«Сегодня исчезнут сурки, а завтра никого не останется»
В каких условиях ученые проводят полевые наблюдения за исчезающими животными Байкала и ради чего терпят лишения
Я лежу на валуне в неестественной позе животом вниз. Из моего носа медленно капает сопля — неприятное чувство, но вытереть ее я не могу. Я не могу пошевелить даже головой: в двух метрах от меня из расщелины вылез черношапочный сурок. Скорее всего, он никогда не видел человека, поэтому таращится на меня почти в упор, но не понимает, что я такое. Если я пошевелюсь — тут же почует неладное и скроется из виду. Поэтому я и лежу с соплями: пускай текут — рассмотреть редкого сурка намного важнее!
Ужасающие цифры
Черношапочных сурков (Marmota camtschatica doppelmayeri) на Байкале осталось критически мало. В конце девяностых годов на мониторинговых площадках Баргузинского заповедника их насчитывалось около 200 особей, а сегодня осталось около 20. Цифры примерные, но ужасающие. Грызун занесен во всевозможные Красные книги, но его популяция все равно стремительно исчезает.
Сотрудники ФГБУ «Заповедное Подлеморье» ежегодно проводят мониторинг состояния сурка, пытаясь понять, что стало причиной такого резкого снижения численности. На территории заповедника шесть постоянных мониторинговых площадок. Мы присоединились к экспедиции на одном из отрезков, чтобы вместе с учеными понаблюдать за сурками и попытаться понять, почему с каждым годом их становится меньше. И уже на месте осознали, что главными героями этого материала станут не сурки.
Трое в поле, не считая журналистов
Изучение краснокнижных видов — дорогое удовольствие, а финансирование природоохранной деятельности в России и до спецоперации было не сахар. В 2022 году с мониторингом ученым помог фонд «Озеро Байкал». Сборная команда сотрудников научного отдела «Заповедного Подлеморья» и Института географии имени В. Б. Сочавы РАН выиграла грант от фонда на проект по изучению состояния прибайкальского черношапочного сурка.
Деньги гранта покрыли командировочные и другие расходы, ученые купили полевое оборудование: рюкзак, спальник, пауэрбанки, фотоловушки, карты памяти и даже котелки. Сделали красивый буклет про сурка — такой, чтобы даже дети поняли, что это за зверь и почему его важно изучать.
Тогда несколько ученых прошли больше 100 километров по высокогорным маршрутам Баргузинского заповедника и Забайкальского национального парка — излюбленным местам обитания грызунов. Они провели мониторинг численности вида и установили фотоловушки. В этом году снова отправились к суркам — за повторным мониторингом и снятием данных с фотоловушек (их нужно сравнить с архивными материалами наблюдений в более ранние годы).
А вот и команда экспедиции:
- Анастасия Мядзелец (далее — Ася, потому что так ее тут все называют) — географ, старший научный сотрудник ФГБУ «Заповедное Подлеморье», сотрудница Института географии имени В. Б. Сочавы СО РАН. Ася — руководитель проекта и организатор экспедиции, именно она писала грант на изучение сурков. Она отвечает за то, чтобы экспедиция состоялась, все добрались до места и были накормлены. А еще она, как географ, исследует ландшафт, в котором обитают сурки, картографирует ареалы. Изучает влияние на состояние популяции антропогенных, климатических и других факторов;
- Вадим Козулин — главный по суркам, териолог, старший научный сотрудник отдела науки ФГБУ «Заповедное Подлеморье». Задача Вадима — увидеть как можно больше сурков, всех посчитать и записать наблюдения;
- Александр Бурдуковский — ботаник, старший научный сотрудник ФГБУ «Заповедное Подлеморье». Задача Саши — описать среду, в которой живут сурки, и помочь Вадиму с мониторингом.
— Мы запараллеливаем работу в этом проекте, — объясняет Ася. — Грант позволяет нам не только помочь Вадиму с сурками, но и провести собственные исследования. В конце концов, невозможно понять, почему сурку плохо, не изучив все факторы, которые влияют на его жизнь. А заодно мы можем оценить состояние окружающей среды в целом.
Ждать у моря погоды
Нам предстоит забраться в верховья реки Шумилихи и провести там три дня, наблюдая за сурками. Путь до места долгий и непростой.
