«Я себя убью, если ты подойдешь!»
Малике Абубакаровой 54 года. Сорок лет из них она кого-то защищает. Первой ее подзащитной была родная мать. Потом родственники, знакомые, знакомые знакомых. Сегодня в адвокатском портфолио Абубакаровой более тысячи дел. Половина из них касается отобрания детей у матерей. Это разговор о разрушенных судьбах и смелости, которая творит чудеса
Когда просить помощи не у кого
На аватарке у Малики Абубакаровой вместо фото картинка с изображением римской сецессии (от лат. secedo — «ухожу»). Когда простые римляне не справлялись с произволом знати, они на несколько дней уходили из города. Жизнь в городе останавливалась, и патриции вдруг четко понимали, что без народа они никто. К тому моменту, когда простолюдины возвращались в Рим, патриции уже готовы были слышать их чаяния.
— Мне нравится эта история, она показывает, что любую проблему можно решить, если решать ее всем вместе, — даже ту, которая кажется неподъемной, — говорит Малика. — Ничего невозможного нет. Это показывает моя практика как адвоката и человеческий опыт.
— Малика, вы рассказывали, что защищать права матерей и их детей начали после того, как к вам обратилась родственница. Можно подробнее?
— В 2010 году ко мне обратилась троюродная сестра, до этого мы ни разу не виделись, и я ничего о ее жизни не знала. В 14 лет ее украли, потом выдали замуж, и к 26 годам у нее уже было пятеро детей. Муж работал сотрудником полиции, но во время одного из рабочих выездов погиб. На тот момент моя сестра была беременна шестым ребенком — и после смерти мужа родила. Это был 2006 год. Чеченская Республика выплачивала женам погибших при исполнении по 10 тысяч на ребенка — у нее получилось 60 тысяч на шестерых детей. Родственники со стороны мужа узнали, что если дети оформлены как круглые сироты, то пенсия по потере кормильца удваивается. После чего они решили, что пособия получать должны именно они. Родственники мужа отобрали у матери паспорт, заставили подписать доверенность, а через четыре года вспомнили чеченские адаты, по которым дети принадлежат семье мужа. Если муж умирает, то детей отдают на воспитание родственницам с его стороны. С матерью дети с этого момента, как правило, не общаются: им запрещают. Так было и с моей подзащитной. А поскольку у нее не было ни отца, ни брата, ни даже дяди (все погибли во время чеченской войны), попросить защиты ей было не у кого. И она пришла ко мне.
До этого я занималась уголовными делами, и мне казалось, что с этим гражданским делом все будет легко. Но там все было нечестно и некрасиво: женщину оговорили, указывали на ее якобы аморальное поведение. Ни у меня, ни у судьи, который проработал к тому времени 35 лет, такого сложного дела не было. Оно превратилось в три тома документов и три года нервов. Но мы все-таки выиграли: доказали, что опекунство было нелегальным.
— И дети вернулись к маме?
— К сожалению, нет. За эти годы родственники так их настроили, что они отказались возвращаться. Это тоже частая история. У меня был случай, когда мальчик уже после решения суда кричал маме: «Уходи! Я себя убью, если ты подойдешь!»
Потом, когда уже мы поработали с психологом, он объяснил, что бабушка ему с детства внушала: если мальчика отдадут маме, родственники маму поймают, изрежут на куски, пропустят через мясорубку и сделают из мамы котлеты. А его покормят этими котлетами… Отталкивая маму, он ее спасал. Но я уверена: что бы ни наговаривали друг на друга взрослые, ребенок любит обоих родителей. И лишать его общения с мамой, так же как и с отцом, преступно.
А что касается моей троюродной сестры, то, хоть юридическое решение тогда и не исполнилось, сейчас дети выросли. Моя доверительница уже четыре раза бабушка, и дети ей тайно привозят внуков. Хотя, конечно, те годы, без мамы, им не вернуть.
Первая подзащитная — мама
— Вы — адвокат, что для чеченской женщины уже необычно. За выбором этой профессии тоже стоит какая-то история?
