Черное солнце, белая лошадь

Фонд «Шередарь» организует во Владимирской области лагерь для детей из зоны военных действий. Сюда на терапевтические смены приезжают пережившие то, что не должно случаться с детьми

Глеб лепит из полимерной глины черное солнце. С толстыми руками и красными глазами.

«Такое злое солнце», — поясняет Глеб.

На вопрос, почему оно злое, Глеб не отвечает, просто смотрит взглядом усталым и взрослым. Глебу 12. Он из Волчанска, но уже больше года живет с мамой в Зеленограде.

* * *

Вечером у костра звучит песня Басты «Сансара»:

Они сказали: нас поздно спасать и поздно лечить
Плевать, ведь наши дети будут лучше, чем мы
Когда меня не станет, я буду петь голосами
Моих детей и голосами их детей
Нас просто меняют местами
Таков закон «Сансары»

13-летняя Соня из Бахмута внезапно заливается слезами. Ее уводит психолог.

* * *

На реабилитацию в благотворительный лагерь «Шередарь» берут только тех, кто переехал в Россию не менее полугода назад. Кризисный психолог Елена Саломатова говорит, что первые полгода происходит адаптация. Дети всё еще в шоке. И они, и родители, как правило, очень долго хотят вернуться. Могут говорить: «Я здесь временно, я все равно скоро уеду, ни с кем не буду здесь дружить и общаться, потому что я все равно скоро вернусь домой», хотя живут на новом месте уже два года. В таком состоянии примерно половина ребят в лагере. Другие уходят в противоположное отрицание: «Там была плохая школа, здесь хорошая. Так даже лучше». Это психологическая защита. Непризнание того, что дом на самом деле для них много значит.

«Наша главная цель — помочь ребятам в адаптации к новым условиям жизни, — говорит Елена Саломатова, руководитель программы для детей с травматическим опытом. — А вторая цель — обучить их неким базовым навыкам коммуникации, распознаванию своего эмоционального состояния. Когда ребята переходят от отрицания к признанию того, что сейчас у них другие условия жизни, другое окружение, другие учителя, одноклассники, они начинают включаться, хотеть что-то выстраивать в новой среде. На наших сменах ребят с травмой, которая мешает жить, наверное, процентов тридцать. У остальных скорее нужно снять тревожность, чтобы появилась смелость планировать будущее».

«Я страх преодолел»

«А где конфетка?» — спрашивает Глеб и улыбается, в больших карих глазах — радость.

Инструктор выводит робкую мохнатую пони. Это ее зовут Конфетка. Глеб гладит пони по кудрявой рыжей голове. И возвращается к лошади, на которой сегодня занимается. Она белая, даже ее длинные ресницы цвета снега. Глеб робеет. Инструктор помогает мальчику сесть в седло, ведет лошадь за поводья. Они входят в сосновый лес. Медленно ступают между рыжих стволов по снегу.

«Какая красивая лошадь, только высокая немного! Какой красивый лес! — восклицает Глеб. — А лошадь не споткнется? Я первый раз, страшно немного. Вы поговорите со мной. Мама всегда говорит со мной, когда мне страшно. Она очень любит лошадей. Она мечтает покататься на лошади. Она будет так за меня рада! Надо же, я как в мультике “Мулан”! Я теперь и страх высоты, и страх лошадей преодолел. Очень красивая лошадь! И белая, как снег в этом лесу».

После прогулки Глеб кормит лошадь сухариками.

«У нее такое теплое дыхание, — смеется мальчик. — И губы щекотные».

Крыска на велосипеде

Благотворительный фонд «Шередарь» 10 лет проводил в своем лагере смены для детей, перенесших онкологические заболевания. А год назад было принято решение организовать лагерь для детей, проживавших в зоне военных действий. Пилотная смена прошла в ноябре 2024 года, вторая — в феврале 2025-го. Всего здесь побывало 92 ребенка от 12 до 17 лет.

«Мы создали реабилитационную программу именно для этого возраста, потому что подростки больше всего нуждаются в помощи, — объясняет Елена Саломатова. — Психика маленького ребенка очень адаптивна. Подростки же гораздо острее воспринимают мир. И у тех, кто приехал к нам, есть, с одной стороны, опыт наблюдения насилия и агрессии, с другой — опыт переезда в среду, где их могут не принять. Для подростка ключевая потребность — поиск своей стаи, компании, которая его принимает. Наши дети лишены всего этого».

Сотрудники лагеря носят футболки с надписью «Бережно» и изображением маленького ростка. Их пошили специально для этих смен. В лагере нет обязательных бесед с психологом и психотерапии, но есть волонтеры, которые в первый день встречают детей у автобуса в совершенно нелепых нарядах.