В Усть-Баргузин — в штаб-квартиру «Заповедного Подлеморья» — мы едем сначала поездом из Иркутска, а потом весь день на маршрутке. Когда добираемся, наши ноги не ходят, а глаза слипаются. Но Ася дает нам полчаса на заселение в гостиницу: надо успеть за продуктами в магазин, потому что рано утром мы уже должны выдвинуться в экспедицию.
В магазине знакомимся с Вадимом и Сашей. Ученые озабоченно осматривают полки с продуктами и резво наполняют тележку: банки с тушенкой, хлеб, макароны, гречка, колбаса, сыр, печенье. Все продукты базовые и простые. Суточные ученых — 200 рублей, а банка тушенки стоит 250 — не разгуляешься.
Перед сном нас наставляют: в 07:30 надо быть готовыми к выезду. Обычно ученые идут на катере до Южного кордона, а потом весь день пешком поднимаются на мониторинговую площадку. Но нам повезло: обещают вертолет.
Подскакиваем в 06:30, собираемся, завтракаем. И тут Ася пишет: «На Байкале шторм, сегодня не едем. Едем завтра».
День мы проводим в шатаниях по Усть-Баргузину и во сне (из-за джетлага я засыпаю на ходу). Следующим утром, когда мы снова встаем ни свет ни заря, Ася пишет, что погоды для вертолета нет: «Небо закрыто».
Мы не рассчитывали жить в гостинице несколько дней — денег не хватает. Поэтому, приунывшие, идем на берег ставить палатку. Я наконец понимаю фразу «ждать у моря погоды» — именно этим мы и занимаемся.
Весь день от пилота приходят сообщения: «Лететь все еще нельзя, ждем до двух». В два часа еще сообщение: «В Сосновке (первая остановка по плану на пути к вершине) дождь. Ждем до пяти».
Нам говорят, что такие ожидания — обычное дело. Из-за непогоды ученые часто не могут выехать в поле вовремя. Но еще хуже, когда не получается вовремя вернуться. Однажды ребята почти неделю сидели в лагере голодные (продукты закончились) в ожидании катера. Байкалу плевать на планы людей, у него своя жизнь.
Как только мы смиряемся с тем, что еще один день прожит зря, приходит сообщение: «Летим! Собирайтесь!»
Байкальская Нарния
Когда вертолет высаживает нас в кустах посреди гор, мы долго стоим с открытыми ртами. Однако, сурки живут в Нарнии. Нетронутая заповедная природа выглядит фантастически: тут и прозрачные горные озера, и разнообразная цветущая растительность, и журчащие ручейки. И никого, кроме нас и сурков. Ну это я сейчас так думаю.
Первым делом разбиваем лагерь. Ставим палатки, складываем в одно место провизию, разводим костер. Пьем чай — и вперед, на учет сурков.
Вадим идет впереди: резиновые сапоги, потому что под ногами чавкает вода, на груди бинокль, за плечами ружье. Бинокль — чтобы высматривать сурков, ружье — отпугивать медведей.
— Неужели тут есть медведи? — спрашиваю ученых.
— Еще как есть! — отвечают они. И рассказывают, что медведь себя в заповеднике чувствует прекрасно. Его популяция растет, встречается он часто, и даже сурки стали более тревожными, потому что медведь вполне может ими закусить.
Вадим объясняет, что убивать медведя нельзя, за это можно «присесть». Ружье нужно, чтобы отпугнуть зверя при встрече. Для этих же целей у нас с собой фальшфейер — штука, напоминающая хлопушку с конфетти, только изрыгающая искры с дымом.
Саша с Вадимом рассказывают, что вместо фальшфейеров они пробовали пользоваться спреями «Антизверь». Получилось довольно комично.
— Как-то закупили нам спреи «Антизверь». Пшикаешь — и образуется жгучее облако, как перцовка, — говорит Саша. — И вот мы взяли себе каждый по одному. Сидим курим в Давше (на полевой базе заповедника. — Прим. ТД), и я такой краем глаза смотрю: калитка на задах открывается и жопа медведя торчит. Огромная. Он там что-то копает.
— Я говорю: «Санька, попробуем наконец-то этот спрей! Хватай быстрее!» — рассказывает Вадим. — Идем по траве к нему, шуршим. Думаю, он убежал, наверное, уже. Ну я так, значит, дверь открываю, а он как копал там землю, так и копает. Санька дергает чеку. Пшик. И медведь такой поднимает глаза… Отбежал, остановился. А мы пшикнули и стоим: «А чего ничего не происходит?» И медведь обратно идет…
— Я офигел, — подхватывает Саша. — Смотрю, он фыркает уже, готовится бежать. И тут, короче, выстрел перед ним в землю — Вадим пальнул. Медведь нехотя убежал. Проходит секунда-две, и это облако спрея нас накрывает. Потестили, блин!
