«Are you happy today?»

Бывший коллега Паша прожил на Пхукете четыре года, но недавно признался: «Я все еще смотрю вокруг и о...аю [удивляюсь]: пальмы, море, холмы эти... Так кайфово. Как мне повезло, что я здесь». Двое друзей приезжали на 10 дней. Отдыхать. После отъезда один написал: «Я как будто в сказке побывал». Уже дважды близкие мне люди прилетали ради короткого отпуска, с жадностью впитывали новые ощущения. А я тяготился. И немного завидовал. В их мире здешние красоты — привилегия и награда. В моем — меньшее из зол. Они как будто вернулись в счастливые доковидные времена. А я не знаю, когда мой мир придет в норму. Мне хватило месяца, чтобы краски поблекли. Мысленно я вообще не здесь. Я смирился на годы вперед: теперь я могу побывать Там только мысленно

Привратники

Пересадка в Мумбаи. Индийские пограничники разворачивают нас, на ломаном английском требуя показать обратный билет. Из Таиланда. Непонятно, почему индусы пекутся о сроках нашего пребывания в другой стране. Длинная очередь время от времени расступается, пропуская снующие по аэропорту гольф-кары.

Часть русских в очереди на скорую руку лепит обратный билет в фотошопе. Другие взаправду бронируют перелет. Я всего лишь хочу понять, что происходит, потому что интернет не предлагает мне никаких вразумительных объяснений. Хочу переговорить с пограничником, но он вдруг покидает стойку и просто бродит по залу со скучающим видом, лениво бросив пару фраз коллегам. Наконец ловлю его у самой рамки металлоискателя. Мы больше объясняемся жестами, чем словами. В очереди хнычет ребенок.

Пограничник не понимает меня, я — его. Он раздосадованно машет рукой и шариковой ручкой ставит две кривые буквы в моем посадочном талоне. Этого оказывается достаточно, чтобы пройти рамку. На досмотре новый индус в форме с демонстративным пренебрежением переворачивает мой рюкзак, высыпая все содержимое. Брезгливо ворочает пальцем ворох вещей, бумаг и проводов, теряет интерес. Десять минут заново собираю рюкзак. Позже несколько человек скажут мне, что индийские таможенники просто хотели денег.

Бремя возможностей

На время коротких отпусков жены и давней подруги мы в складчину арендовали дом на три спальни в глубине Патонга. Цена вопроса — около 20 тысяч рублей с человека за месяц. Территория поделена между пятью однотипными домами. Маленький бассейн во дворе здесь не считается роскошью. Во всей обстановке — небрежность и налет запустения.

Вечерами приходит одноногий пожилой француз Эрик. Он живет в другом отеле, но наш домовладелец Вонг разрешил ему пользоваться бассейном. Эрик долго снимает протез, полчаса плавает. Потом отдыхает на своем личном, специально купленном лежаке, громко общаясь с кем-то по видеосвязи. Обычно мы обмениваемся пустяковыми вежливыми фразами, но в один из дней он заходит дальше:

— Вы проводите здесь отпуск?

— Нет. Мы уехали из России из-за *****.

Эрик понимающе кивает, потом нахмуривает брови.

— Если во Франции нам не нравится правительство, то мы… — он делает небрежное движение рукой, как будто сметает крошки со стола.

— Я могу вам только позавидовать.

Мы еще немного беседуем о преимуществах демократии. Потом Эрик рассказывает, что живет на Пхукете по несколько месяцев в году, всегда в одном и том же месте. В этот момент я думаю о своих родителях и их родителях, которые просто живут в одном и том же месте. Всю жизнь.

Оказывается, что Эрик не в курсе энергетического кризиса в Европе. Моложавая итальянка и похожий на стереотипного байкера бельгиец, с которыми мне доводилось общаться, — тоже.

В один из дней поздней ночью забредаем в бар неподалеку. Приветливая тайка за барной стойкой в непринужденной беседе интересуется, откуда мы.

«Из России», — говорю я безрадостно. Она принимается нас утешать: «Не переживайте, все наладится. Мы тоже воевали с Лаосом. Теперь все хорошо, мы нормально относимся друг к другу».

Наши нравы

Поздним вечером я стою на крыльце местного аналога «Дикси» — Seven/Eleven. Автоматические двери выпускают мужчину лет сорока. Он несет полулитровую бутылку колы. Я прикидываю: 80 процентов, что он — русский. Мужчина подходит к припаркованному байку, открывает багажную нишу под сиденьем. И производит нехитрые манипуляции, при виде которых я громко восклицаю:

— Узнаю наших людей!

Мужчина поворачивается на возглас, расплывается в улыбке. Что он сделал? Отлил колу и долил тайский виски в освободившийся объем. Он разводит руками:

— Дорога длинная… — Отпивает. — Будете?

— Нет, спасибо.

Он отпивает еще. Потом заводит байк, трогается и исчезает за поворотом.