«Первый раз у меня не было никакого настроения в лагерь ехать, — вспоминает та самая 13-летняя Соня из Бахмута. Она приезжает в “Шередарь” уже во второй раз. — Мне было грустно, я ничего не ждала. Просто поехала. А тут прямо у автобуса нас шери (так здесь называют вожатых. — Прим. ТД) встречали. Один был в костюме крыски на велосипеде, еще были жирафы, пчелки, динозавр, гусь, медведь… Это было так странно и весело. Мы смеялись всем автобусом».

Вожатые (шери) — волонтеры. Они работают с детьми бесплатно.

«Сотрудники, нанятые за деньги, справляются эффективнее, и их нужно меньше. Затраты на волонтеров гораздо выше, — объясняет Михаил Бондарев, основатель фонда “Шередарь”. — Целая команда занимается отбором, потом их надо привезти, обучить, разместить, накормить. Но чем больше волонтеров пройдет через наш лагерь, тем здоровее станет наше общество. В нашем лагере за все годы поработало уже несколько тысяч волонтеров. Они уносят с собой знание — умение общаться с детьми. Они поняли, что можно делать очень важные дела прямо сейчас, помогать».

Вожатые всю смену так и ходят в костюмах — кто в пиратской треуголке, кто с мышиным хвостом, лапами динозавра… Имена себе и дети, и волонтеры могут выбрать, какие захотят.

«С шери безумно весело, — продолжает Соня. — Они обстановку разряжают. Мы вчера разрисовывали шоперы. Я поставила кляксу. Расстроилась, не знала, что делать. Но мне подсказали, как можно превратить ее в красивое. Я нарисовала из этой кляксы свое имя — и получилось здорово. Мы постоянно чем-то заняты, и это все так интересно: и лошади, и веревочный парк…»

У детей в лагере почти нет свободного времени. Репетиции в театре, занятия в фотостудии, катание на лошадях, игры с собаками… Дети учатся расписывать витражи, делать мыло, свечи, мандалы. Игр, где побеждает одна команда или один игрок, нет. Никакого духа конкуренции или борьбы. Дети не сравнивают себя с другими. Все делают сообща. Психолог говорит, это возвращает доверие.

«До поездки сюда в ноябре я мало с кем общалась и мало кому доверяла, — продолжает Соня. — Но здесь у меня появились друзья. С одной моей подружкой мы приехали сюда второй раз».

Научиться общаться заново

Родители в заявках на участие в смене пишут, почему их детям нужна психологическая реабилитация. Рассказывают о гибели родных, о том, как дети получили ранения, как видели ранение или смерть близких.

«Кто-то пишет, что ребенок разучился общаться со сверстниками, потому что, например, два года сидел в подвалах, — говорит психолог Елена. — Или два года был на дистанционном обучении, не имел возможности общаться. В некоторых регионах на улице особо не погуляешь: комендантский час. Пишут, что срочно эвакуировались из-под обстрелов, что ребенок стал очень грустным после переезда, замкнулся, ни с кем не хочет разговаривать».

* * *

В одном из больших деревянных домов, где живут дети, — взрывы хохота. Мальчишки толкаются и смеются. У одного на бейдже написано «Чародей». Ему 13 лет. Он из города Кременная.

— Мне захотелось назвать себя Чародеем, — хихикает он. — И меня так теперь все зовут. Мы уехали в марте 2022 года. В Балашихе я пошел в школу, и сначала все было плохо. Меня там гнобили, так сказать. Я приехал в «Шередарь» на пилотную смену в ноябре. У меня друзья после этого появились. Мы тут все время веселимся. И ночью, и днем, и в любое время дня. А когда приехали, нас гусь встречал. В смысле — шери в костюме гуся. Еще мы на пасеку сейчас поедем.

— Вы были раньше на пасеке? — спрашивает у мальчишек вожатый.

— У меня есть пасека, — отвечает один из мальчиков.

— Много ульев? — спрашивает вожатый.

— Много… Дома… было… — мальчик отводит глаза.

У вожатой-шери Лизы фиолетовые волосы, фиолетовые пушистые тапочки, фиолетовые ногти, фиолетовый телефон. Она любит фиолетовый цвет. Лиза — фельдшер. Ей 22 года, она из Белгородской области. Восемь лет назад она была в лагере на онкосмене. Лиза пережила лимфобластный лейкоз трижды, с многочисленными осложнениями и длительным лечением. Перенесла пересадку костного мозга. Уже шесть лет в ремиссии.

