«Будешь пить — умрешь». Почему кодирование не помогает преодолеть алкозависимость

Более миллиона россиян зависимы от спиртного. Многие из них прибегают к кодированию — процедуре, которая якобы должна излечить пациента от алкоголизма за счет медикаментозного или психологического воздействия. Эффективность кодирования не доказана, однако этот метод по-прежнему остается очень популярным: заказать такую услугу можно во многих частных клиниках. «Такие дела» поговорили с людьми, которые безуспешно обращались к кодированию, чтобы преодолеть зависимость, а также узнали у врача-нарколога, почему в большинстве случаев эта процедура не помогает пациентам.

Алена Миронова, 52 года

Мой бывший муж — военнослужащий на пенсии. Он бывал в том числе в горячих точках. После этого у него развилось ПТСР. Он боялся громких звуков, резких движений и замкнутых пространств. Много плакал, вспоминая болезненные истории со службы.

Думаю, работа держала его в тонусе. Но после выхода на пенсию он начал пить, как черт. Выпивал все подряд — пиво, вино, водку, коньяк, виски. Уходил в недельные запои. Пропадал на несколько суток, а потом я находила его на кладбище у могил сослуживцев: он приходил их поминать. Я не знала, как вытащить его из этого омута.

Друзья предложили мужу сделать кодировку. Тогда я договорилась со знакомыми врачами, чтобы они провели эту процедуру. Формально в областной больнице не было такой услуги, поэтому мы пришли туда в конце рабочего дня под выдуманным предлогом. Я передала врачам три тысячи рублей, и они сделали мужу укол.

Сказали нам, что кодировка будет действовать год. И подчеркнули: если он примет хоть каплю спиртного до истечения этого срока, то может умереть. Для пущей достоверности сделали «провокацию» — капнули алкоголь на язык, после чего мужа затрясло и бросило в жар. От страха он начал задыхаться, его привели в чувство медсестры. После этого он не прикасался к алкоголю ровно год. Мы надеялись, что за это время он пересмотрит свое поведение и взгляды на жизнь.

День в день. Если в течение года он был нервным и агрессивным (видимо, хотел выпить, но боялся), то ближе к окончанию срока внезапно стал спокойным. Оказалось, он заранее готовился к этому дню.

Всего я кодировала мужа 12 раз. Как только действие кодировки истекало, он срывался. Один из таких случаев пришелся на его день рождения. Мы с детьми накрыли стол, поздравили его, подарили подарки, как дураки. И, ничего не подозревая, ушли спать. Наутро квартира выглядела как поле битвы: он подготовил запас алкоголя и ждал, пока мы уснем.

После кодирования муж становился угрюмым, зато у нас появлялась возможность выдохнуть. Эта процедура облегчала нам год. Мы могли хоть как-то работать, учиться и рассчитывать, что дома не будет трындеца. И не придется искать его по сугробам и кладбищам, надеясь, что он не замерз насмерть.

Мы перестали жить вместе пять лет назад: устали друг от друга. Два года назад мы развелись. Насколько я знаю, сейчас он не пьет. Мне говорили, что ему помог какой-то гипноз. Я же объясняю это тем, что он ушел добровольцем на «специальную военную операцию», а пить в зоне боевых действий опасно для жизни. Теперь у него медали, награды. В городе он герой.

Думаю, ему надо было достигнуть полного дна, чтобы от него оттолкнуться. Пока человек сам не выберет трезвость, все попытки вытащить его из зависимости будут бесполезны. Нет никакой панацеи, если человек сам себе враг.

Олег Кондрашин, 24 года

Мы с мамой жили вдвоем. Когда мне было девять лет, она стала выпивать. Все началось с посиделок в ресторане в кругу друзей по выходным. Меня она обычно брала с собой. Мне это даже нравилось: я чувствовал себя причастным ко взрослым занятиям. Ходил туда-сюда, разговаривал с гостями.

Постепенно эти посиделки перетекли к нам домой. Гости оставались до утра, пили всю ночь — и мама с ними. Когда они уходили, мама возвращалась в нормальное состояние. Днем она занималась обычными домашними и рабочими делами.

