«В войне нет ничего нормального»
Руководитель международной инициативы «Глобальное будущее образования» и эксперт центра развития образования «Сколково» Павел Лукша уехал из России после февраля 2022-го. Шесть лет назад «Такие дела» публиковали интервью с Павлом, в котором он с оптимизмом рассказывал о новых навыках и перспективных профессиях. Мы решили вновь поговорить с ученым — о будущем образования, страны и мира, о всеобщей апатии и войне
«Мы создаем условия для изменений»
— Чем вы занимаетесь, покинув Россию?
— Я много лет посвятил теме развития образования — будущего навыков и профессий. Мир сейчас очень сильно меняется. К примеру, все привыкают к жизни с генеративным искусственным интеллектом — ChatGPT, Midjourney и прочими. Ясно, что впереди нас ждут не менее «подрывные» технологии, новые модели экономики, новые правила игры. В ситуации масштабных изменений очевидно, что образование, которое было придумано в середине XIX века, уже очень сильно устарело. Про его устаревание говорили, наверное, годов с 80–90-х прошлого столетия. Но в начале 20-х годов XXI века этот разрыв стал совсем очевиден.
Чтобы изменить образование, нужна работа людей, которые придумывают новые принципы, создают консолидированное видение, куда образование развивать. Нужно распространять знания об экспериментах, нужны новые модели лидерства для учителей и руководителей учебных учреждений. Вот, собственно, этим всем мы и занимаемся.
Для развития человека есть помогающие профессии: коучи, психологи, учителя. Мы как раз такие коучи для сферы образования: университетов, регионов, стран. Мы направляем мысль, идеи, помогаем сконцентрировать внимание на проблемах. Один из инструментов — форсайтные исследования (от английского foresight — «взгляд в будущее») — заглядывание в будущее, попытка увидеть, что там будет, и, исходя из этого, понять, что надо делать сейчас.
Последние несколько лет я много занимаюсь темой навыков будущего: как меняются рынки труда, как будут выглядеть новые сценарии занятости, в том числе если значительную часть существующей работы заберет на себя автоматизация и искусственный интеллект. Чему и как именно люди должны учиться, чтобы быть готовыми к новой реальности.
«Эти игрушки — вовсе не игрушки»
— На сайте Global Education Futures последний актуальный проект называется Peaceful Futures: А Journey to Peace-Based Civilization («Мирное будущее: путь к цивилизации, построенной на принципах мира»). Это связано с так называемой СВО российских войск в Украине?
— Сейчас в мире идет 27 войн. Понятно, что «спецоперация» в Украине, может быть, самое травмирующее событие для русскоязычного сообщества. Но на самом деле Peaceful Futures — глобальная инициатива, которая вовлекает людей из свыше 40 стран.
К примеру, мы сейчас проводим регулярные лекции Global Education Futures с лидерами образования из разных стран. Весной у нас выступал Джошуа Конканко из Камеруна. Он создатель одного из крупнейших в Африке экопоселений Бафут и масштабнейшей африканской программы обучения молодых лидеров. Случилась война, пришли солдаты и разрушили дело его жизни, которое он строил 25 лет. Он был вынужден бежать в Португалию. К мигрантам из Африки, к сожалению, отношение иное [чем к украинцам]: им никто особо не помогает. Конканко живет в Португалии буквально впроголодь, потому что все деньги, которые зарабатывает, тратит на то, чтобы как-то поддерживать свое сообщество — у него там 200 человек, многие были вынуждены приехать вместе с ним.
Или другой пример. Я этим летом встречался в Париже с африканской режиссеркой Маджидой Абди. Она родом из Эфиопии, там идет систематический геноцид народности амхара. От последствий войны с начала 1990-х погибло более шести миллионов человек. В 2022 году был новый виток, погибло 600 тысяч человек за последний год! И об этом вообще никто не говорит, будто это абсолютно нормально.
Я к тому, что войны идут по всему миру и их последствия катастрофические. Понимаете, в войне нет ничего нормального, это всегда смерти тысяч невинных людей. Всегда насилие, в том числе сексуализированное, всегда разгул преступности, мародерства.
