«Один к одному». Фотографы рассказали историю снимков, которые повлияли на их жизнь
Благотворительный фонд «Детские сердца», Центр документальной фотографии Fotodoc и издательство Treemedia запускают совместный проект — книгу «Один к одному». Для нее 102 фотографа из России, Армении, Украины и Беларуси отобрали каждый по одному снимку — и одной истории, связанной с ним.
Как поясняют авторы проекта, у них не было цели сделать сборник из лучших фотографий, которые отправляют на конкурсы или помещают в портфолио. Фотографы отобрали для книги те кадры, с которыми у них связаны важные переживания, истории, мысли, переломные моменты жизни и творчества.
«Такие дела» публикуют истории пяти фотографий.
Дмитрий Марков
Летом 2007 года я приехал волонтером в детский дом для умственно отсталых детей в Псковской области. Месяца работы в нем хватило, чтобы я решил попытаться если и не изменить всю систему, то хотя бы улучшить жизнь отдельных ее обитателей. Впоследствии я провел с подростками — выпускниками таких детских домов пять лет.
Кадр, который вы видите, я сделал в корпусе для старших мальчишек. Многим из них были назначены нейролептики — серьезные препараты, использующиеся для лечения психотических расстройств.
Поскольку детский дом — заведение режимное, спать днем было строго запрещено. Дабы в корне пресечь любые попытки поспать, воспитатели закрывали палаты с кроватями на замок. Между тем одно из побочных действий нейролептиков — сильная, непреодолимая сонливость. Многие ребята со временем научились спать стоя: оперевшись на стену спиной, подложив под поясницу сцепленные в замок руки и выгнув колени.
Игорь Мухин
Уже скоро лет десять, как обсуждаю с издателем проект идеально востребованной книги, проект, где фотографии на равных соседствуют в верстке с текстом, и десять лет комментировать черно-белое леечно-пленочное творчество не получается.
То ли дело цвет.
Веранда с легендарными обложками из нулевых, на фестивале FACES & LACES, на парковке ТЦ «Авиатор». В прошлом подобная стена встречала каждого посетителя редакции, сразу как открывались двери лифта, обложки тотально украшали коридоры легендарной редакции в Гнездниковском переулке.
На июньской парковке из всех присутствующих, наверное, только я мог мысленно пролистать многие номера, для посетителей фестиваля ценность представляли только шестисотрублевые полосатые матрасы, на которые публика может сладко прилечь.
А вот этот портрет чуть правее на обложке при мне снимали. Усталая звезда улыбается, а в студии широко открывала глаза — синхронно, по хлопку Ирины Меглинской, бильда издательства, а где-то внутри номера — мой разворот с Мясницкой улицы; вон там моими банальными московскими черно-белыми пейзажами, отснятыми вдоль Садового кольца, проиллюстрировано эссе Сорокина «Эрос Москвы»; вот для этого номера улыбался с трубкой в зубах Олег Янковский; в этом номере на полосе у гобелена замер, задумавшись, Валерий Гергиев, на соседнем развороте он дирижирует оркестром — он все время виновато оглядывался на каждый мой бесшумный «леечный» щелчок. Чуть выше — номер с Земфирой: так я и не решился поменяться звездами с Сергеем Леонтьевым, ему на соседний разворот достался портрет Егора Летова, и у меня была минута в телефонном разговоре, когда можно было совершить тайный обмен героями, я остался с Земфирой, замершей на ночном парапете парка Горького.
Левее — журнал 2010 года с моим огромным портфолио о «00». Недавно решил разыскать этот номер и посмотреть, что из фотографий уцелело за эти бурные годы; проверил: все выбранные редакцией сюжеты оказались актуальны, только вряд ли кто-то рискнет их в ближайшее время подобным образом публиковать.
Выше — необычный номер, посвященный фотографам, с портфолио о «богеме с Буракова» и дерзким городским ню — за подобную публикацию сегодняшний «Фейсбук» удаляет аккаунт уже навсегда.