— Я пережила развод родителей. Ситуация была очень тяжелая, и, поскольку многие участники этой истории еще живы, и они — мои родственники, я могу описать ее только поверхностно. У нас в семье возник вопрос кровной мести между родственниками папы и мамы. Родители стали заложниками этой ситуации: маме по адатам надо было вернуться в свою семью, а нам — остаться с папой. Мне было 13 лет, когда маму забрали родственники. Нам ничего не объяснили — уехала к родным, и все.
Я папу все спрашивала и спрашивала, когда же он привезет маму домой? Он обещал, но ничего не происходило. А я была самым первым ребенком в нашей большой семье, любимица бабушек и дедушки, наверное, поэтому и росла довольно уверенной в себе, смелой. Не дождавшись от папы действий, я на зимних каникулах собрала братьев и сестру, купила нам билеты на автобус — и мы поехали в горы, в село, где жила мама. Папе оставила записку: «Раз ты не забираешь маму, я ее привезу сама».
Приехав на место, я смогла убедить дедушку отпустить маму с нами, что было практически невозможно. Так мама стала моей первой подзащитной.
— Как она отреагировала на ваш приезд?
— Когда мы заходили во двор, она сидела у окна и первая нас увидела. Увидела и очень испугалась — побежала прятаться… Она боялась за нас, за то, чем может обернуться этот приезд. Но после разговора с дедушкой все закончилось миром и нас отпустили домой. Правда, жить нормально мы на прежнем месте уже не могли: отцу не давали прохода из-за того, что он живет с женщиной из рода кровников. Поэтому родители развелись, и мы, четверо детей, уехали с мамой в Дагестан. С 1984 года там жили. И жили очень трудно, потому что не было никакой поддержки, ни с одной стороны. Не нашлось в семье человека, который бы проявил мудрость. Нам было тяжело без близких родственников, поэтому мы знали, что надеяться можно только на себя: очень хорошо учились, в итоге все получили достойное образование и трое из четверых детей стали юристами. Практически все наши дети тоже юристы. Так вот сыграл личный опыт.
Фигуранты уголовных дел из неполных семей
— Как родилась ваша организация «Права женщин»?
— После той истории с моей родственницей ко мне стали обращаться и другие женщины. Многие даже не знали, что защитить свои права можно через суд. И когда запросов стало много, я поняла, что надо открывать организацию, приглашать адвокатов, которые, как и я, готовы вести такие дела. Начинали мы с двух адвокатов и одного юриста. Сейчас нас семь адвокатов и три психолога. Это мало! Нам очень нужны еще специалисты, но мы не можем себе их позволить из-за ограниченного финансирования. Главное, чем мы занимаемся, — отстаиваем для женщин, которые разводятся с мужьями, право на детей. Но я веду и другие дела — часто они резонируют. К примеру, во время одного уголовного дела 26-летнему парню дали девять лет. Когда он узнал свой срок, попросил меня устроить ему встречу с мамой. Все эти 26 лет он ее не видел: родственники отца забрали его младенцем, не разрешали общаться, потом случилась война… А мама жила рядом, он даже знал, где именно. И переживал, что она может не дожить до момента, когда он выйдет из тюрьмы. Я организовала им встречу в СИЗО.
Что там было? То, что может быть между любой матерью и сыном, которые не виделись четверть века. Я, когда становлюсь свидетелем таких драм, не смогу сдержать слез.
Мама все время, пока он отбывал срок, очень его поддерживала. И благодаря той давней истории я стала замечать, что многие мои подзащитные, фигуранты уголовных дел, из неполных семей. Они росли без матери, и это не могло не сказаться на их мировоззрении, а часто и на психике.
— Что вы имеете в виду?