Когда началась «спецоперация» в Украине, впервые за 30 лет вновь стала актуальной тема ядерного конфликта. Я помню подобные разговоры — я родился и вырос в «городе мирного атома» Обнинске. И хоть атом был мирным, но это была часть системы Средмаша, там стоит несколько ядерных реакторов. Когда я вырос, то узнал, что по американской доктрине гарантированного уничтожения на Обнинск было направлено 30 ядерных боеголовок.
Чего ребенок хочет на Новый год?
Откуда это взялось в голове у ребенка? А это было разлито в воздухе! Люди, которые занимаются «ядеркой», понимают, что если начнется серьезная заваруха, то вся цивилизация — все мы — весьма быстро исчезнет. В ядерной войне есть несколько уровней эскалации, но от первой бомбы до полноценных ударов по городам-миллионникам можно пройти за часы.
В 50-х, когда уже изготовили достаточно разного ядерного оружия, генералы рассматривали его как один из видов очень мощной взрывчатки. Проводились учения, солдат готовили к войне такого типа. Потом стало ясно, что ядерное оружие — это что-то совершенно другое: у него есть радиоактивное излучение, негативные последствия для генетики и природы. Самое страшное — это ядерная зима.
Что происходит при войне с гарантированным уничтожением? В первые часы от прямого воздействия температуры и ударной волны гибнут миллионы, потом — от радиационных последствий — еще десятки миллионов. А потом пепел закрывает небо — и резко падает температура на всей планете. И через несколько месяцев гибнет практически все население Земли. Вы можете сидеть в Аргентине, в Новой Зеландии — неважно! Среднегодовая температура на планете упадет до минус 40, производство пищи остановится, выживет минимальная часть населения, быть может тысячи, и их существование будет крайне мучительным. Пока небо не расчистится, пройдет, может быть, десяток лет, умрет большая часть биосферы. От такого шока, быть может, не оправится и сама планета — а нам как виду гарантированно придет конец. На самом деле эти игрушки — вовсе не игрушки. Не случайно, как только это осознали, в 1960-х годах начались мощнейшие антивоенные движения, в том числе спровоцированные кубинским ракетным кризисом.
Сейчас мы живем, казалось бы, в совершенно другой реальности. Страны объединяются: единое валютное пространство, свободное перемещение по миру без виз, в интернете вообще никаких границ нет, роботы, биотех, содержание мозга начинают читать, на Марс планируют лететь. И вдруг при этом опять начинается: «Устроим ядерную войну!» И вопрос ведь не только в России и Украине, есть другие зоны потенциальных конфликтов. Индия, Пакистан, Китай — ядерные державы…
— Этот контекст противостояния, ожидания конца света, ядерной войны не обесценивает рассуждения о будущем, ваши проекты и планы по образованию?
— Ну, [ядерная] война не гарантирована.
«Война выгодна определенным группам»
— Войну очень трудно остановить, когда она уже началась. Но гораздо более вероятно ее предотвратить. Смысл первого этапа проекта про «мирное будущее» Peaceful Futures состоял в том, чтобы взять тех, кто хорошо умеет заглядывать в будущее и видеть риски, футурологов, и соединить их с миротворцами.
— Миротворцы — это кто: послы, переговорщики или активисты?
— Миротворцы — это те, кто разруливает конфликт, когда он уже случился. Конфликт идет либо пока кто-то не победил, либо пока не возникла патовая ситуация, когда никто не может дальше продвинуться. И в этот момент начинаются переговоры с участием миротворцев. Надо договориться об условиях, на которых будет заключен мир: куда уйдут войска, какие территории останутся под чьим контролем, кто будет платить репарации и так далее.
Такие переговоры не могут начаться сразу. В том числе потому, что война — это еще и бизнес. К примеру, ирано-иракская война, один из самых кровавых конфликтов 1980-х, шла восемь лет. На ней наживались все, кому не лень. И Советский Союз поставлял вооружения, и Франция. «Миролюбивые страны» параллельно с переговорами активно поставляли Ирану и Ираку оружие.
