тут стоять сутками?! Деньги у нас есть, мы не какие-то бомжи, мы нормальные люди. Расскажите, куда идти за жильем?

«Бывало, что жили впроголодь. Но у нас многие так живут»

От ответа меня спас очередной резкий стук и крик: «Куда идти в санаторию?» Старушка с истертыми пакетами со всей силы колотила в ворота. На утешения не реагировала, слушать о том, что надо подождать, уже не могла, в конце концов ей стало плохо. Где-то чудом нашли стул, как-то снова уговорили и отвели под березу. От всей этой суеты начали истошно плакать дети.

Громче всех кричал полуторагодовалый Даня Ильницкий. Его мама, Настя, на руках держала его и папку с документами, а между ступнями у нее были кули с детской одеждой и памперсами. Рядом стояла Настина мама, Ульяна, с еще одним внуком — двухмесячным Ростиком.

Я предложила подержать кого-то из детей, женщины отказались.

— Если я сейчас шевельнусь, у меня руки отвалятся — настолько затекли, — виновато улыбнулась Ульяна. — Дите, главное, пусть спит. Мне бы посидеть. Нас из автобусов вывели, а обратно не заводят — это мучение…

Для Насти и Ульяны этот побег второй. Первый случился в 2014 году. Настя тогда была девочкой, а Ульяне исполнился тридцать один год. Когда начались обстрелы, они уехали в Черкассы, к родственникам мужа. Но, как часто бывает, в тесноте без обид не обошлось. Плюнули и вернулись в Донбасс. Так и жили под обстрелами. В их доме нет половины окон. Пока было тепло, закрывали дыры подушками, потом зашили часть окон гипсокартоном, а там, где без света было не обойтись, пришлось ставить два пластиковых — стоили они десять тысяч рублей. Сумма, которую президент России пообещал беженцам.

И донбасская зарплата Ульяны — она соцработник. Правда, из нее она отщипывает, чтобы погасить долг в сто пятьдесят тысяч рублей — долг не ее, достался по наследству от свекрови. Плюс коммуналка. На жизнь остается пять тысяч рублей. Муж Ульяны работает грузчиком — получает чуть-чуть больше.

— Бывало такое, что жили впроголодь. Но у нас многие так живут.

— А хозяйство? Скотина?

— На хозяйство зерно надо закупить, у нас нет таких денег.

Видимо, потому, что Ульяна и Настя приехали без сбережений, о съеме жилья они у меня не спрашивали. Стояли растерянные, испуганные, качали своих детей.

«Ни еды, ни куска мыла, ни черта!»

К полудню ситуация накалилась до предела. И прояснить ее никто не мог. Иногда из ворот протискивалась измученная женщина с блокнотом и обращалась к водителям: спрашивала, у кого сколько людей в автобусе, и предлагала по количеству мест пункты временного размещения в городах и селах Ростовской области. Люди не хотели в села, они хотели в Ростов, но Ростов не резиновый. Пошли слухи о том, что есть «избранные», которые поедут в хорошие места, а есть «проходняк».

А потом водители сказали, что никуда не поедут. Потому что у них нет солярки, потому что не знают местности и телефоны и навигаторы у них не работают. А провожатых и ответственных здесь нет, и вообще их крупно «*******» (обманули).

— Мы все из одного города, с одного АТП. Вчера, как обычно, вышли на работу. Нам сказали: сажайте людей и везите на границу, там их пересадят на российские автобусы, а мы вернемся в гараж. На границе не было никого, нас просто отправили сюда. И с семи утра мы здесь, и неизвестно, сколько еще пробудем. Ни еды, ни куска мыла, ни черта! Так у меня полный автобус детей! А их мы не можем везти по закону без сопровождения.

— Какие дети?

— Дети-сироты. Инвалиды. Углегорский психоневрологический интернат. Таких детей надо вовремя кормить таблетками и едой! Вон мой зеленый автобус — идите посмотрите.

