Бремя «белого золота»

Узбекистан в современной России ассоциируется со сладкими фруктами, древними красотами и солнцем. Ну и еще трудовыми мигрантами, чьи образы так любило эксплуатировать развлекательное ТВ. Про хлопок вспоминают реже. В самом Узбекистане тема хлопка табуирована до сих пор. Именно хлопок — «белое золото» и проклятие для нескольких поколений узбеков — связывает две наши страны. Баснословное обогащение, коррупция, принудительный и детский труд, смерть, безработица, массовая миграция и экологическая катастрофа — тоже все о хлопке. Международный бойкот был призван изменить отношение к труду в Узбекистане и сделать хлопковую индустрию открытой. Потеряв миллиарды долларов, власти страны приложили колоссальные усилия, чтобы отменить бойкот, и даже отказались от массового принудительного труда. Но изменилась ли реально сама отрасль?   

История в фотографиях

Репутация

«Мы высоко оцениваем руководящую роль президента Мирзиеева в инициировании и реализации исторических реформ, необходимых для прекращения государственного принудительного труда и реформирования всей хлопковой отрасли», — заявили представители коалиции Cotton Campaign. Этим заявлением правозащитники, инициировавшие начало кампании, официально прекратили свои призывы к бойкоту — при сборе урожая 2021 года государственного принудительного труда обнаружено не было, говорилось в их ежегодном отчете.

Cotton Campaign началась в 2008 году: в Сан-Франциско правозащитники, юристы и представители мировых брендов стали обсуждать возможность бойкота. Были обозначены цели: заставить власти Узбекистана отказаться от принудительного и детского труда на полях, обеспечить условия работы на хлопке в соответствии с мировыми трудовыми стандартами, внедрить бизнес-модель, основанную на закупках по рыночным ценам. И главное — обеспечить возможность проверки условий труда независимым мониторингом и свободу ассоциаций.

В 2009 году 47 активистов, правозащитников и журналистов из Узбекистана подписали петицию с требованием бойкотировать местный хлопок. История получила международную поддержку и превратилась в объединение правозащитных организаций, независимых профсоюзов и ассоциаций, которые убеждали крупных ретейлеров и производителей не покупать узбекский хлопок. В итоге за 13 лет к бойкоту присоединился 331 бренд: IKEA, Adidas, Nike, Alexander McQueen, Gucci и Balenciaga, которая также выпустила коллекцию футболок Political Campaign, изготовленных из органического хлопка — его выращивание требует вдвое меньше воды, не уничтожает почву, такой хлопок стоит дороже, поэтому сборщики могут заработать больше. Эта акция была призвана показать, что хлопковую отрасль можно и нужно реформировать.

После смерти «вечного» президента Ислама Каримова в 2016 году ситуация с принудительным трудом стала меняться, год от года правозащитники фиксировали все меньше случаев принуждения. Государство же, подстраиваясь под новую экономическую конъюнктуру, перекраивало отрасль на новый лад. Были созданы специальные хлопково-текстильные кластеры, которые закупают хлопок у производителей. Для кластеров предусмотрены льготные программы кредитования и прочие облегченные правила работы. Но проблема в том, что для фермеров, по сути, ничего не изменилось. Они по-прежнему не могут сами выбирать, с кем работать (каждый закреплен за определенным кластером), какие цены устанавливать и что сеять на своих полях, а значит, они остались заложниками этой кабальной системы.

Наследники

До второй половины XIX века — времени прихода Российской империи на территорию Узбекистана — хлопок здесь не выращивали. Вододефицитный регион просто не был приспособлен к этому. Разведывательные экспедиции и боевые действия закончились присоединением земель, и новая власть начала строить каналы для полива и выращивать хлопок, чтобы преодолеть сырьевую зависимость России от США. К тому времени гражданская война в Штатах — одном из главных мировых экспортеров хлопчатника — привела к дефициту хлопка и росту цен на него.

К 1900 году туркестанский хлопок обеспечивал 24 процента сырья для текстильной промышленности Российской империи, к 1914-му — половину. Доля узбекского хлопка на предприятиях СССР уже превышала 60 процентов (около 4 миллионов тонн в год). Правда, в лучшем случае Узбекистан получал лишь 16 процентов дохода от первичной переработки хлопка — практически все сырье отправляли на заводы в европейскую часть Союза, собственной перерабатывающей промышленности у республики не было.