Или вспомните Камбоджу — мы все наверняка помним историю Пол Пота о том, что в середине 70-х «красные кхмеры» захватили власть и убили несколько миллионов человек. Вообще-то говоря, в основном убивали кхмеров с вьетнамскими корнями, и вьетнамцы этот процесс остановили, они вторглись в Камбоджу и остановили геноцид. Но на этом ничего не закончилось, Пол Пот бежал в горы. И еще 25 лет шла гражданская война, пока его, видимо, не убили свои же. За это время Камбоджа стала самой заминированной страной в мире, правительству и повстанцам продавали оружие военно-промышленные корпорации всего мира.
Война выгодна определенным группам. Тем, кто зарабатывает на продаже вооружений, тем, кто получает активы, которые после войны распределяются в стране, как, например, в ситуации иракской войны 2003 года. Там сразу после вторжения союзников на местность приземлились ведущие нефтяные компании и разобрали себе месторождения. Судьба бедных иракцев была им абсолютно безразлична. Формально, конечно, провели выборы, объявили о том, что страна стала демократической. Но реально все понимают, что дело совсем не в этом.
Война — очень прагматичная штука. Меня сильно беспокоит, что гражданское общество ничего не может сделать с войной, когда она уже началась.
Исторических прецедентов, по сути, нет! Против вторжения в Ирак протестовало много миллионов человек в сотнях городов, в одном Риме на улицу вышли три миллиона. И что? К чему это привело? Вторжение случилось по плану.
Вот и сейчас часто можно слышать: «Идите останавливайте войну!» А что делать, куда бежать? Ну, допустим, люди выходят на площадь в одиночные пикеты, разворачивают плакаты, а через две минуты их забирают в кутузку. Даже за самое невинное — мы же помним протест с упаковкой мяса «Мираторг» и пустым плакатом. И, несмотря на этот жесточайший прессинг, в России протестовало несколько десятков тысяч человек.
К сожалению, такой протест ничего не решает, он нужен в большей степени для очистки совести. Человек высказал гражданскую позицию, его арестовали. В лучшем случае выпустили и он уехал, в худшем — посадили на несколько лет. Получается, гражданское общество практически бессильно.
Но! Ситуация с Украиной назревала больше восьми лет. Сколько гражданских проектов пытались наладить мосты? Сколько людей пытались действовать не в логике «перетягивания одеяла», не в логике подготовки будущего конфликта, а в логике предотвращения?
— Есть ощущение, что немного.
— Именно так, очень немного. И я тоже чувствую себя в какой-то мере ответственным. Как и некоторые аналитики, я первый раз осознал высокую вероятность войны еще в 2014 году. Не знал, когда она произойдет, но понимал, что все идет к этому, и понимал, что будут чудовищные жертвы, бомбежки, будет насилие. Потому что так работает война. Но я, как и другие, просто согласился с происходящим, я не начал делать проекты, которые могли бы что-то изменить, — проекты культурного сотрудничества, «строительства мостов»… Я не знаю, что бы они изменили. Может быть, ничего, а может быть, что-то изменили бы.
Идея, в которую верим я и мои коллеги: единственный способ не попасть в катастрофическое будущее — это создавать проекты, которые работают на другое будущее.
— То есть нужно не бороться, а именно создавать альтернативу?
— Какая-то часть людей должна заниматься борьбой. Но просто если вы только занимаетесь борьбой, причем есть превосходящая вас в разы сила…
Корпорации, те самые, которые заинтересованы в разработке нефтяных месторождений в Ираке, например, будут заинтересованы рано или поздно провести спецоперацию в Ираке, понимаете? То же самое с Ливией. То же самое с гигантским количеством других территорий по миру. Это логика того самого олигархического капитализма.