Риелтор Сунан сносно говорит по-английски. Мы болтаем, пока ждем управляющего отелем. Сунан смеется:

— Твой акцент не похож на русский. Ты говоришь с турецким акцентом.

Выясняется, что номер, который мы будем смотреть, еще не освободился. Но жилец не против просмотра. Он какое-то время сидит с нами в холле, пока мы с Сунаном говорим по-английски о разных пустяках. Потом втроем поднимаемся в лифте.

Я уже знаю, что сонливый Александр — русский, поэтому просто обращаюсь к нему:

— А вы давно живете в этом номере?

Тот почему-то ловит ступор, и повисает странная пауза.

— Да… Я… Месяц где-то… Получается, месяц прожил…

— И как, нормально?

Он бегает глазами:

— Нормально… Все хорошо.

— А почему решили переехать?

— Да я здесь же… Просто в другой номер переезжаю.

Мне неудобно осматривать номер, где царит холостяцкий беспорядок. Остаюсь на пороге и кручу головой. Александр смущен:

— У меня еще вещи не собраны.

— Все ок тут? Кондер работает?

— Да, все работает, все нормально.

Мне этого достаточно. Сунан предлагает меня подвезти. Пока едем, продолжаем непринужденную беседу.

— Я рад, что русские приехали. Из-за ковида много бизнесов закрылось. А многие русские здесь, чтобы зарабатывать, а не тратить. У меня сейчас начальник — русский.

— А русские клиенты не доставляют проблем?

— Бывает сложно. Например, если русский арендовал машину и потом ее помял, очень трудно договориться. Никто так упрямо не спорит, что «так оно и было, это не я», как русские клиенты…

Когда я заселяюсь в номер, обнаруживаю, что потолок в уборной покрыт старыми разводами и с него время от времени капает вода.

Едем на дневную экскурсию: храм Спящего Будды, слоны, рафтинг. Группа — только русские. Когда подбираем в городе наших попутчиков, они молча занимают места. Никто не здоровается. По пути никто не пытается познакомиться, завести непринужденный разговор. Так будет во всех моих поездках с соотечественниками.

Наши русские гиды слегка косноязычны и сбивчивы в рассказах о местных красотах и культуре. Когда речь заходит о буддизме, в разговор активно включается квадратный мужчина средних лет в белой льняной рубахе и ковбойской шляпе. Он почему-то увязывает понятие нирваны с историями о потреблении аяуаски и самозабвенно сыплет эзотерическими бреднями. Оккультизм в духе желтой прессы девяностых, с Шамбалой и астралом. Потом он допытывает девушку-гида: когда она собирается завести детей?

Позже этот мужчина и его претенциозная компаньонка будут смачным матом комментировать и то, что им нравится, и то, что не нравится. Сморщат носы и будут зудеть по поводу слишком аскетичной обстановки кафе и недостатков сервиса. Откажутся сделать крюк ради водопада: «Че мы там не видели?» Они на отдыхе.

«Мутки»

В соседях много русских. Загорающая соседка слушает ритмичную электронику на портативной колонке. Появляются двое парней. Один тут же, как был, в футболке и шортах, с тучей брызг ныряет в бассейн. Проходя мимо, здороваются на английском — почему-то не узнают во мне соотечественника. Девушка спрашивает промокшего:

— Ле-о-о-ш, чо делать будете?

— Как че? Курить, грибы жрать.

Позже регулярно встречаю соседа. Обменялись дежурной информацией о себе, здороваемся по-русски. В один из вечеров вместе с рукопожатием Леша предлагает:

— Есть кокс. Знаю человека. Обращайся.

— Такой наброс, потому что я из Питера?

Алексей смущается.

— Не. Я прост…

— Это шутка.

Он сразу веселеет:

— Приходится вертеться, мутки мутить, жизнь такая, сам понимаешь.

— И как, получается мутить?

— Помаленьку. — Довольная улыбка. — На днях соседний дом сдал подороже. Хозяину — его цену, разницу — себе.

— Русским?

— Ага.

Соседи пару раз закатывают во дворе шумные ночные вечеринки. Под конец одной гомон становится невыносимым. Через окно долетают обрывки пьяных разговоров. Мужской голос настойчиво втолковывает кому-то, что у него убойный удар правой. Потом все с криками валятся в бассейн. Раньше, чем я поднимаюсь с кровати, слышу скрип сдвигаемой дверной створки и окрик Вани: «Э, уважаемые. Я все понимаю. Но можно потише?»

На удивление, компания затихает.

«Мутиться» — это занятие для тех релокантов, кто не работает удаленно. Экскурсии, аренда недвижимости и транспорта, обмен валют и крипты, услуги разного рода. Все это в основном незаконно, посему русские гиды вблизи достопримечательностей притворяются туристами и не отсвечивают. А менялы не держат на местных счетах сумм свыше четырех миллионов в местной валюте. По предложениям в чатах складывается впечатление, что «мутиться» принято в основном на несведущих соотечественниках. Стрижка у русской стоит в среднем в три раза дороже, чем в местной парикмахерской. Предлагают за существенные деньги заполнить документы на местные водительские права, хотя это несложно сделать бесплатно. Причем самостоятельные хлопоты займут то же время. Я редко встречал бескорыстные начинания. Никто особо не расположен заводить дружбу, свободно общаться, оказывать взаимную помощь.