«Я все думала, когда же я поеду сюда как волонтер, — улыбается Лиза. — И прекрасно помню первый обстрел и мою реакцию. Помню свой шок. Происходит то, про что мы только в книжках читали, это казалось чем-то невероятным — жить во время военных действий. Теперь мы так живем. Очень тяжело осознавать, что взрывы, ракеты, горящие дома — это чье-то детство. Я думала: ну что я могу сделать? Ничего! Но вот, оказалось, могу. Могу быть рядом с этими детьми. Помогать им поддерживать друг друга. Я вижу, какие они закрытые, как они грустят. Кто-то просто надевает капюшон, сидит и смотрит в одну точку. Я сажусь рядом и говорю: “Слушай, у тебя бейджик только с одной стороны разрисован, с другой тоже надо” или “О, смотри, там, кажется, солнышко вышло”».

Земляничная поляна

После обеда («Как хорошо поесть горячего супа!» — говорят дети) часть подростков отправляется плести мандалы, другие — лепить из полимерной глины.

Мандалы детей учит плести красивая пожилая женщина в индийском наряде. На бейдже написано «Чара». Чара рассказывает, что она из Индии и научит их древнему искусству концентрации. Мандалы дети плетут из разноцветной шерсти и перышек. Они передают друг другу яркие клубки шерсти, перебирают пальцами голубые, розовые, желтые перышки.

— Вы можете выбрать, какие хотите, — говорит Чара. — У каждого цвета есть свое значение.

— Что значит черный? — спрашивает девочка.

— Черный поглощает все остальные цвета. Черный — это подведение итогов.

Девочка выбирает красный цвет. Чара предлагает ей попробовать использовать еще и зеленый. Девочка медленно сплетает мягкие красные и зеленые нити.

— Я поняла, — улыбается девочка, — это земляничная поляна. Когда летом собираешь землянику, так хорошо.

* * *

Как рассказывает психолог Елена, дети из зоны военных действий стараются сначала вести себя как взрослые, отказываются от бытовой помощи.

«Они закрытые, выставляют колючки. Решили, что больше не имеют права на все эти детские штуки. Таких здесь половина. Тот период детства, который они пропустили в связи с военным конфликтом, мы им возвращаем. В среднем человек сталкивается со смертью родителей в 30 лет, а здесь некоторые столкнулись с этим, например, в 15 лет. И теперь пытаются вести себя так, как будто им 30. Мы даем им возможность снова вести себя как в 15».

Желательное поведение здесь поощряют, на остальном не акцентируют внимания. В первый день смены дети раскрашивали шоперы. Один мальчик нарисовал свастику и дроны.

«Мы просто складываем этот рисунок вместе с остальными, — говорит Елена. — “Спасибо, хорошо”. Политику не обсуждаем, не даем им устраивать дискуссии на тему, какие войска где наступают. Здесь территория детства и веселья».

Счастливый триггер

В каждой смене есть те, кто отказывается идти на дискотеку вечером. Соня, например, расплакалась прямо на дискотеке.

«Соня ехала в лагерь в нестабильном эмоциональном состоянии, — рассказывает мама Сони Екатерина. — У нас папа в Бахмуте погиб. В дом вошло два зажигательных снаряда, он был сильно поражен осколками. Смог выбраться из дома и умер на руках у своего отца. Соня тогда закрылась в себе, но не плакала. Ей было 11 лет. Ребенок видел своими глазами жестокую картину военных действий, обстрелов, видел прямые попадания в дом. Мы с дочерью больше трех месяцев прожили без света, без газа и воды. Как-то приспосабливались после каждого очередного обстрела. То окна пытались заделать, то крышу, потому что шифер срывало взрывной волной».

Мама с дочерью уехали, когда огневую точку поставили прямо у них перед домом. На границе с Польшей их ночью высадили из автобуса, потому что не хватало документов на кота.

«От дома у нас только основание фундамента осталось. Когда мне периодически попадаются видео или фото из Бахмута, а я там прожила 18 лет, я его вообще не узнаю. Я даже не знаю, как это описать. Это как рассматривать покойников, наверное. Ты понимаешь, что город уже никогда не будет таким, как он был. Какое количество у меня там знакомых пропало без вести, кто-то под завалами лежит…»

В Москве Екатерина никак не могла устроить Соню в школу: без московской регистрации не брали.

«Я даже дошла до департамента образования города Москвы. Там мне сказали: “Мы не имеем права высадить ребенка с московской регистрацией из школы и посадить вашего”. Мне говорили, почему это я в Москву приехала, почему не в другой регион. И только когда юрист фонда “Дом с маяком” составил нам заявление, мы смогли добиться места в школе».

В школе Соню начали травить за то, что она из Украины. Обзывали нацисткой, кидали в нее бумажки.