Когда в 2009 году случился глобальный финансовый кризис, он же был про что? По идее либеральной экономики, рынок должен работать в интересах всех, эффективных поднимает наверх, неэффективных выносит. А тогда появилось такое выражение: too big to fail — «слишком большой, чтобы проиграть». То есть были люди, которые играли сотнями миллиардов, проводя высокорисковые операции, — и именно их спасает государство. Всему миру тогда стало очевидно, насколько система насквозь коррумпирована и играет в интересах малого числа игроков.
После 2009 года, кстати, произошел взрывной рост числа некоммерческих организаций и новых общественных движений. Люди начали осознавать, что капитализм все-таки не для всех и что нужно искать пути перезагрузки системы.
Затем была следующая надежда — на интернет. Что онлайн-коммуникация, блокчейн, искусственный интеллект — инструменты освобождения человечества. [Но оказалось, что] интернет — в той же мере инструмент контроля и манипуляции. Возникает то, что Шошана Зубофф назвала государством и капитализмом слежки — где специальные цифровые системы постоянно мониторят цифровой след каждого человека и моделируют его поведение. Они делают это в интересах малых групп, новых цифровых элит, которые фактически строят новые средства контроля.
«Избежать апатии»
— Сейчас мы оказываемся в точке, где вся сила принятия решений о будущем закреплена за большими игроками, у которых есть финансовые, технологические, политические, медийные и прочие ресурсы. Но это очень опасная ситуация. На самом деле она означает конец проекта, разворачивавшегося в нашей цивилизации 200 с лишним лет, — проекта Просвещения.
Проект Просвещения был придуман французскими и немецкими философами, он состоял в том, чтобы массово дать людям знания и через это вывести их из тьмы невежества. Люди равны — «свобода, равенство, братство», каждый может сделать вклад в цивилизацию, в общую гармонию. Из той же идеи, кстати, растут ноги и у министерств народного просвещения: хотя они существовали в монархических государствах, их задачей было просвещать народ, давать ему необходимые знания и освобождать разум. Вот весь этот проект завершается:
Возникает вопрос: а если вы не часть той системы, которая стремится сохранить статус-кво, не часть государственного аппарата или больших корпораций? И при этом вы понимаете, что статус-кво — это точка очень сильной нестабильности. Потому что, как ни крути, нынешняя модель капитализма супернеустойчива. Это чрезвычайно опасная точка, в которой человечеству зависать надолго может быть катастрофично. Тогда надо искать какие-то ходы. Именно поэтому последние 15 лет идет взрывной рост социальных экспериментов: новых форматов поселений, новых движений, лидерских и профессиональных сообществ, моделей сотрудничества, образования. Люди ищут пути, чтобы «перезагрузить» парадигму цивилизации.
Здесь возникает еще один вопрос — об апатии. В начале 20-х годов ХХI века мы фиксируем ситуацию: молодежь вообще не понимает, какое будущее ее ждет и зачем ей вообще что-то делать. Они чувствуют, что впереди большие и довольно неприятные события, но вписываться в какое-то будущее, проявлять активность хотят очень немногие. Но дело не только в молодежи.
Ковид очень подрубил и пассивизировал население. Я поражен, насколько люди повсеместно сейчас боятся думать, как в будущем будет выглядеть мир. Пассивизация — тотальный процесс, касающийся в первую очередь жителей развитых стран. Вероятно, потому что им есть что терять. В Индии, например, население очень заряжено, там конкурс на места в хороших бизнес-школах и университетах доходит до десятков тысяч человек. Индийская, африканская, латиноамериканская молодежь очень активна, деятельна, хотя часто их желания довольно приземленные.
Главной задачей для тех, кто стремится обрести какое-то будущее, становится встряхивание, выведение себя из коллективной апатии.
— Но, кажется, «маленькие» не могут никак повлиять на планы «больших» игроков и вынуждены оставаться в плену их планов?
— Я не говорил, что не могут повлиять.
Вообще, когда мы соглашаемся с тем, что ни что повлиять не можем, — именно тогда мы и не можем больше повлиять. Вы принимаете на себя позицию жертвы или пассивного наблюдателя: «буду жить свою частную жизнь, пока мир вокруг идет куда-то». Я много провел времени в исламских странах, там обычно люди говорят: «Иншалла» — все происходит по воле Аллаха, Аллах знает лучше.