При этом хлопковые поля занимали более 90 процентов посевных площадей советского Узбекистана — 2 миллиона гектаров. В республике, ставшей сырьевым придатком центра, возник продовольственный дефицит: было практически негде сеять пшеницу, и хлопок стали менять на хлеб и другие продукты. Не имея альтернатив, люди в сельской местности были вынуждены работать на хлопке. В 90-х годах XX века такая государственная политика привела к безработице и массовой трудовой миграции в РФ. А потом нагрянула другая беда: десятилетиями вода из Аральского моря уходила на полив хлопка и через дренаж возвращалась с химикатами, используемыми на полях. Это стало основной причиной высыхания Арала, спровоцировало пыльные бури по всему региону, ухудшение климата и качества воздуха.

Коррупционные схемы — еще одно наследие советского времени. Более чем 800 уголовных дел о фиктивных поставках хлопка из Узбекистана в 1970—1980-х (Москва требовала от Ташкента нереальные 6 миллионов тонн хлопка в год, поэтому цифры начали рисовать в документах) известны под общим названием «Хлопковое дело» и закончились посадками, а для министра хлопкоочистительной промышленности республики — расстрелом.

Нормы сбора для фермеров и госрегулирование закупочных цен сохранились и в независимом Узбекистане. Осталась и практика массового принуждения к работе на хлопке через угрозы и шантаж. Осенью, во время сбора урожая, жизнь в республике фактически останавливалась. Бюджетники, студенты, школьники — все мобилизовывались в поля. Варианта отказаться не существовало. Люди были вынуждены временно бросать работу и учебу, жить в жутких условиях и работать буквально круглосуточно. Так продолжалась до кончины президента Ислама Каримова в 2016 году. 

Пахта

Осень в Ташкенте наступает непонятно когда: днем в октябре до плюс двадцати пяти, и даже в начале ноября можно ходить в легкой одежде, только ветер сдувает с деревьев листья, высохшие на солнце. Самые стойкие держатся на ветках, а опавшие зимуют под краткосрочным снегом. Этой зимой в квартирах было аномально холодно, люди доставали обогреватели, но электросети такой нагрузки не выдерживали — еще несколько дней без света. Таких холодов в городе не было лет пятьдесят. Согреться у газовой плиты или хотя бы вскипятить чайник было невозможно: перебои с газом — отдельная и болезненная тема для местных властей. Горожане готовили еду во дворах на костре. В феврале тает снег, и только листья как ни в чем не бывало встречают весну — будто еще и не весна, а осень никак не может закончится. Листву сметают коммунальщики, а если что остается, то собирают сами горожане во время хашара — традиционной уборки перед Наврузом, которым в том числе в Узбекистане в 20-х числах марта отмечают приход весны. Через несколько дней после Навруза начинается посевная хлопка.

В отличие от государственных театров и музеев с их внешней монументальностью независимый выставочный центр 139 Documentary Center находится чуть поодаль от официального центра Ташкента. Где-то между закусочными, автомастерскими и частными домами галерея в бывшем производственном корпусе сливается с городом, предлагая ему новый для Узбекистана способ взаимодействия — поговорить открыто и на равных. Вместо высокого забора здесь стеклянные стены и бесплатный вход, нет охраны, зато сформировалось собственное комьюнити. Галерея создана в 2020 году и работает на частные пожертвования. Через художественные практики здесь учат видеть красоту вокруг и осмысляют актуальные проблемы, о которых в республике не принято говорить публично. К примеру, в ноябре 2022-го в галерее представили групповую выставку узбекистанских художниц NeUyat (дословно на русский — «не позор») — такая попытка разрушить традицию замалчивания сексуализированного насилия. А зимой работала еще одна групповая выставка — Paxta («пахта», с узбекского — «хлопок») — рефлексия местных художников и исследователей о хлопке как инструменте колониальной эксплуатации и манипуляции массовым сознанием. 

«Мы затеяли эту выставку, потому что в Узбекистане по-прежнему отсутствует какая-либо дискуссия на тему хлопка, — рассказывает основатель 139 Documentary Center Тимур Карпов. — Старшему поколению свойственно романтизировать [работу на хлопке] — это общая проблема романтизации советского прошлого. В среде, в которой я рос, было понятно, что хлопок — это проклятие. Когда говорят о хлопке, вспоминают про принудительный труд, но не пытаются деконструировать и понять причину. Ведь [русская] колонизация Центральной Азии по большому счету произошла из-за хлопка. Гражданская война в США привела к его дефициту, а Россия тогда была крупным импортером и очень много тратила на войну (хлопковое волокно используют при изготовлении бездымного пороха. — Прим. ТД). Хлопок равно война — сейчас это очевидно. Но очень редко о хлопке думают комплексно: экологи говорят о высыхании Аральского моря, правозащитники — о нарушении прав человека. И мое осознание — что это все связано, что это система насилия и поколенческая травма — произошло приблизительно два года назад. Тогда я решил: надо говорить о хлопке».