* * *

В зеленом автобусе дети висели на поручнях и выглядели куда счастливее, чем взрослые. В ногах у них лежали два пакета: один с пустыми банками от сгущенки и печенья, второй — рекламный пакет партии «Единая Россия» — с той же непочатой провизией. И коробка с соком.

Дети были разные: одни отстраненные, спокойные, другие активные — щипались, бросались шапками. Разговор завязался легко. Они наперебой рассказывали, как интересно ехали: ночью стояли на границе, взрослые не могли объяснить, куда они едут и зачем. И все, что происходит сейчас, — это напряженно, таинственно, как в квесте.

— Как вы думаете, что будет дальше в этом квесте? — спрашиваю.

— Я думаю, будет весело! — разулыбался худенький чернявый паренек и тут же получил звонкую затрещину от своей более крепкой одноклассницы.

— Ничего веселого не будет, — ответила она. — Мы устали ждать и ходить в туалет в кустики. Там все видно!

Дети захихикали.

— Там, я слышала у ворот, ваша директор договаривается, куда вас повезут. Она пока первая в очереди. Еще немного подождите. Вроде бы говорят про Усть-Донецкий, это красивое место на берегу реки. Там квест должен быть получше, чем в других местах.

Автобус грохнул аплодисментами.

— Я же говорил, будет весело! — снова крикнул чернявый, и теперь его уже никто не бил.

Сто пятьдесят пять человек из Углегорского интерната действительно поехали в Усть-Донецкий. Но случилось это все-таки не скоро.

Дом на передовой

К обеду, ко времени, когда малыши должны были уйти в сон, начался хоровой плач. Некоторые мамы срывались, особенно досталось трехлетке, который кричал громче всех и пытался убежать. Мама волочила его по поляне и от сердца шлепала, вымещая свою боль от бессонной ночи, неопределенности и надвигающейся беды. Никто ее не осуждал, потому что все видели: мама на грани, а вокруг все такие же.

На общем тревожном фоне выделялась женщина в черном костюме. Она мерила шагами землю и была невероятно спокойной. Я остановила ее. Спросила, не директор ли она. Психолог? Воспитатель?

— Нет, я шахтер, — улыбнулась. — Зовут меня Ольга Мазалова, мне тридцать четыре года. Двое детей. Раньше я была шахтером, а после войны переучилась на строителя — деваться было некуда, у меня двое детей.

До 2014 года Ольга работала на обогатительной фабрике — обогащала, как она говорит, рядовой уголь для ТЭЦ и ГРЭС. С началом войны шахты затопили. Работы никакой не было, а она рукастая — взяла мастерок и пошла делать то, что умела. Благодаря этому навыку отремонтировала свой дом — в него трижды попадали снаряды.

— У нас война с 2014 года не заканчивалась. Затихала на немного и опять. Я живу в Углегорске. А моя младшая дочь в этой войне выросла. 12 августа 2014 года к нам в Углегорск вошла украинская армия, начали бомбить, а у меня начались схватки — я сидела в это время в бомбоубежище и думала: вот тут, наверное, и рожу. Но все-таки вывезли меня в Артемовск, там родила. Слава Богу, с ребенком все хорошо. В 2015 году, когда уже сильно бомбили, мы переехали в Горловку к родственникам. Потом муж мой, он военнослужащий, поехал в Россию на работу и там и остался.

— Почему вы к нему не переехали?

— Мы развелись. Я сама с детьми — это же мои дети. Тяну — и хорошо. Я и перфоратором, и шпаклевать — все умею. И сюда поехала только из-за детей. Я вчера была на работе в Дебальском, а тут две классные руководительницы звонят, из администрации тоже: «Срочно! В общем порядке! Всем выезжать!» А я с первой же дочкой уже видела, как война отражается на детях. У нее на нервной почве, когда нас градами бомбили, на голове появились такие штуки — ну как бугорки, подкожные вши, что ли, или как это правильно назвать? Я к врачу ее водила, а она говорит: это бывает у детей от нервов. Внешне она спокойная, у меня вообще дети спокойные, но внутри ей постоянно страшно… Младшая родилась. Мы прятались в погребе. Один раз не пошли в погреб, и хорошо — его завалило, нас бы там и похоронило заживо. Нас Бог спасает, и я надеюсь, что сейчас мы отмучаемся и будет легче. Да, тут трудно, но у нас дом на передовой — это хуже, чем здесь, поверьте.