Парни долго смеются, а потом Саша говорит:
— Ну я его (медведя) понимаю, что он на нас попер. А что ему делать? Он живет тут веками, а мы на его землю пришли и пшикаем ему какую-то хероту.
Черная шапочка
Черношапочный сурок — обособленный северо-восточный вид. Его так называют из-за темного пятнышка на голове. Это украшает зверька, но Вадим Козулин любит его не за это.
— Меня восхищает, как сурок умудряется выживать в таких суровых условиях, — говорит Вадим. — На большой высоте, при низких температурах (снег тут даже летом может выпасть, а еще дожди, ветра). Просыпаешься, сугробы лежат, где-то надо найти пищу.
Поражает, какой сурок быстрый и ловкий. На вид он неповоротливый и толстый (к осени зверек набирает три килограмма жира и весит вдвое больше обычной массы), но между камнями струится как ртуть. А еще — что он не пьет: получает воду с мезофитами, которыми питается.
Вадим рассказывает, что из-за того, что учеты черношапочного сурка не проводятся в нужных объемах (потому что мало ресурсов), точных цифр по нему нет. Все, что известно, — сурки исчезают и судьба их не определена. Резкий спад численности сурка зафиксировали в 2010 году, сразу после сильных пожаров, которые стали следствием засухи. Сурки не горели — до их высокогорья огонь не дошел. Но есть предположение, что из-за засухи они не получали полноценного питания.
Сурок впадает в зимнюю спячку. И чтобы пережить зиму, ему нужен жир. Ученые предполагают, что из-за потери растениями питательных свойств зверьки не успевали накопить жир и умирали в норах во сне.
— Утверждать это мы не можем, — объясняет Вадим, — потому что у нас нет метеоданных, чтобы провести корреляцию между изменением климата и численностью популяции. И тем не менее эта теория самая жизнеспособная.
Ученые объясняют, что сурки — индикаторный вид, они сильно зависят от среды, в которой живут. Один фактор изменится — и привет. Таких видов много. Человек может помочь виду выжить, вовремя подхватив: например, разводить животных в неволе. Или повлиять на разрушение окружающей среды, если понять, что именно может спровоцировать исчезновение.
— А как человек может помочь сурку?
— С сурками сложнее. Их трудно разводить в неволе, трудно создать для них условия, близкие к естественным. Но это не значит, что в перспективе мы не сможем им помочь. Для этого нужно понимать закономерности, по которым вид развивается. Условия, при которых он размножается. Что нужно, чтобы потомство выжило. В общем, изучить, прежде чем помогать. Что мы и делаем.
Трудолюбие и отвага
Черношапочный сурок впадает в спячку примерно в середине сентября. До холодов ему нужно не только накопить достаточно жира, но и соорудить в норе толстую подстилку из травы. Ее масса порой доходит до 12 килограммов!
— Это огромный труд — натаскать травы, чтобы было тепло и мягко, — говорит Козулин. — Если дождь прошел и она промокла — они ее вытаскивают из норы, высушивают и снова укладывают. Сурки очень трудолюбивы.
Спят зверьки в одной камере (комнате) штабелями, а иногда, если их много, друг на друге. В норе есть и другие комнаты, например отдельная — для спаривания. Просыпается сурок ранней весной и сразу спаривается. Самка выходит на поверхность только после родов.
— Потомство у одной самки доходит до шести малышей, — говорит Вадим Козулин. — Половозрелость у сурка наступает в два года. А потом ему еще надо найти пару. Сурки моногамны, что еще больше снижает вероятность ежегодного потомства. То есть даже если условия для их жизни благоприятны, популяция будет восстанавливаться очень медленно.
В резиновых сапогах Вадим резво скачет по камням. Мы пытаемся не отставать, но это сложно: вокруг такая красота — то и дело останавливаешься, чтобы сфотографировать, потрогать, понюхать, вдохнуть. В прошлом году здесь на нескольких площадках видели сурков и установили фотоловушки. Задача на сегодня — обследовать площадки и посчитать все черные шапочки. И попутно — других животных, например пищуху (мы ее видели, она невыносимо милая!) и горностая.
