Мама для мамы
Моя точка отсчета в жизни — это развод моих родителей. Это триггер, который, как я сначала думала, исковеркал мне полжизни. Потом поняла: это было дно, от которого можно оттолкнуться.
Жалко, что это осознание приходит несколько позже. До недавних пор я говорила: «Папа ушел от нас» — а психологи меня поправляли: «Папа ушел не от вас. Папа ушел от мамы».
Папа у меня руководил информационно-издательским центром: типография, телевидение и газета. В 11-м классе мы с сестрой Ксюшей и друзьями делали там молодежную программу «Уездный город П» в городе Похвистнево. Буквально два-три выпуска — телевидение стало для меня первой взрослой игрушкой.
Первый мой опыт [на телевидении] был, когда я еще училась на журфаке, закрывали НТВ. Самарский телеканал, который вещал на НТВ и на котором я хотела работать, делал марафон в поддержку [редакции НТВ] и звал высказаться желающих.
Я помню, что позвонила подружке, к которой должна была идти на день рождения: «Так, я попозже, я побежала на телик!» Благо в Самаре все рядом было, все телевидение вообще на одной улице располагалось, впору было переименовать ее в телевизионную.
Тогда мне было 17. Помню, как зажигается лампочка, яркий фонарь, меня как-то представляют и, когда надо говорить, я понимаю, что я — рыба в воде!
Самое интересное, что я говорила тогда: «Мы, молодое поколение журналистов, высказываем свою озабоченность политикой молодого президента Путина, который не с того начинает свой политический путь». Поэтому когда меня спрашивают: «А ты давно вообще в оппозиции?» — я говорю: «Изначально».
В какой-то момент папа перестает платить за институт — мы учились там с сестрой. Бабушка берет на себя [обучение сестры на журфаке], и Ксюша в итоге ни дня не проработала в СМИ. А я журфак не окончила, проучилась всего год, денег не было. Написали в приказе об отчислении «профнепригодна» — тогда так писали всем, кто не мог платить. Ушла с него и пошла работать.
«Отмоем, причешем, пострижем»
Когда бросила институт, вернулась в Похвистнево. Полгода поработала, повела новости у папы на канале. Мы тогда уже начали контактировать, тем более на работе. Там, конечно, каша во рту полная была.
Через полгода срулила в Самару. Папа считал, что мне туда рано, и отговаривал: «Куда ты лезешь?» Устроилась стажером на самарский телеканал, летом тем нет, все сидят.
Первый сюжет был со спасательным патрулем по Волге — и прямо рядом с нашей лодочкой труп всплывает. Приезжаю, все коллеги: «Вау, вот это будешь удачливая, первая съемка — и ни фига себе, такая история».
Так на меня обратили внимание, посмотрели архивные кассеты с моими первыми эфирами, сказали: «Ладно, отмоем, причешем, пострижем». Отправили в салон красоты, перекрасили в темный цвет.
В 19 я попала в Москву на месяц учиться от «Открытой России». Пришли [заместитель главного редактора телеканала РЕН ТВ, ведущая программы «Неделя»] Марианна Максимовская, [главный редактор, совладелец и ведущий радиостанции «Эхо Москвы», общественный деятель] Алексей Венедиктов, [российский журналист и литератор, главный редактор Русфонда] Валерий Панюшкин. Это был 2003 год. Помню, мы читали тексты по очереди и, когда я читала свой, она (Марианна Максимовская. — Прим. ТД) спросила аудиторию: «Что отличает эту девушку? Умение ошибаться».
Уже тогда нас в «Открытке» («Открытой России») учили, как правильно писать про «Единую Россию». Помню, у меня был репортаж с двух митингов — ЕР и коммунистов. Вторых было явно больше. На канале меня просили сказать, что больше было единороссов, дело могло кончиться увольнением. А я никогда не боялась этого. Настояла, чтобы из переделанного сюжета убрали мою фамилию.
Говорили: «Ты вообще чмо, мы тебя из грязи вытащили». Оставалась за редактора и работала за шесть тысяч рублей, и так было шесть лет. Мне пели: «Ты недостаточно хороша».
Плащ супермена
Я тогда еще вперилась в свои первые и последние в жизни абьюзивные отношения. Все говорили, что алкаш. А я думала: как можно быть алкоголиком в 20 лет?! За пару недель до этого я делала материал про стадии зависимости и домашнее насилие, но это же касалось кого-то, не меня. Плащ супермена — «я его спасу!»
Первый раз мне прилетело в нос за то, что гуляла — шла пешком — с режиссером с эфира. Тогда были времена пейджеров, я написала и попросила передать главному редактору, почему не приду: лицо расквашено. А они вместе с директором сорвались и повезли меня на освидетельствование. Директор говорила, что ей все равно, что я потом буду делать, ее задача — зафиксировать побои. И мы, две «телезвезды», приезжаем в морг, где снимали побои. Сделали бумажку.