Тимур родился в Ташкенте, уехал в Москву, работал фоторедактором, а потом вернулся домой. В 2015 году он как волонтер нанялся собирать хлопок и отправился в Самаркандскую область, взяв с собой камеру. 

«Тогда, в 2015-м, власти заявили, что принудительного детского труда больше не будет. Я поехал проверять. Ни мной, ни другими активистами фактов детского труда не было обнаружено. Что повлияло на решение Каримова — спекуляций на эту тему много. Возможно, кто-то смог его убедить, что это невыгодно с экономической точки зрения. Из-за бойкота хлопок-сырец продавали только в Турцию, Китай, Бангладеш и Россию — и то по очень низким ценам. Еще и международное давление на республику было колоссальным». 

В 2022 году совместная работа Тимура и режиссера Михаила Бородина «Cotton 100%» была в конкурсной программе «Артдокфеста». Выставка Paxta стала следующим этапом в работе над хлопковой темой. 

«Для меня очевидно: пока не будет политической воли на то, чтобы дискурс [о колониальном наследии] появился, это никогда до масс не дойдет, — говорит Тимур. — Хлопок — наше национальное достояние, все коррупционеры на нем живут. Зачем рефлексировать и общаться с художниками? Если только они не занимаются восхвалением. Поэтому, какими бы наши художественные практики ни были, они будут достаточно локальными. Нам повезло, что много народу пришло на выставку, но это не каждый третий житель Узбекистана». 

Права

В 2008 году из-за преследования узбекистанскими властями и после четырех месяцев в тюрьме правозащитнице Умиде Ниязовой пришлось эмигрировать в Германию. Там она создала Узбекский форум по правам человека. Эта организация была одним из инициаторов бойкота узбекского хлопка, а с 2010-го ежегодно проводит мониторинг хлопковых полей, фиксируя нарушения прав человека.

«Для каждого узбека хлопок — больше, чем хлопок. Как мне сказал один фермер, “хлопок — это не растение, а политика”, — рассказывает Умида. — Мне было 12 или 13 лет, и я помню, как моя мама, школьная учительница, должна была оставить меня и моих младших брата и сестру на три недели, потому что уезжала собирать хлопок. И ни у кого вопросов не возникало, почему она должна. Так надо. В 2004 году я начала заниматься правозащитной работой, стала ездить на поля, разговаривать с детьми, их родителями, посещать школы, задавать вопросы учителям, местным чиновникам. Тогда это была норма — заставлять наших детей собирать хлопок для государства. Сейчас же детский труд — токсичная тема. Под давлением власти много сделали — детского принудительного труда на хлопке почти не осталось, разве что дети, которые вместе с родителями сами выходят на поле. Но риски по-прежнему высокие, ведь хлопковый сектор все еще контролируется государством».

В 2010 году в своем отчете Фонд экологической справедливости отмечал, что узбекские дети собирали не менее половины урожая хлопка (в 2009 году — около 3,4 миллиона тонн). По оценке Международного форума по трудовым правам, в 2013 году в Узбекистане на принудительный сбор хлопка мобилизовали около 5 миллионов человек — 16 процентов населения страны. 

«Думаю, что в каримовские времена принудительных сборщиков было больше, поскольку в советские годы сохранялась частичная механизация. Потом техника устарела, новую не покупали и перешли почти на 100-процентный ручной сбор, — продолжает Умида. — Много таких историй, когда люди два месяца жили на полях. Минимальные условия для жизни, из-за этого много смертей. Негде было искупаться, люди из-за течения тонули в арыках (канавы или оросительные каналы в Центральной Азии. — Прим. ТД). Плохо ели, простывали, заболевали. Дети, находясь по несколько часов на полях, дышали пестицидами. Каждый год мы документировали смерти на сборе хлопка, в 2015-м за два месяца было 15 смертей. Одна из наших рекомендаций была не выводить на сбор хлопка с ночевкой, сейчас в основном дневной сбор».

В сентябре 2022 года в минсельхозе отчитались о 1,9 миллиона добровольных сборщиков (600 тысячах работников кластеров и более 1,2 миллиона сезонных рабочих). Уже по итогам 2022-го в министерстве заявили о сборе 3,5 миллиона тонн хлопка-сырца, из них 18 процентов собрано с помощью хлопкоуборочных машин. Общая площадь хлопковых полей составляет около миллиона гектаров. За килограмм собранного хлопка в прошлом году платили по 1500—1800 сумов, или 0,13—0,16 доллара. Умида отмечает, что несколько лет назад эта цифра равнялась двум центам и только деньгами можно привлечь добровольных сборщиков.