— Дети, отнятые у матери, даже когда вырастают, очень уязвимы. Они постоянно ищут, на кого опереться, кому доверить свою преданность, поэтому их часто подхватывают нехорошие организации и не самые достойные люди. У нас в «Правах женщин» работают психологи — с детьми и с матерями. Понимая массовость проблемы, мы хотим провести исследование о психологических последствиях разводов и разлучений детей с матерью в условиях Северного Кавказа. Всех опрашиваемых несовершеннолетних мы будем делить на три группы: в первой группе дети, которые после развода родителей все-таки имели возможность встречаться с мамой. Во второй те, кто был лишен всяких контактов. Третья группа — дети из полных семей. Когда мы сформируем общую картину, то подготовим рекомендации для судебных исполнителей и адвокатов по сопровождению семей в период распада. И надеемся, что наше исследование станет инструментом для более эффективного решения проблемы насильственной разлуки матери и ребенка. А значит, у нас есть шанс вырастить психически здоровое общество. В настоящее время мы ищем финансирование для этого исследования.
— Но вы работаете уже 13 лет. За это время какие-то подвижки в лучшую сторону есть?
— Конечно. Если 12 лет назад количество исполнительных производств можно было по пальцам пересчитать, то сейчас их очень много. У нас даже получалось возвращать детей через судебных приставов, хотя обычно это очень сложно. Мы акцентировались на делах, в которых женщины себя героически проявляли, — это тоже влияло на исход решения.
К сожалению, в последнее время наши судьи ведут себя по-другому: сроки рассмотрения увеличились, началась волокита, с которой мы ничего не можем сделать. Работать стало в разы сложнее.
Надо говорить с двумя сторонами конфликта
— Исполнение решения судов по возвращению детей, я читала, может идти и 10 лет. Не всякая психика выдержит эти 10 лет борьбы и разлуки…
— Две мои доверительницы, пока шло дело, заболели раком. Одна перед смертью передала мне завещание, в котором оставляла своим детям квартиру. Уходила она очень тяжело, и, когда уже не могла разговаривать, родственники все-таки отпустили к ней детей — попрощаться…
Бывает и по-другому. Когда на консультации женщины узнают, что суды могут идти годами, а закона о похищении детей у нас нет, они похищают своих детей. Или, наоборот, отцы похищают детей у матерей, которым уже вернули ребенка. Я не поддерживаю это ни с какой стороны. Поэтому стараюсь говорить с двумя сторонами конфликта и донести главное — подумайте о детях, об их будущем, сделайте так, чтобы они выросли психически здоровыми людьми.
— Малика, в конце этого текста я хочу попросить у читателей деньги для вашего фонда. Как бы вы объяснили, на что они нужны?
— На то, чтобы мы, адвокаты, могли спасать мам и детей. По всем законам, адатам и религии связь матери с ребенком никто не имеет права обрывать. Но у нас почему-то традиция искажена, мужчины считают унижением для себя, если ребенок находится в семье матери. И вот маленький человек попадает в чужую, часто недружелюбную, среду — им пренебрегают, над ним издеваются, его не учат, не лечат. Вспоминаю историю одной моей подзащитной. Она жила в Москве, тут же родила от мужа-чеченца мальчика. Прекрасный ребенок, но с рождения нуждался в наблюдении врачей. Женщина им занималась, но вдруг они с мужем расходятся — и он ворует ребенка. Мальчику было три года, когда его из Москвы увезли в Чечню.
Суды в Грозном встали на сторону отца, а потом бывший муж женщины гибнет в ДТП. И, опасаясь за наследство, в войну за ребенка вступают родственники погибшего. При этом мальчика прячут в подвале, не лечат, издеваются над ним. В итоге он забывает русский язык, маму воспринимает как врага. Нам понадобилось много времени, работа с психологом, чтобы он хотя бы перестал плакать по ночам. Поэтому теперь, когда мы видимся и он рассказывает мне о школе, о друзьях, о своих увлечениях, я слушаю его с комком в горле. Передо мной сидит совершенно другой человек. И у него, я уверена, хорошее будущее.
Вот мы и работаем, чтобы таких, «других», людей было больше…
Этому можете помочь и вы: нажмите красную кнопку под этим текстом. Спасибо!
Материал выпущен при поддержке благотворительного фонда «Абсолют-Помощь».