Я ее никуда не отдала, конечно. Слезы, извинения, «я тебя спасу». Похоже, я должна была пройти все стадии, о которых рассказывала в сюжете своим телезрителям.
Сейчас не могу вспомнить, как часто он меня бил. Помню, лежу на полу, он пинает меня ногами, а я думаю: «А вдруг я беременна?» Даже это не спасало. Это я сейчас понимаю, что, пока психика не созрела, фиг ты уйдешь. Это длилось полтора года.
Как-то он бухал с другом, помню, в какой-то момент тот притягивает меня и говорит: «А теперь, Катенька, мы будем вас ***ть». Я еле унесла оттуда ноги.
Меня спас человек, за которого я, видимо в знак благодарности, вышла через пять месяцев замуж. Две недели жили в машине. Останавливались у парка, засыпали, просыпались, чистили зубы, шли по работам.
Не знаю, как меня тогда не уволили с канала.
Вообще, я поняла: все от нелюбви к себе. Когда мы не любим себя, мы позволяем с собой неприемлемо обращаться везде — и в личной, и в общественной жизни.
ТЭФИ
Почти всегда мои личные кризисы пересекались с профессиональными.
Когда я уходила со своего первого телеканала [в Самаре] — разводилась с первым мужем. Потом переезжала из Самары в Пензу и уходила из «Самарских вестей» в ГТРК «Пенза» в 2013 году — тоже были новые отношения.
В 31 год я в первый раз пошла к психологу. Во-первых, мне казалось, я снимаю маски, одну за другой, и никак не могу добраться до своего лица. Второй запрос был в том, что меня не устраивала моя работа. Мне казалось, что полутораминутные сюжеты в новостях никак не меняют мир вокруг, а мне, видимо, хотелось менять — за этим и шла в профессию.
В 33 года, в свой день рождения, я получила ТЭФИ. Это был 2016 год. Мы с редакцией пензенской ГТРК отправили на конкурс мое интервью с детским психиатром о детях с особенностями развития. В начале интервью я сказала зрителям, что хочу их кое с кем познакомить. Показала фотографию своего племянника с планшета и рассказала, что у Вани аутизм. Эта искренность тронула жюри конкурса.
Сижу на церемонии и думаю: «Да не, такого не бывает! Слишком голливудский хеппи-энд». Тогда я думала: «О, ТЭФИ! Я такая прекрасная — я могу брать интервью». Сейчас понимаю, что все это было для того, чтобы я там встретила директора Disney в России. Она предложила: «Кать, а вы не хотите провести в Пензе адаптивный сеанс для детей с аутизмом?»
И мы провели. Самое трудное было объединить родителей детей с аутизмом, мне говорили: «Наших детей никто не любит и никто не понимает»; «Ты пиаришься на наших детях». Но я пришла к собственнику площадки, где был намечен показ, — в кинотеатре в торговом центре «Высшая лига» — и сказала, что нужны особенные условия: надо будет «прикрутить» звук, но оставить свет. За две недели до показа я собрала команду сотрудников кинотеатра и всем, вплоть до уборщиц, рассказала, что такое аутизм и что эти дети могут, например, кричать.
Показ был бесплатным — мультик про смурфиков. Как раз в тему, ведь это синие человечки, а синий — цвет, которым в международной классификации «окрасили» аутизм.
Зал был практически полон, больше 50 семей.
Все прошло хорошо и без эксцессов, если не считать момента, когда один парень, 16-летний Леша, вдруг среагировал на плачущего мальчика и стал кричать. Все обернулись на этот рев, а я быстро подбежала к нему, закрыла его уши руками и попросила маму Леши достать его наушники — парень быстро успокоился.
«Кому это нужно?!»
Но сеанс был только частью большой кампании. В 2017 году Пенза впервые присоединилась к всемирной акции #ЗажгиСиним, привлекающей внимание к проблеме аутизма. В этот день по всему миру городские достопримечательности подсвечивают синим в знак солидарности с людьми с РАС [расстройством аутистического спектра]. В Пензе, как смогли, подсветили памятник «Первопоселенец» [основателям и первым жителям города] и несколько муниципальных зданий. Кроме того, в эфире ГТРК мы крутили социальные ролики на тему аутизма.
Благодаря всему этому местные чиновники узнали о людях с аутизмом и пошли «круги на воде». По крайней мере, им уже не надо было объяснять, что такое аутизм.
Помню, от родителей детей с аутизмом тогда часто приходилось слышать: «Да что мы эти шарики запускаем? Кому это нужно?!»
Спустя три года все так раскрутилось: теперь они все делают сами — и в правительство ходят, и акции проводят. Я же стабильно надеваю в этот день синее (2 апреля — Международный день информирования о проблеме аутизма) и агитирую своих друзей делать так же.