Вверху по центру — номер с огромным портфолио с московского квартирника Виктора Цоя, десяток двухполосных фотографий и жирный гонорар, случившийся через 18 лет после съемки. Рядом правее — «Пусси», публикация была этажом ниже в спутнике «Афиши» — в журнале с емким названием, которым можно представить все мое творчество, — «Большой город».
На фесте на веранду с картинки и матрасами залипаю по несколько раз только я; и вечером публикация набирает рекордные 189 лайков и 5 перепостов от бывшей молодежной революционной хипстерской редакции…
Также становится понятно, почему у сидящих на матрасах были весь день столь озабоченные кислые лица, суббота совпала с делом Голунова, и millennials обсуждали процесс в «Твиттере».
«Леечный» цвет дается тяжело, у камер настоящего немецкого качества постоянно рвутся затворы, выпадают внутренние болты, и новейшую модель каждые полчаса приходится по совету мастера Тимура перезагружать, вынимая аккумулятор, из которого порой сочится на стол зелено-синяя вязкая жидкость, — похоже, война продолжается, и немцы годами сыплют песок в товары, поставляемые в Россию.
Сергей Трапезин
Это фото из моего фоторассказа о стихийном нелегальный лагере бездомных в Москве. Я оказался там случайно, когда в апреле 2015 года шел на работу мимо парка, расположенного на склоне широкого оврага. Вдруг со стороны снегоплавильни почувствовал запах костра, смешанный с запахом затхлой воды и сырой оттаивающей земли. Сразу нахлынули воспоминания не то о провинциальной Турции, не то о весеннем Подмосковье, и я спустился в овраг посмотреть, откуда идет дым.
Так я познакомился с лагерем, где на тот момент постоянно жили десять-двенадцать человек, а еще шестеро частенько заходили к ним в гости. Больше года я регулярно посещал овраг и много времени проводил с его обитателями. Фотографировать начал не сразу — сначала нужно было завоевать доверие.
Старожилы здесь обитают уже пару десятков лет и называют свой лагерь оврагом или поляной. Многие из них москвичи. Все они оказались здесь по разным причинам. У кого-то близкие родственники живут в благоустроенных квартирах неподалеку, но сложные отношения с семьей заставили уйти из дома. Податься им некуда, а редкие заработки не позволяют арендовать жилье. У некоторых нет даже паспорта, поэтому об официальном трудоустройстве они и не думают. Восстановление документов — задача для них почти невыполнимая. Однако жители оврага не унывают. В таком образе жизни — без докучливой родни — для них ценнее единение с природой и душевное спокойствие.
К началу моей съемки в овраге было шесть палаток. Постояльцы сделали их из найденных на свалке картона, фанеры, досок, ковров, целлофана, линолеума и других материалов. Тогда в каждой палатке была самодельная глиняно-кирпичная печка, тепла от которой хватало, чтобы не мерзнуть и варить горячую пищу зимой.
Обитатели оврага стараются быть незаметными для всех и не конфликтовать с жителями окрестных домов. «Мы никого не трогаем, пусть и нас никто не трогает». Тем не менее полиция периодически разгоняет лагерь. Однако людям некуда идти, поэтому поселение вскоре возникает снова. Предыдущий, до начала моей съемки, разгон произошел в 2014 году. Тогда большинство палаток было сожжено (в этом месте до сих пор не растет трава и стоят обуглившиеся деревья), и лагерь переместился в другую часть оврага. Несколько разгромов случилось в период моей съемки.
Деньги бездомные в основном зарабатывают сдачей цветного металла, алюминиевых банок и стеклянных бутылок, которые собирают по помойкам, а также продажей найденного барахла. Существенную долю затрат составляют выпивка и сигареты. Еду добывают из мусорных контейнеров около магазинов. Чаще всего это продукты — мясо, рыба, овощи и фрукты — с истекающим сроком годности. «Пока в Москве есть дорогие магазины, мы голодными не останемся». Одежду, вполне пригодную, обитатели оврага тоже добывают на помойке.