Быть может, и так, но есть и другое древнее утверждение:
В этом и есть смысл личного духовного пути — найти отклик в своей душе, понять, что можешь изменить в мире. Не соглашаться со стремлением отключиться и уснуть.
Самые опасные выборы лежат даже не в зоне войны и мира, а в двух других зонах. Это будущее технологий и отношения с планетой. То, что наше материальное процветание возможно только за счет эксплуатации планеты и ее «здоровье» стремительно ухудшается с каждым днем, то, что технологический прогресс сейчас создает не меньше потенциальных угроз, чем возможностей, стратегически гораздо более опасно.
Наше благополучие имеет видимые границы. И вся эта совокупность обстоятельств именуется поликризис — в смысле многокризисность. У нас уже не просто отдельная пандемия, финансовый или мигрантский кризис. В масштабах человечества разворачивается система кризисов, которые каскадом набегают друг на друга и начинают разбирать по частям сложившуюся систему договоренностей, отношений, правил игры нашей цивилизации.
Эта ситуация не завершится завтра. Даже если волшебным образом в конкретной части мира остановится война, то вся совокупность остальных проблем, ставящих под угрозу будущее человечества и отдельных стран, включая экологический, экономический, демографический кризисы, кризис неравенства и прочее, не рассосется.
Я думаю, что «спецоперация», которая так беспокоит нас, — это неудавшаяся попытка убежать от набора проблем, с которыми непонятно, что делать. Есть такое высказывание Томаса Манна: «Война — это только трусливое избегание проблем мирного времени». Модель общества, в котором мы жили в России, по сути дела, устарела. Экономический рост остановился в начале 2010-х, возможностей зарабатывать и реализовываться становится все меньше, страна потеряла технологическое лидерство и отошла на вторые роли в науке и культуре. Наступил тупик: чтобы пройти дальше, надо менять модель управления страной, давать гражданские и экономические свободы, уходить от моделей рентной экономики и «кормления» чиновников. Очень часто правители выбирают войну ровно в тот момент, когда начинаются социальные проблемы. Как способ канализировать агрессию.
Но, как мы уже говорили, цена любой войны с участием больших и хорошо вооруженных стран сейчас для человечества может быть очень высокой. Потенциально любая война — это русская рулетка, самоубийственная игра…
А с учетом всех направлений развития оборонных технологий — так и вдвойне. Рои боевых дронов, кибератаки на атомные станции, искусственный интеллект для планирования и реализации боевых операций. Новые виды вооружений помимо ядерного оружия: химическое, нано- и прочее. В случае серьезного конфликта все это оружие пойдет в ход — и, как в известном фильме, «весь мир в труху».
Вот инноваторы, ученые и регуляторы всего мира активно обсуждают и реализуют сценарии будущего, продумывают пути улучшения демографии, развитие космонавтики, перестройку сельского хозяйства, новые модели транспорта, новые форматы финансовой системы… А если «весь мир в труху» — и все это не будет нужно никому?! Потому что все здание цивилизации стоит на тонком фундаменте глобального мира. Может быть, тогда вопрос про всеобщее мирное будущее все-таки реально вопрос номер один?!
В проекте Peaceful Futures мы как раз и пытались понять, каким образом возможно в течение одной человеческой жизни создать цивилизацию, построенную на принципах мира. У нас были участники из свыше 40 стран.
Один из первых выводов — что мы должны не просто остановить текущие войны, нужно убрать глубинные причины войн. Война происходит, как правило, из-за того, что нарастает уровень напряжения, вызванного структурными противоречиями, скрытым насилием в обществе на разных уровнях. Это могут быть геополитические напряжения, но не менее часто — межрелигиозные, межпоколенческие, межклассовые. Есть напряжения из-за исторических травм, прошлых конфликтов, которые люди не сумели решить.