Как будто это так просто!
Прибайкальские сурки тревожные и осторожные. Узнать о присутствии зверька порой можно только по звуку. Завидев опасность, сурок издает резкий свист, оповещая сородичей. И тут же прячется.
— Идет медведь, летит птица хищная, или Вадим топает, — шутит Саша. — Вадим их порой только по звуку и находит.
Мониторинг сурка напоминает медитацию. Мы залезаем повыше, усаживаемся на теплый камень. Вадим и Саша достают бинокли и рассматривают каменные насыпи вокруг. Мы с Асей пытаемся искать сурка невооруженным глазом. Десять минут. Пятнадцать. Двадцать пять!
— Сурок! Вон! Сидит на камне!
Вадим наконец засекает сурка. Все оживляются и смотрят туда, куда показывает ученый. Бинокль идет по кругу. Саша, Ася, фотограф Вова тоже видят сурка. Одна я не вижу ни хрена.
— Да ну вон же, смотри, вертит башкой! Да не сюда, ниже, ниже веди.
Помучившись с биноклем, сдаюсь. «Не видишь сурка? А он есть!» От этой шутки мне почему-то не смешно.
Увиденный экземпляр Ася заносит в приложение на телефоне. Кто это был — самец или самка — непонятно.
— Самка от самца неотличима, — говорит Вадим, — но к ней в начале лета обычно жмется молодняк. А самцы сидят подальше. Они такие забавные: маленький сурчонок встать сам не может, но пытается подражать маме. Вот так ее обхватывает и стоит вместе с ней: «Мама, что там? Покажи?»
Просидев примерно час на одном месте, переходим повыше. Вадим снова засекает сурка. Саша тоже. Ася и Вова видят его без бинокля — зверек близко.
Я опять ничего не вижу: сижу как дура.
Тосты за погоду
От нашего лагеря до последней мониторинговой площадки километра четыре. На то, чтобы их пройти, уходит несколько часов. И столько же мы идем обратно. Вадим и Саша без обеда, выпив чаю с печеньем, идут на второй круг (обычно мониторинг проводится утром и вечером с перерывом на обед, но сегодня мы долго копались). А мы с Асей возвращаемся в лагерь.
Приходим с сырыми ногами и обгоревшими лицами: солнце в горах беспощадное. Теперь нужно наносить воды из реки и приготовить ужин: макароны с тушенкой — походная классика. Пока еда готовится, бежим на озеро — ополоснуться. Я подхожу к кромке ледяной кристально чистой воды. Опускаю одну ногу, вторую. Вода обжигает, но если немного постоять, привыкаешь. Стою и вдруг осознаю, что, возможно, я первый человек, который зашел в это озеро. Надо вам сказать, это крышесносное чувство.
У Вадима сегодня день рождения, так что за ужином мы говорим тосты. В основном за погоду, потому что не дай бог пойдет дождь — и учету хана.
Это не первый раз, когда Козулин встречает личный новый год далеко от семьи (у Вадима жена и двое маленьких детей).
«На сурках» (да и в заповеднике в целом) Вадим девять лет. Но в его ведении не только и не столько сурки. Как териолог, он занимается мышами, а еще зайцами, копытными. Учеты весенние, летние, зимние. Надо разорваться на всех, исходить не одну сотню километров с тяжеленным рюкзаком, собрать огромное количество данных, а потом еще их проанализировать, написать статьи.
— Как тебя хватает одного на всех? Это вообще нормально?
— У нас нехватка людей… И бюджета. Ну и, вообще-то, нецелесообразно под каждый вид отдельно человека нанимать.
Получается, что на одном Вадиме держатся не только все сурки, но и другие животные заповедника. За работу в поле, несмотря на постоянные переработки, премии практически не дают. Вадим получает оклад 20 тысяч рублей. Если Козулин уволится, заменить его будет трудно — мало кто согласится на такую тяжелую и низкооплачиваемую работу.
— Мы вместо того, чтобы больше учетов проводить и статьи научные писать, вынуждены халтурить в городе в свободное от работы время, — говорит Саша. — Потому что иначе не прожить — и у меня, и у Вадима дети. Я работал в лесхозе параллельно, когда полевых не было. Потом сократили. А сейчас разное делаю… Печник вот есть друг, ему помогаю… А если бы были премии или суточные больше, мы бы, может, жили в лесу все лето — больше данных бы собрали.