— Вы очень выделяетесь на общем фоне. Это видно даже со спины.

— А у меня есть выбор? Мне детей надо спасать. Пока я могу улыбаться, они будут улыбаться. Они и так за эту дорогу, бедные, натерпелись: и тошнило в автобусе, и рыдали малыши, такая душиловка была. А сейчас — на улице тепло. Мы с ними играем, песенки поем, я еще умею травить анекдоты.

И Ольга рассказала свой любимый про трех куриц: американскую, русскую и французскую. Там русская была самая замученная, но самая живучая — ну потому что русская, выбора у нее нет.

«Потому что мы — никто!»

От острова надежды, который создала вокруг себя Ольга, я снова вернулась к воротам. Там мало что изменилось. Разве что раздобыли еще один пластиковый стул и усадили на него совсем уже возрастную старушку. Она, судя по всему, не понимала до конца, что происходит — только смотрела на всю эту шумящую толпу и время от времени вытирала глаза рукавом потертой шубы. Вокруг требовали призвать к ответу власти: те, которые направили людей сюда и закрыли границы, и те, которые обещали их быстро разместить.

— Теперь у нас один выбор — кладбище донбасское или российское!

— Вывезли и бросили!

— На черта было звать?

Пока люди кричали у ворот, рядом со мной остановился пожилой мужчина. От тихо открыл пакетик, отвернулся и глотнул чуть-чуть беленькой.

— Это от нервов. Пока жена с женскими персонами митингует, — шепнул он. И мне показалось, что подмигнул, но нет — у старика не было глаза.

— Вас на войне так? — он понял, что я спрашиваю о травме.

— На шахте, давно. Можно было вылечить, но у нас же как: связей нет, денег нет — прогресса нет. И глаза нет, — он закрутил пробку и спрятал бутылку в пакет.

Потом рассказал, что из своего Углегорска никогда бы никуда не поехал — так бы и помер под завалами, если бы не жена: ее «колбасит» от выстрелов с 2015 года, когда сильно и близко шарахнуло, она заработала нервный тик.

— Хорош там журналистам про нас рассказывать! — как из-под земли выросла жена. Женщина приятная, но на взводе. — Ты требуй, чтобы нас куда-то заселили! А то навезли, штабелями тут скоро попадаем. Вы вот тут ходите, все спрашиваете — с жильем бы нам лучше помогли! Жилья у вас для беженцев, которых вы приглашали, нету? Нету! Потому что мы — никто!

Женщина кричала и кричала. Проснулся Ростик, закатился плачем, к нему подключился Даня. Я стояла красная, растерянная, не знающая, что ей и всем им ответить.

— Кто моложе, тот и убежал.

— Где милиция?

— Есть хоть кто-то, кому можно пожаловаться?

— Помогите найти маму! Разные автобусы были! Связи нет! Помогите!

— Господи, когда же все это закончится? Когда?

Услышав последнее, я отсоединилась от толпы и пошла в церковь. Благо она была тут же, рядом. По дороге слушала, о чем говорили местные. Говорили только о беженцах — и на каждом углу. Кто-то относился с жалостью, кто-то считал, во сколько стране обойдутся обещанные беженцам десять тысяч рублей и откуда еще откусят. А военный пенсионер Икс все бегал по дороге со своим закопченным чайником. И предлагал, и предлагал кипятку.

Кипяток был никому не нужен. Нужен был кров. Покой и свой дом. Но ничего этого не было.

И даже церковь Марии Магдалины была закрыта.

• Теги:
• беженцы
• спасение людей