Со временем предлог в виде гостей пропал, и она начала уходить в одиночные запои длиной в одну-две недели. Пила, спала — и так по кругу. Каждый месяц.

Это длилось больше 10 лет.

Дойти до ларька самостоятельно она не могла из-за сильного опьянения. 

Я понял, что мои силы кончились. К тому же в таком состоянии мама могла навредить себе. Я решил отправить ее на лечение в городскую наркологическую больницу. Мы собрали вещи и поехали в диспансер. Мама все еще была в состоянии опьянения и, видимо, не до конца понимала, что происходит. Но и не сопротивлялась госпитализации. Она осталась в диспансере.

Пациентам выдавали телефоны только пару раз в неделю, поэтому мы общались при помощи записок. В них мама извинялась за свое поведение и клялась, что больше такое не повторится. Я ей не особо верил, потому что слышал эти обещания уже не в первый раз.

Спустя пару дней после госпитализации мама позвонила мне и сказала: «Забери меня отсюда, пожалуйста». По ее словам, врачи применяли к ней психологическое и физическое насилие, кололи ей галоперидол. Я почитал отзывы в интернете и убедился в правдивости этих рассказов. Оказалось, в наркологический диспансер скидывали неугодных родственников. Если бы я знал об этом, я бы не отправил туда маму.

Я начал думать о том, как вытащить ее оттуда: по правилам диспансера она должна была провести там месяц. В какой-то момент маме удалось договориться с одним из врачей — он обещал выписать ее из больницы, но только при условии, что перед этим ее закодируют от алкоголя.

Она попросила меня приехать в больницу к определенному времени и взять с собой наличные — пять тысяч рублей. Я пришел в кабинет заместителя главного врача, рядом с ним уже сидела мама. Врач сказал, что сделает ей кодировку, которая будет действовать год. Я согласился, отдал деньги и вышел из кабинета. Через пару минут маму выпустили, и мы поехали домой.

На протяжении года она действительно не употребляла спиртное — или я не знал об этом. Когда срок начал истекать, я предложил повторить процедуру. Мама отказывалась: говорила, что ей это не нужно. 

Через год и два месяца после кодировки мама снова ушла в запой. Это случилось в новогодние праздники. К тому моменту я уже жил в другом городе, но заподозрил неладное, когда она перестала отвечать на мои звонки.

Опасения подтвердились: мама позвонила и рассказала, что выпивала. Ей было плохо, и она просила ее пожалеть. Я ответил, что устал вытаскивать ее из запоев. Сказал: протрезвеешь — поговорим. Трезвая мама и мама в состоянии опьянения — разные люди. Общаться с человеком, который замещает мать, когда она выпивает, я устал.

С последнего запоя прошло четыре месяца. Сейчас все тихо. Если это повторится, я не поведу ее кодироваться.

Во-первых, я сомневаюсь в действенности этой процедуры. Во-вторых, она предполагает, что мне нужно будет вернуться в родной город и следить за матерью. Возобновится порочный круг созависимости, из которого я с трудом вырвался. А я снял с себя ответственность за действия этого человека.

Думаю, мое отстранение пошло ей на пользу — теперь она читает блоги о психологии, занимается спортом и пытается разобраться в себе.

Вадим, 50 лет

Я работаю сантехником. Вырос в Екатеринбурге, на Уралмаше. В молодости я занимался боксом и пережил 17 сотрясений мозга. Думаю, все это оставило след на психике. Отсюда, может, и моя зависимость, и суицидальные тенденции.

До 27 лет я не пил совсем. А потом попробовал алкоголь — и понеслось. Начал выпивать в больших объемах и регулярно. Уставал на работе, да и вообще, говорят же: «Сантехник должен быть пьяным».

Впервые я попытался закодироваться несколько лет назад — по просьбе жены поставил «торпеду» у врача-нарколога. Стоило это три тысячи. Врач объяснил мне, что инъекция будет действовать год. Если я приму спиртное раньше этого срока, у меня оторвется тромб и я умру. 

Жизнь была не в радость. Через пару недель я решил покончить с собой — и выпил спиртное. Но ничего не произошло. Так я понял, что «торпеда» не работает. 