— Если не ходить в экспедиции, никогда и не узнаешь, как на самом деле обстоят дела с природой, — объясняет Ася. — Ведь все научные статьи, исследования базируются на полевых наблюдениях.
— Вы еще учитывайте, что маршруты есть на 12–15 дней, и все это время в палатках жить, — говорит Саша. — То есть условий никаких, и нагрузка физическая серьезная. Вадима семья не видит! Нам жены советуют уволиться, потому что если бы мы хотя бы деньги нормальные приносили, то было бы понятно, ради чего. А так…
Осмысливая услышанное, я пытаюсь размять забитые после прыжков по камням ноги. В первый же день у меня болит все тело, что же будет дальше?
На мое «как тяжко» Саша говорит:
— Женя, тяжко было бы, если бы мы пешком сюда шли. Мы бы здесь уже спали дохлые. И, возможно, даже не здесь, а на нижнем озере. А так повезло нам, что вертолет дали.
— Я просто сказала руководству, что вот как вы пойдете в этот подъем с аппаратурой? — объясняет Ася. — Спросила, не осталось ли летных часов… И дали вертолет. А чаще всего мы, конечно, пешком ходим. Вертолет — это очень дорого и сильно зависит от погоды и других обстоятельств. Да и специально никакой транспорт ради двух-трех человек гонять не будут. Обычно стараются так спланировать логистику, чтобы больше людей увезти. А если не выходит — ищут оказию.
— Мы как-то в Давше застряли на пять дней. Ася звонила по десять раз, чтобы нас забрали, — рассказывает Саша. — И все никак… Был случай, нас на острова завезли. По плану — на два дня. И у нас еды было мало. Связи нет — мы по рации просим нас забрать, а в ответ тишина. Этот день мы проголодали. А на следующий был День рыбака. Праздник. Тем более, думаем, никто не поедет за нами. Но один сотрудник все-таки приехал, пожалел. Иногда, конечно, обидно. Вот даже в этом мае мы поехали на полевые, должны были 29-го вернуться домой. Столько планов у меня было на эти 30-е, 31-е, первое, второе… А нас вывезли второго числа. Я там столько всего про**ал! К доктору записывался, жена на свадьбу собиралась, а я должен был с дочкой сидеть… Приехал домой, и у меня скандал…
День, когда мы встретили всех
На второй день экспедиции мы вылезаем из палатки в 07:30 утра. Ученые уже проснулись и готовят завтрак. Сегодня день рождения у моего папы. Говорю вслух о том, что жаль, никак его не поздравить. Саша говорит:
— Давай передадим по рации поздравление через Наталью Раисовну в Сосновке!
Наталья и ее муж Алексей — научные сотрудники заповедника, они круглогодично живут на Южном кордоне и держат по рации связь со всеми сотрудниками в поле. Не вышел на связь — Наталья забьет тревогу.
Во время очередного сеанса связи Вадим просит Наталью записать и передать поздравление папе на ватсап.
Уже дома я узнала у мамы, что Наталья звонила ночью (мы совсем забыли про разницу во времени!) и, не дозвонившись, отправила сообщение с моим поздравлением. Папа был доволен!
Умываемся в реке, забрасываем в себя кашу и выходим из лагеря.
Сегодня я реже разеваю рот на красоту вокруг, всматриваюсь в кусты и камни. Вот сидит мышка пищуха, у нее в зубах здоровенный пучок травы. Вот над головой пролетает какая-то большая птица. А вот впереди на камне…
— Мамочки, сурок! — я кричу и тут же зажимаю рот рукой. Сурок греется на солнышке метрах в сорока от нас, рассмотреть его получается в бинокль.
От моего вопля зверек встрепенулся: стоит на задних лапах и вертит по сторонам головой. Мы с Вовой затаились. Когда сурок ложится обратно, подбираемся поближе, чтобы его сфотографировать.
Ползем тихонько, от куста к кусту, от камешка к камешку. Вова успевает сделать несколько кадров, прежде чем сурок замечает неладное и скрывается в щели между двумя валунами. Фотограф залезает на камень, глядит в эту щель и говорит:
— Ой, кажется, сурок застрял.
Я подхожу и вижу сурка, застрявшего между камнями. Животное попискивает. Что ж, сурка жалко, но зато мы можем его хорошенько рассмотреть. Он мил, толст и напуган. Насмотревшись, решаем оставить сурка в покое: сможет же вылезти, наверное!