Мария Гельман
Фотография — способ говорить о важном. Я могу встать в любую рань и ехать куда угодно, если считаю, что это того стоит. Так и было, когда я снимала историю про деревню Светлана. Все равно, какое у тебя настроение, сколько у тебя денег, сильно ли ты занят. Съемка все затмевает. Я выделяла от трех до семи дней каждый месяц и ездила в деревню снимать. Конечно, заранее договаривалась и старалась подстроиться под ритм жителей деревни. Так прошли два моих года. Я до сих пор возвращаюсь в деревню погостить, потому что это уже давно больше, чем фотопроект. Как часто и бывает. Люди с особенностями, которых я снимала, теперь мои друзья, по которым я скучаю.
Таня с Миней познакомились в деревне и влюбились друг в друга. Она — самая самостоятельная из всех людей с синдромом Дауна в Светлане. Таня ухаживала и провожала в последний путь свою мать. Она умеет жить одна и решать даже сложные задачи. Миня — из деревенских старожилов. Он живет там почти с самого основания деревни. Они называют себя мужем и женой, сейчас живут в одной комнате.
Однажды они поссорились, сидя друг напротив друга за столом. Таня вспылила, начала кричать на Миню. Он взял ее за руку сказал: «Таня, успокойся. Ничего не произошло. Я люблю тебя». Один из жильцов дома, который помогает на кухне, наблюдал это и был поражен: не каждый мужчина сможет найти слова, которые смогут так быстро успокоить любимую женщину.
Андрей Гордасевич
Мы с женой оказались в Вологде проездом и проходили мимо его дома. Деревянный дом разваливался на части, а старик сидел на балконе, и казалось, что эта часть отвалится первой. В этом была атмосфера, но не было подходящего света. И мы прошли мимо.
А когда через несколько дней снова остановились проездом, возвращаясь из Каргополя, я взял штатив и мы будто невзначай снова пошли мимо его дома, испытывая удачу.
Старик стоял внизу с протянутой рукой. Это стало для меня неожиданностью. Я положил ему в ладонь несколько монет и поинтересовался, здесь ли он родился. Он кивнул и выдавил: «Д-д-да» — с явным напряжением. Тут я заметил, что вторая рука его болтается вдоль тела, как веревка. Как можно деликатнее я спросил, был ли у него инсульт, и он кивнул.
Я назвал свое имя. Он с усилием произнес: «К-к-коля». Еще через несколько уточнений я выяснил, что ему 84 года. Я признался, что я фотограф и что хотел бы сделать его портрет в доме, внутри. «Понимаю, у вас могут быть подозрения, но, если вы верите мне, я был бы благодарен, если бы вы согласились, Коля». Наступила пауза.
Коля совершал очень медленные и неопределенные движения. Мне стало совестно, что поставил его в неловкое положение: было неясно, хочет ли он уйти или приглашает пойти за собой. Наконец ему удалось развернуться лицом к деревянным ступенькам, и мы медленно двинулись к нему на второй этаж.
Это был старинный, некогда богатый дом, двухэтажный, а теперь в нем располагалось несколько коммуналок. Мы долго поднимались по перекошенной деревянной лестнице; по перилам туда-сюда вышагивали две кошки.
Темнота стояла такая, что со штатива едва можно было снять на 1/15 секунды на полностью открытой диафрагме. Я объяснил, что надо постараться не двигаться. Коля старался, поглаживая беспокойную кошку здоровой рукой.
На столе в его комнате маленькими серебристыми столбиками лежали собранные у крыльца монеты, разложенные по номиналу, — колина жизнь, от которой он, очевидно, сильно устал.
Прощаясь, я сказал, что, может, мы еще встретимся, если доберусь до Вологды. А Коля вдруг с неожиданной твердостью ответил: «Н-н-не-ет, на х**!»
Сбор средств на выпуск книги идет на платформе Planeta.ru. Средства от продажи книги пойдут на медицинскую помощь детям с врожденными заболеваниями сердца.