«Конечно, ими движет то, что нет другой работы на полях. Но вместе с тем вы можете заработать за неделю на хлопке столько, сколько обычно выходит за месяц. Мы проводили интервью с сотрудниками госучреждений — не учителями и врачами, а, например, техническим персоналом. Так вот они специально оставляют осенний период для отпуска, чтобы заработать на хлопке».

Новая прежняя жизнь

«Сегодня в Узбекистане действуют текстильные кластеры, чтобы не просто экспортировать хлопок, а продавать пряжу или готовую одежду и создавать рабочие места. Но пока для фермеров ничего кардинально не поменялось, — говорит Умида. — В Узбекистане действует система размещения культур, которую обещают отменить в 2023 году: по ней государство само решает, что фермеры будут сажать: хлопок, зерно или что-то другое. 

Цена на хлопок потихоньку увеличивается, и мы видим, что некоторые фермеры могут получить прибыль. В целом же это все не основано на рыночных отношениях: система контролируется государством, а для него самое главное — это амбиции, стать центром текстильного производства. То есть теперь фермеры должны вырастить достаточное количество хлопка уже для кластеров».

Другое во многом показательное изменение, о котором говорит Тимур Карпов, — фермерам запретили собирать гузапаи — стебли хлопчатника, которые остаются после сбора урожая. На них в селах готовят еду, ими зимой отапливают дома. Раньше, по словам Тимура, была негласная договоренность, что фермеры и сборщики оставляют гузапаи себе, а теперь за это нужно платить кластеру.

«Одна из причин существования кластеров — то, что теперь любые нарушения прав человека уже проблема компаний, а не государства, — продолжает Тимур. — Государство по-прежнему мобилизует людей на сбор хлопка, просто под другим соусом. Единственное, кластеры могут продавать готовую продукцию, волокно и ткань самостоятельно. То есть у кластеров не так много свободы, да они и не стремились получить эту свободу. Это не бизнесмены, которые отвоевали себе независимость». 

Умида Ниязова указывает на новую мошенническую схему, которая появилась вместе с хлопково-текстильными кластерами:

«Недавно я говорила с бизнесменом, который работает в хлопковом секторе. И, по его словам, часть кластеров — фейк. Кластерам полагаются государственные преференции и субсидии, например, они получают 3-процентный кредит под выращивание хлопка. Это очень выгодная схема. Мошенники регистрируют хлопково-текстильные кластеры (это очень просто — как ООО), получают кредит от агрофонда и вместо того, чтобы дать аванс фермерам, вложить в производство, могут построить, к примеру, ресторан или что-то другое, потом обанкротить компанию и закрыть. Получается, что местные власти каждый год заставляют фермеров подписывать договоры. Фермеры выращивают хлопок, передают их “кластеру”, а “кластер” им не платит. Ведь деньги уже потрачены на что-то другое. Хлопок же могут продать как волокно на бирже или перепродать другим кластерам». 

Дальше

Отвечая на вопрос о том, есть ли смысл Узбекистану теперь отказываться от хлопка, Тимур Карпов рассуждает о двух вариантах развития событий, и один не радостнее другого:

«Изначально для выращивания хлопка было приспособлено много. В Ферганской долине меньше 100 лет назад были барханы, а сейчас там сплошные поля. И если вы отказываетесь от хлопка, пески захватят обратно все, что было потеряно. То есть в какие-нибудь 1940-е было не поздно отказаться от хлопка, но его объемы нарастили, и теперь экосистема устроена так, что без хлопка будет еще хуже. Вывод простой: вода закончится. Без воды нельзя выращивать хлопок, огромное количество населенных пунктов может остаться в пустыне без ничего, и начнется самая большая миграция в XXI веке: население Центральной Азии переберется преимущественно на север, в Россию. Можно отказаться от хлопка, где это необходимо — переселить людей, выращивать что-то другое, учитывая, например, израильский опыт. Но опять-таки на это нужны невероятные деньги, которых внутри страны нет. Остается локально улучшать условия труда, качество хлопка, технологии выращивания. Мы самый северный регион на планете, где выращивается хлопок. Он не может быть лучше по качеству, чем хлопок в Америке или Индии. Значит, нужна научная работа — но исследовательских институтов, которые в советское время пытались выводить новые сорта хлопка, сейчас нет».

В своем недавнем отчете Узбекский форум по правам человека отмечает, что и на сборе урожая-2022 не зафиксировано массового принудительного труда. Но в некоторых регионах сохраняются хлопковые квоты, и в случае невыполнения плана есть риск принудительной мобилизации на поля, кластеры могут задерживать фермерам выплаты и вынуждать их подписывать пустые контракты, а местные власти — незаконно конфисковывать земли. Ограничение свободы ассоциаций и нехватка независимых наблюдателей по-прежнему остаются ключевыми проблемами.

• Теги:
• борьба за права
• правозащита
• экология