Уходим на другие места наблюдения. А когда через несколько часов возвращаемся, застрявший сурок сидит на том же камне и хорошо себя чувствует.
Снова хотим к нему подобраться, чтобы поснимать. И вдруг Вова кричит:
— Там медведь!
Смотрю в указанном направлении и вижу метрах в пятидесяти красивого мишку. Он стоит на другой стороне реки и внимательно на нас смотрит. И вдруг бежит по берегу туда, где реку проще перейти. Медведь приближается, а я стою с открытым ртом: какой он, однако, быстрый и ловкий! Мишка перебегает реку, и теперь его видно еще лучше. Я как будто смотрю по телевизору National Geographic — так он красив на фоне дикой природы. Зверь на несколько секунд замирает, потом снова бежит. У меня начинают дрожать колени.
— И что теперь делать? — спрашиваю Асю. — Валить?
— Валить нельзя, — отвечает Ася, не переставая снимать медведя на видео. — Сейчас посмотрим, придет он сюда или нет.
Вадим снимает с плеча ружье и загораживает нас собой. Медведь скрылся за поворотом. Придет или не придет?
Он не приходит. Может, испугался каких-то странных двуногих. А может, у него просто есть дела поважнее.
Ноги у меня дрожат весь остаток дня.
«Что мы будем делать с трупом?»
Вечером у костра ребята рассказывают самую страшную историю о встрече с медведем в заповеднике.
— На Большую ходили. Я, Ася и волонтер Аюр, — говорит Саша. — Там площадки у меня по редким видам растений. Сходили удачно, идем обратно, ничто не предвещает беду — из опасного только клещи. Идем на расслабоне, на сигарете. Аюр первый, за ним Ася, и я последний. И вдруг такой рык и дикий крик Аси. Поднимаю глаза и вижу бегущего ко мне Аюра, он где-то метрах в пятнадцати. Там впереди дерево лежало поваленное. Он зашел за него, столкнулся с медведем и побежал обратно. И вот я слышу рык и вижу, как медведь баттерфляем перелетает через волонтера. И кажется, что он ему на спину сейчас приземлится… Я почти обосрался. Ору Аюру: «Фальшфейер доставай, **ли ты бежишь?!»
Ася добавляет:
— Как в замедленной съемке, вижу: Аюр бежит, за ним летит медведь. Я стою и думаю: «Что я здесь делаю? Сидела бы дома, у меня там ребенок. А сейчас Аюра не будет, и что мы будем делать с его трупом?» Потом думаю: «Что я могу сделать? Только орать». И я стою и ору так, как только можно орать. Смотрю, вроде медведь в сторону бежит. И думаю: «Значит, надо продолжать орать».
— Ася орала сиреной, — вспоминает Саша. — У вас бы от этого крика сердце остановилось. И медведь свернул в сторону, когда до нас ему оставалось несколько секунд. Когда медведь ушел, я почувствовал, как у меня трясутся колени. Это очень страшно.
Несмотря на ужас этих историй, ребята не могут вспомнить случая, когда кого-то из научных сотрудников задрал бы медведь. Встречи бывают, но всегда удается избежать трагедии. Медведь на самом деле осторожное и пугливое существо, просто так нападать не будет. Так что «орать, что есть силы» — отличный метод.
Если честно, за два дня мониторинга я порядком вымоталась и уже хочу домой. Поспать на кровати и помыться в душе. С другой стороны, я уже спокойно мешаю кашу в котле деревянной палкой и легко развожу костер. К полевому образу жизни быстро привыкаешь, и в нем есть своя прелесть. Например, понимаешь, как мало здесь человеку нужно для жизни и как много там, в городе, всякой шелухи.
Ученые подначивают и зовут приехать зимой на ЗМУ (зимний маршрутный учет, во время которого ученые ходят на охотничьих лыжах и считают зверей преимущественно по следам. — Прим. ТД). Мол, тогда эта экспедиция покажется мне раем.
«Передай жене, что я великий ученый»
На свой первый ЗМУ Вадим сходил, еще будучи практикантом. Спустя почти десять лет он помнит его в деталях.
— Мы были в толстых зимних костюмах типа ватника. Рюкзаки продуктами набиты. А, помимо этих продуктов, я еще тащил тяжелые ловушки для мышей, живоловки, десять штук. Работает ловушка так: мышка забегает, и дверка за ней закрывается. И она там живая сидит, пока не замерзает. Килограмма три эта фигня весит. И еще у меня спальник с собой был — ватный, советский.