«Дочери было очень тяжело. Смена коллектива, класса, другие учителя, другая программа. Она четыре года до этого проучилась на дистанционке, на украинском языке. А тут переход на русский язык. Она им владеет, но грамматика, конечно, проседает. И еще травля эта…»

Буллинг удалось победить с помощью классного руководителя и школьного психолога за несколько месяцев. А потом у Сони умер дедушка. Он жил в Шахтерске ( Донецкая область), в пункте временного размещения. Мама с дочкой поехали на похороны. На обратном пути у Сони случилась первая паническая атака…

От фонда «Дом с маяком» мама Сони узнала, что есть программа реабилитации в лагере «Шередарь».

«Она поехала. Периодически мне звонила, и каждый ее звонок был как кардиограмма: то все хорошо, то все плохо. Под конец смены, где-то на пятый день, она мне позвонила и рассказывала, что у них было мероприятие, включили песню Басты “Сансара”, которую любил ее папа. И песня настолько ее пронзила, что у нее началась истерика. Ее забрала психолог, и наконец-то случилось то, чего мы не могли добиться больше двух лет с тех пор, как у нас умер папа. Соня проговорила с психологом всю эту ситуацию, все страхи, и смерть папы, и смерть дедушки. И домой вернулась спокойнее, мягче. Очнулась от оцепенения, в котором была два года. Наконец-то у моей дочери заиграл детский огонь в глазах, как раньше».

Психолог Елена Саломатова говорит, что триггером эмоционального всплеска у детей с травмой может быть что-то приятное, позитивное. Это называется «счастливый триггер». То, что раньше приносило радость, потом отзывается сильной болью.

«Разговоры про оружие их не триггерят, — приводит пример Елена. — Наоборот, триггерят вещи, которые про дом и про семью. Некоторые дети отказывались идти на дискотеку, потому что дома дискотека была в ДК, а это здание разбомбили первым. Или они ходили на танцы с друзьями — а теперь не знают, где их друзья».

Пятнадцатилетняя Эльвира из Бахмута уже два года живет с мамой и бабушкой в пункте временного размещения во Владимире. Она плохо спит, долгое время боялась находиться в скоплении людей. Отказывалась выходить гулять даже в парк. Не заводила друзей, хотела все время быть с мамой и бабушкой: боялась, что с ними может что-то случиться.

В «Шередаре» она все время с подружками. Они шепчутся, потом взрываются хохотом, пряча лица в ладонях…

Почти все восемь месяцев тяжелых боев за город Эльвира провела в подвале вместе с мамой. Сначала только ночью, а последние три месяца оставались в подвале и днем. Выйти из него было невозможно.

«В подвале находилось 11 человек, — вспоминает мама Эльвиры Наталья. — Это небольшая комнатка, поэтому там, грубо говоря, плечом к плечу все лежали, и она единственный ребенок. Она старалась держаться. Были периоды, когда было очень страшно — и она плакала. Без последствий все это не осталось. Дочка очень замкнутая стала, тремор у нее был. Дергалась от каждого резкого звука. Во Владимире она занималась с психологом. Перестала так бояться выходить к людям, но проблемы оставались. У нее сильное чувство стыда и вины, что она здесь, где нет военных действий, а там люди продолжают умирать. Сильные перепады настроения. Она могла заплакать неожиданно. Сейчас, после смены в лагере, я смотрю на нее — у нее появилась искренняя улыбка, интерес к жизни, радость какая-то простая. Она нам все твердила, что не хочет детей, не хочет семью, хочет стать военной. А сейчас сказала: “Я, оказывается, люблю детей, я хочу, чтобы моя будущая профессия была связана с детками”».

* * *

В конце мастер-класса по мыловарению детей просят рассказать, что они чувствуют.

— Мне сейчас 14, — начинает Чародей. — Я уже через пять лет приеду сюда волонтером и буду здесь жить.

— Мне понравилось мыло делать, — говорит одна девочка и смеется, — только мне не понравилось, что меня смешили все время.

— Да ты сама смеялась! — вскидывается Чародей.

Вечером дети из разных домов собираются в гости друг к другу. Они сделали бумажные самолетики с пожеланиями. «Посмотри на мир — он куда удивительнее снов», — написано на одном.

* * *

Когда я возвращаюсь домой из лагеря «Шередарь», мне навстречу по МКАД едут огромные военные машины — везут ракеты размером с вагон поезда. Люди останавливаются на обочине, смотрят, фотографируют их. Вообще-то я видела немало военной техники, но таких махин и в таком количестве — никогда. Они едут и едут, и нет им конца.

• Теги:
• волонтеры
• жертвы военных действий
• подростки
• психологическая помощь