Мы находимся в скрытой войне между собой — и такая война идет внутри каждого из нас. На глубинном уровне мир — это определенное состояние индивидуальной и коллективной психики. Поэтому создание мира — это создание состояния спокойствия, уравновешенности, гармонии, из которой можно действовать по-другому.
И с природой, если разобраться, у людей идет фундаментальная война. Когда-то люди решили, что природа — такой же предмет для завоевания. Что она ничего не решает, ни на что не влияет, что это просто «кладовая ресурсов» — кто первый возьмет.
Но наша планета на десятки порядков сложнее нашей цивилизации по своему устройству, в частности по количеству информации, которую она обрабатывает. Человечество на планете действует как вирус внутри тела — вирус вроде очень маленький, но способен нанести большой урон. Как нам перестать быть вирусом — и стать органом тела?
«Войны хотят пожилые люди с ресурсами»
— Таким образом, наша идея была в том, чтобы соединять людей, думающих о будущем, с теми, кто работает с вопросами миротворчества, и через их диалог формировать дорожную карту перехода к мирному будущему.
— И насколько это получается?
— Первая часть была исследовательской, мы стремились понять общие принципы, определить условия перехода. Выводы, по правде сказать, оказались небанальными.
Путь к преодолению войн лежит через перестройку моделей экономики и управления. К примеру, надо расширять демократические форматы управления и давать больше голосов и возможности решать молодым поколениям. Потому что молодежь воевать не хочет. Войны хотят пожилые люди с ресурсами, которые сами на эту войну ходить не будут.
К примеру, большая часть войн в Африке связана с контролем над ресурсами, попыткой построить локальные монополии — на продажу, к примеру, кобальта, который используется для аккумуляторов мобильных телефонов. Месторождения контролируют партизанские отряды и военные вожди, которые используют местный рабский труд. И мы все, покупая мобильные телефоны, вынужденно становимся соучастниками этих войн.
Что с этим делать? Есть более «экологически ориентированные» альтернативы, в том числе аккумуляторные технологии, которые не используют кобальт. Вроде бы частный случай, один из многих пунктов — переход на технологии, не использующие материальные ресурсы, связанные с системным насилием. Но такой шаг позволяет уменьшать общую вероятность движения в сторону катастрофического будущего.
Сейчас мы переходим в практическое поле, второй этап. Мы планируем проект, где несколько десятков молодых лидеров на конкретных территориях прорабатывают вопрос: как сообщество может перейти из конфликтного настоящего к мирному будущему?
Один из примеров. В начале лета я участвовал в миротворческом семинаре между Южным и Северным Кипром. И там молодежь с обеих сторон обсуждала разные проекты вдохновляющего будущего для Кипра, в том числе для так называемой буферной зоны (это территория, разграничившая греческую и турецкую части Кипра после острой части конфликта). В последние годы там происходят интересные образовательные и гражданские проекты. Мы, кстати, и встречались в буферной зоне.
На Кипре конфликт заморожен уже 40 лет. Международный статус Северного Кипра не определен, и, хотя там люди недвижимость покупают, никто его пока признавать не собирается. Непонятно, будет ли опять объединение, на каких условиях. И процесс тянется, тянется.
И вот молодые лидеры пробуют применить процесс, который мы разработали. Они начинают видеть гигантское количество конкретных вещей, которые можно делать. Например, у них возникла идея сделать в парках в буферной зоне бесплатное электричество и вайфай. Пусть туда молодежь ходит поработать на компьютере, пусть проходят концерты и фестивали. Пусть появится общественный транспорт, который станет ездить в эти зоны. Люди начнут миксоваться, знакомиться, особенно молодежь, будут появляться семьи, возникнут межэтнические связи.
Когда появляется какое-то количество таких микрошагов, начинает складываться мозаика перехода к другому сценарию. Ни один из кусочков пазла в одиночку ничего не сделает. Но когда одновременно идут 40–50 разных таких микроизменений, одни цепляют за собой другие. Через некоторое время люди говорят: «Слушайте, а чего мы так странно живем, у нас забор посередине между нами». А стартуют они из точки «ничего не поделать».