Жена пилила меня за то, что я снова начал пить. Ну кому понравится, что деньги заплачены, а результата нет? При этом сама она колется. Зато алкашей ненавидит. Думаю, она бы ругалась на меня меньше, если бы я сидел не на спиртном, а на наркотиках.

По настоянию жены я снова пошел на кодировку, на этот раз лазером. Но процедура мне не помогла: я опять начал пить, несмотря на угрозы врача. Я пришел к нему и спросил, почему процедура не подействовала. Врач объяснил это моей «индивидуальной реакцией».

Всего я кодировался пять раз. С каждой кодировкой мои запои становились все более затяжными. Искусственное ограничение за счет страха только подпитывало желание выпить. Но, несмотря на то что процедура на меня не действовала, я продолжал кодироваться в надежде, что на этот раз поможет. Искал свой способ выбраться из этой ямы.

Сейчас я прохожу программу психологической реабилитации, которую проводит местный благотворительный фонд. Я наткнулся на нее в интернете, когда искал способы помочь себе. Благодаря этой программе я два года как трезвый — впервые с 27 лет.

Прибегать к кодировке я больше не планирую. Я знаю людей, которые верят в эффективность этой процедуры и боятся выпивать. Но боятся те, кому есть что терять. А мне терять нечего. 

Как на самом деле работает кодирование

По словам врача-нарколога Сергея Ткачева, кодированием в наркологии называют процедуры, направленные на преодоление алкогольной зависимости. Оно бывает двух видов:

• немедикаментозное — способ направлен исключительно на работу с психикой человека, как при гипнотерапии по методу Довженко;
  
• медикаментозное — врач вводит под кожу пациента инъекцию или подшивает ампулу, «торпеду», с препаратом на основе дисульфирама или налтрексона.
  

Оба вещества замедляют процесс переработки этанола в организме. Из-за этого человек, который выпил даже незначительное количество алкоголя, вместо опьянения испытывает симптомы тяжелого отравления: слабость, тошноту, рвоту, снижение давления и учащенное сердцебиение. 

Цель кодирования — вызвать у пациента страх перед спиртным. Однако в России есть проблемы с доступом к веществам, которые необходимы для того, чтобы процедура прошла успешно.

Так, налтрексон в страну перестали завозить из-за санкций. «А качественный дисульфирам колют единицы врачей, потому что это дорого», — говорит Ткачев. По словам врача, закупочная цена одной ампулы — выше трех тысяч рублей. Чтобы сэкономить, медики вводят пациенту маленькую дозу, которая практически не оказывает влияния на организм.

Некоторые врачи предпочитают вообще не закупать дорогой препарат, говорит Ткачев. Вместо инъекции дисульфирама они вводят человеку другое вещество, например магнезию, а потом дают попробовать алкоголь. Это позволяет сымитировать эффект отравления.

«Человеку становится очень плохо, его трясет. Но дело в том, что трястись после инъекции магнезии будет каждый. С алкоголем этот эффект не связан», — поясняет врач.

Предполагается, что после такого приступа зависимый испугается и откажется от алкоголя как минимум до окончания озвученного врачом срока кодирования. 

Крайне маловероятно, что человек сильно пострадает или умрет из-за употребления спиртного, даже если кодирование проводится по всем правилам, объясняет врач. В целом это безопасная процедура. Однако Ткачев не видит в ней смысла: даже самый качественный препарат выводится из организма через два-три месяца.

Некоторые пациенты понимают, что метод на самом деле неэффективен, но все равно просят закодировать их. «Говорят, мол, просто сделайте мне укол, неважно, что в нем будет, — рассказывает врач. — Так что кодирование работает, но только как психокоррекция. И только для довольно внушаемых людей».

Однако если пациент продержался без алкоголя хотя бы неделю — это уже неплохой результат для продолжения реабилитации, считает Ткачев. «Но, к сожалению, осознанно работать над собой готовы единицы», — говорит врач.

• Теги:
• алкозависимость
• алкозависимые
• люди с зависимостью
• реабилитация