Первый день идем — топчем впереди по километру по очереди. Этот день мне казался бесконечным. Там тропу, кажется, не чистили никогда… В какой-то момент я падаю, рюкзак сверху накрывает, и лежу вот так, сил нет подняться. Уже сквозь слезы, короче, встаю. Думаю: «Господи, еще раз сюда пойти!»
Дотащились мы до зимовья (маленький домик без удобств, в котором ученые ночуют). Ананин (Александр Ананин, начальник отдела науки ФГБУ «Заповедное Подлеморье». — Прим. ТД) говорит: «Где-то оно здесь». А его не видно вообще! Оказалось, я на нем стою. Точнее, на трубе. Его пришлось еще откапывать. Потом заходишь, зимовье растапливаешь. Пока все нагреется, несколько часов пройдет… Поели, пошли обратно. Обратно с горки спускались. А это на лыжах непросто. Сейчас-то я умею уже, а тогда — хрен знает как на них ехать. Целое искусство, реально. В один момент я так лечу на спуске, и резкий поворот, а внизу обрыв. И вижу: сосенка стоит. Я в нее въехал и повис. И ни туда, ни обратно.
Мы тогда блуданули и день потеряли. А нас машина ждала, чтобы увезти, и не дождалась. Выходим на берег к зимовью, связи нет. Мы все мокрые в этих ватниках: влага скапливается в подкладках, льдом покрывается, это еще и тяжесть такая… Потом за нами приехал сотрудник на «буране», мы, все замерзшие, 30 километров ехали в Давшу. И там несколько дней сидели и по льду ходили пешком до трассы в надежде машину поймать, пока за нами не приехали.
Я долго осмысливал после этого, устраиваться ли сюда на работу. И вот все-таки устроился.
— Вадим прямо такой таежник. С ним нигде не пропадешь, не потеряешься, — говорит Саша. — Первый раз с ним в ЗМУ я ходил в этом году. Без него я бы помер на перевале. Я просто там падал, падал, потом понимаю, что рук уже не чувствую. Снимаю перчатки — у меня пальцы белые. Говорю Вадиму: «Все, передай Аюне (жене), что я великий ученый». Снимаю лыжи, потому что не могу уже на них идти, и иду пешком, проваливаясь по грудь… Я не помню за последние, наверное, десять лет, чтобы я ТАК уставал. Причем я привычный ходить. Я готовлюсь к полевым, бегаю, в зал хожу, у меня легкие, мышцы подготовлены. Но на лыжах другие мышцы задействованы, и они оказались у меня вообще не рабочими.
После первого дня все болело: ноги, руки, плечи. Но самым тяжелым был третий день, когда мы спускались. Я метров 30 проходил и больше не мог. Падал с рюкзаком, барахтался — и все. Вадим меня поднимал… Если бы не он, я бы там погиб.
— Слушайте, а зачем вы все это делаете? Ради чего такие усилия, раз не ради денег?
— Хороший ответ: «Кто, если не мы», — говорит Саша. — Я так же про себя всегда говорю. Но это такой пафос… Конечно, мне эта работа нравится. У вас может впечатление сложиться, что мы жалуемся. Да нет, вообще нет. Мы любим эту работу. Просто обидно иногда бывает, что такие усилия, которые мы в поле прикладываем, почти никогда не поощряются. А сотрудники, которые в офисах сидят, часто больше, чем мы, получают…
— А про то, чтобы уволиться, думали?
— Бывали моменты… А потом думаешь: что будет с летописью природы, с данными, которые туда привносили сотрудники до меня десятками лет, а я продолжаю? Допустим, по суркам данные с 1997 года не прерываются. Ну, кроме годов, когда пожары были. По мышам площадки с 1956 года у нас идут непрерывно. Так мы можем отследить динамику, проанализировать, от чего это зависит сокращение или рост численности популяции. Можем прогнозы делать… Ну и, в самом деле, что может быть более значимое и достойное, чем попытка сохранить природу?
— А как бы ты объяснил обывателю, зачем пытаться сохранить сурков? Ну вымрет он, вымрут мыши какие-то — и что?
— Брэдбери в одном из рассказов говорит, что каждое звено важно. Сегодня исчезнут сурки, завтра — еще кто-нибудь, потом — еще. И так раз — и никого не останется.