Надежда только в нас, понимаете? То есть надежда во всех, кто надеется. Она есть, пока мы верим, что можно что-то поменять. Когда мы скажем: «Нет, это уже всё» — ну вот оно и будет «всё».
«Образование просто жертва»
— А если отойти от глобальности — что делать сегодня в России людям, на какое будущее надеяться, чего ждать, как действовать?
— Думаю, при любом режиме можно заниматься темой здоровья — всем надо лечиться. А также темой экологии, ведь птицам, скажем, неважно, коммунизм у вас, капитализм или еще какой-то «-изм». Можно заниматься и проектами, связанными с низовой гражданской экономикой: предпринимательством, ремесленничеством.
Предпринимательство — очень важная вещь. Поверьте, если бы экономика оставалась столь же централизованной, какой была в Советском Союзе, то санкции, скорее всего, страну бы уже потопили. Но России повезло, что уже родилось поколение малого и среднего бизнеса. Оно по факту страну и спасает. За последний год много людей перешло в новые режимы самозанятости. Может быть, работы у человека на заводе нет, но зато он хорошо руками работает. Многие превращаются в ремесленников нового поколения.
Моя коллега и друг Катя Затуливетер делает проект «Путь ремесленника», в котором она как раз и помогает людям становиться на новую ремесленническую стезю. А мои друзья из движения «ЭКА» уже много лет делают прекрасные экологические проекты — это высадка деревьев и многое другое. Их работа не остановилась.
— А в образование в России все еще можно как-то верить?
— Образование, особенно в странах, склонных к авторитаризму, таких как Россия, всегда использовалось как инструмент индоктринации. Критическое мышление сегодня государству не нужно, потому что, не дай Бог, люди начнут в государстве сомневаться. Именно поэтому мы обнаруживаем сейчас стремление монополизировать повестку, выпускать единые учебники, формировать единые уроки «Разговоров о важном», «нахлобучить» довольно архаичные представления и образы — вслед за тем, как архаизируется сама страна.
Какое-то время назад еще можно было говорить о разнообразии подходов в образовании, об альтернативах и новых моделях. В начале 2000-х была модель «Пусть растут сто цветов», появлялись разные школы — и светские, и православные, и исламские, и экологические, и Монтессори. Конечно, экспериментов было все равно 2% — но, по крайней мере, можно было экспериментировать.
Затем шаг за шагом эксперименты стали запрещать, стали видеть в школах инструмент трансляции идеологии, а следовательно, все должно быть по единому шаблону. Поэтому сейчас экспериментами и альтернативами в образовании можно заниматься, но на свой страх и риск.
Понимаете, страна, которая добровольно себя изолировала от большей части мира, изолировала свою научную систему, смыслообразование, — сделала шаги к стремительной деградации технологической базы, мышления, качества управления… Деградация — неприятный процесс. Как быстро он будет идти — непонятно, у больших стран большой запас прочности. Образование — жертва общей ситуации.
Если коротко, наша страна не доиграла определенные историко-социальные кризисы, фундамент которых заложен сотню и более лет назад, — и сейчас проходит их. Не стану строить прогнозов о будущем России через десять лет. До точки, когда возникнет разговор о восстановлении или построении чего-то принципиально нового, мы еще пройдем довольно большой путь вниз. Думаю, эта лестница длинная.
Каждый день мы пишем о самых важных проблемах в нашей стране. Мы уверены, что их можно преодолеть, только рассказывая о том, что происходит на самом деле. Поэтому мы посылаем корреспондентов в командировки, публикуем репортажи и интервью, фотоистории и экспертные мнения. Мы собираем деньги для множества фондов — и не берем из них никакого процента на свою работу.
Но сами «Такие дела» существуют благодаря пожертвованиям. И мы просим вас оформить ежемесячное пожертвование в поддержку проекта. Любая помощь, особенно если она регулярная, помогает нам работать. Пятьдесят, сто, пятьсот рублей — это наша возможность планировать работу.
Пожалуйста, подпишитесь на любое пожертвование в нашу пользу. Спасибо.
Помочь нам