Кажется, что последние десятилетия научили одних из нас полагаться только на себя, а других — только на государство. И те и другие — закрытые, разобщенные.

— Еб…ь [Ничего себе], ты Тарзан! — При виде меня восклицает нетрезвый молодой человек в переулке. Я останавливаюсь, говорю беззлобно:

— Че грубишь со старта?

Парень обескуражен:

— Ты русский?! Извиняй, слышишь. Я вообще без наезда. Внешность просто у тебя такая…

Через 10 минут пьем пиво за столом во дворе гостеприимного тайского дедушки. Мой собеседник — уроженец одной из национальных республик. Тайцы часто принимают его за своего. Просит называть его Вовой.

— Я 11 лет тут живу. Первый раз приехал по путевке. В последний день в дверь стучат: «Пора на автобус в аэропорт». А я кричу им: «Я тут остаюсь!» И остался.

У Вовы искусственный глаз, поэтому трудно поймать его взгляд. Это создает ложное впечатление, будто Вова все время лукавит. Например, когда рассказывает, что был чемпионом республики в одной из киберспортивных дисциплин. Или когда вкрадчиво объясняет происхождение увечья, трогая длинный шрам на щеке:

— Скины порезали. Я уже в Москве тогда жил. Сидели в тачке с пацанами, отмечали. Решил назад немного сдать и задел другую машину. Из нее сразу мужик вышел. Я дверь открыл, стал выбираться. А он говорит: «Как вы за….ли [надоели], черножопые!» И полоснул канцелярским ножом по лицу.

Вова — воскресный папа. Его бывшая жена — тайка. Когда он делал крайний бордерран, камбоджийский пограничник только мельком взглянул в его паспорт: «Проходи, у меня тоже сын от тайки». И да, Вова беспрерывно «мутился» с тех пор, как расхотел садиться в самолет. Пару раз он предпринимал попытки включить меня в какую-нибудь из своих «схем».

Прислушиваясь к себе

Спустя три месяца вырисовывается ранее неочевидная проблема. Я обнаруживаю себя за упоительным просмотром видеообзоров консервированной тушенки.

«Я п…ц [капец] как хочу краковской колбасы», — пишет Ваня в чате.

Русская и европейская кухня есть на острове, но дорогая и не виртуозная. Что-то можно приготовить самостоятельно. Но, например, найти свеклу для борща — это квест. Ординарная селедка под шубой покоится в мире сладких фантазий. Хлеб, близкий по ТТХ к привычному, можно найти только в большом гипермаркете по цене около 400 рублей за буханку.

Очень странно испытывать зависть, когда Паша рассказывает, что знакомые привозили ему гречу и русскую колбасу.

Замечаю, что мои немногочисленные друзья из переехавших спустя три месяца уже с неохотой включаются в обсуждение российской повестки. Кто-то, как я, цинично придушил последнюю надежду на чудо. В ком-то притупились гнев, непонимание и даже жалость. Абсурд стал повседневностью и наскучил. У каждого наладился какой-то ежедневный размеренный быт. Мы скупо делимся планами, но понимаем, что у всех они есть. Те, что мы готовили на крайний случай…

Паша не был в России уже пару лет. Полетел недели на три в апреле — оформить «шенген», увидеться с друзьями. Я послал ему сообщение в телеграм: «Ну как там?» Через час он ответил: «Попозже расскажу, а то сейчас если начну — сильно расстроюсь опять. В целом страшно, в Москве еще норм, но в Новосибе это уже основная эмоция». Он написал это 10 апреля. На следующий день российские парламентарии единогласно приняли закон об электронных повестках.

Врезалось в память. На пустой улице в Бангкоке навстречу попалась растрепанная пожилая тайка. Она улыбалась и, жестикулируя, что-то кричала нам издалека. Мы привычно обошли ее, отводя взгляд, с каменными лицами. Через десять шагов Катя прервала общее задумчивое молчание: «До меня дошло. Она спрашивала: “Are you happy today?”»

В этот же день в Бангкоке мы поднялись на Золотую гору, в храм Ват Сакет. Сверху во все стороны открылась панорама бесконечного мегаполиса. На смотровой площадке храма лежал огромный отрез красной ткани и черные маркеры. Все полотнище покрывали мечты и чаяния на разных языках. Среди них — слова на русском и украинском. И вы знаете, о чем они были? Православные люди с надеждой обращались к Будде. Может быть, он?.. Я тоже написал там три слова.

• Теги:
• психология
• релокация
• такая чужбина
• эмигранты