На третий день нам нужно быстро пробежать по площадкам, собрать лагерь и начать спуск в Сосновку. За все дни Вадим видел только две семьи сурков и насчитал пять особей. Это очень мало.
Ученые предупреждают, что на спуск с привалом уйдет часов восемь. Я говорю, что это не страшно. Мы же походники, можем идти хоть весь день.
Через час, запутавшись в кустах и подвернув ногу на камне, я падаю навзничь и не могу подняться. За час мы спустились всего лишь на километр. Потому что тропы нет, только непролазные кусты и камни.
Кода через пять часов мы доходим до первой стоянки — горного нижнего озера, я никакая. Раздеваюсь, купаюсь (плевать, что вода ледяная), чтобы смыть пот и усталость. Ушибленная нога адски болит, но ныть я стесняюсь. Сейчас, сидя здесь, я осознаю, каково это — карабкаться на мониторинговую площадку с рюкзаком под 30 килограммов.
Последние километры мы идем по сгоревшему в 2015 году кедровому лесу. Тропа петляет мимо мертвых черных деревьев, ощущение — будто идешь через кладбище. Лес уже восстанавливается: появилась трава и малюсенькие кедровые деревья. Ася рассказывает, что они начали расти спустя четыре года после пожара — и все еще такие малыши. Чтобы восстановиться, лесу понадобится 50 лет.
Домой!
На берегу нас подбирает туристический катер (повезло). Здесь мы прощаемся с Вадимом и Сашей: они едут в Давшу, а оттуда — на другие площадки, продолжать считать сурков и мышей. Ученые будут дома только в начале сентября, то есть почти через три недели.
Когда я вернулась из экспедиции, мы созвонились с директором фонда «Озеро Байкал» Анастасией Цветковой. Я задала ей несколько терзающих меня вопросов. Например, о том, как себя чувствует фонд, собирающий деньги на проекты по сохранению дикой природы, после 24 февраля 2022 года.
Анастасия рассказала, что сборы на проекты всегда закрывались сложно. А в 2022 году фонд потерял больше 50% частных пожертвований. Поэтому искать средства на поддержку проектов стало сложнее.
— Большая часть граждан пересмотрела свои расходы, покинула страну или поменяла приоритеты в связи с жизненными обстоятельствами… Но за счет того, что у нас были российские партнеры в бизнесе, мы как-то выстояли. Например, наш партнер Siberian Wellness — основной попечитель грантовой программы по сохранению редких, эндемичных и исчезающих видов. В кризисный момент они, наоборот, увеличили финансирование, это нам очень помогло.
Тут стоит отметить, что у Siberian Wellness есть фонд «Мир вокруг тебя». Фонд помог «Таким делам» с покрытием расходов на экспедицию, потому что понимает, как важно популяризировать науку и труд ученых через журналистику.
По словам Анастасии, как и ученым, фонду «Озеро Байкал» сложно объяснить людям, почему так важно изучать дикую природу:
— Человеку проще объяснить, почему надо беречь то, что касается его самого. Защитить от загрязнения воду, которую пьют, воздух, которым дышат, или спасти от вырубки лес, в котором собирают грибы. А дикие животные, особенно такие непопулярные, как сурки, — это другое. Это не умиляет. И сборы идут со скрипом.
Как и я, Цветкова переживает, что ученые плохо оснащены для полевых исследований. Поэтому фонд старается выделять деньги даже на котелки для каши.
Проект по изучению сурка долгосрочный — мониторинг не заканчивается одним годом, и если вы тоже хотите помочь программе по сохранению биоразнообразия Байкала, то можете пожертвовать любую сумму черношапочному сурку по ссылке.
И черношапочный сурок, и ученые, и природа будут благодарны.
* * *
В начале сентября, когда Вадим и Саша закончили мониторинг, я спросила у них, как успехи, сколько еще сурков они насчитали. Ученые рассказали, что нисколько: погода испортилась, были сильные дожди и туманы. Они мокли и мерзли безрезультатно: сурки в такую погоду сидят в норах. Вадим надеется, что в следующем году изучение состояния сурков и мониторинг получится продолжить. И что сурки все-таки выживут.
Редактор — Инна Кравченко
_________________________________________________________
Этот материал написан благодаря поддержке наших читателей и «Авиасейлс для бизнеса» — бесплатного сервиса для организации командировок.