Потом были успешные благотворительные спектакли, которые организует в Пензе известная общественница Марина Тарасова. В эти спектакли — тоже, кстати, чудо — меня два раза подряд позвали на главную роль. Первый был в 2018 году — «Давным-давно» («Гусарская баллада»), где я сыграла Шурочку Азарову. Деньги пошли на открытие сенсорной комнаты для детей с аутизмом в пензенской школе в феврале 2019 года. Второй спектакль был в 2019 году — «Фанфан-тюльпан», там я сыграла возлюбленную Фанфана Аделину. Деньги направили на создание «тренировочной квартиры» для отделения Российского детского фонда, она открылась весной 2021 года.
В какой-то момент мне хотелось собрать в Пензе комьюнити из родителей и НКО, неравнодушных к аутизму людей. Но не пошло. Этот опыт научил меня, что не надо лезть не в свои истории. Можно ставить себе какие угодно благородные цели, но, если вдруг не идет, нужно принять, что не идет, и не причинять насильно добро.
Я вообще все в жизни всегда делаю по отклику, в том числе жертвую на благотворительность. Есть отклик — дам, нет отклика — не дам. Должно ли это делать государство? Да фиг знает. Процентов на 60—70, может, и да. А мы тогда что будем делать? Где еще проявлять свою любовь и заботу, удовлетворять свою потребность быть милосердными?
«Окей, ищи себя»
Из ГТРК «Пенза» я ушла в 2018 году, потому что там конвейер — на телике хотят универсальных бойцов. В какой-то момент я поняла, что чем дольше остаюсь в системе, тем больше вступаю в сделку со своей совестью.
Окончательно решила уволиться после интервью, в котором надо было рассказать о плюсах повышения пенсионного возраста.
В 2020 году, когда началась пандемия, я ушла вообще со всех работ — работала пиарщицей в строительном холдинге, но и там были проблемы со свободой слова. Уволиться я решила после того, как директор совершенно несправедливо, на мой взгляд, уволил мою заместительницу — та позволила себе высказать свое мнение вразрез с позицией руководства. Мне стало понятно, что людей в компании не очень-то ценят, а для меня это важно.
Как раз тогда начался очень важный период моей жизни — переоценка ценностей, духовный рост. Он начался после того, как я подписалась в инстаграме на девушку, которая победила рак. Она плакала и говорила в эфире, что благодарна болезни: «Если бы не рак, иначе бы не поняла, чего хочу». Пришла на работу, а там был очередной разнос от руководства, и я спросила коллегу: «Слушай, а обязательно ждать рака, чтобы начать наконец жить, как ты хочешь?» Написала заявление. Это был первый раз, когда я ушла в никуда. Не имея ничего. Подфартило, что рядом был надежный мужчина, который сказал: «Окей, ищи себя».
И я искала себя целый год: и в церковном хоре пела, и в ледяной купели купалась, и медитировала. Встал пресловутый вопрос: кто я? Мне тогда как раз попалась «Исповедь» Толстого. Прочитала и думаю: «Че, Лев Николаевич, все то же самое?» Если уж сам Лев Николаевич был подвержен унынию, то что сетовать нам, простым смертным?!
Всегда завидовала людям, которые с детства определялись со своим призванием. У меня есть знакомый, который в 12 лет понял, что хочет стать гинекологом. Да как, ка-а-ак? Я в 12 лет еще в пупсиков играла, какие профессии?! Сейчас понимаю, что у каждого своя история. Моя история в том, что я могу быть кем угодно и никем одновременно. То есть ответ на мой вопрос «кто ты?» — «никто и одновременно всё». Это из восточной философии [индийского духовного лидера и мистика] Ошо: если ты не обусловлен никакими рамками, то можешь быть кем угодно.
Но тогда был момент, когда не хотелось ничего. Я говорила: «Со мной перестала случаться жизнь». Еда не радовала, магазины и развлечения — тоже. И так было, пока не случилась история с Навальным и я не вышла на акции в его поддержку. Это вдохнуло в меня жизнь. Многие вчерашние друзья тогда стали писать мне, что со мной стало опасно общаться. Вроде и фотографируются при встрече, но не выкладывают в соцсети.
Я тогда еще не знала, можно ли вообще на пикеты ходить или нет. А потом как-то вышла одна в центр города, к зданию правительства Пензы. Поставила ТЭФИ рядом с собой — не потому, что «смотрите, какая я великая», а чтобы меня не считали маргиналом, любят же говорить, что на пикеты выходят маргиналы.
Но самое страшное было не то, что на тебя не так смотрят, а что на тебя вообще не смотрят. Час пик, тепло, народу очень много. И плакат был не за Навального и не за Путина. Он был за свободу, гласность, честный суд и честные выборы, это было на фоне Беларуси — меня больше подкосило, что в XXI веке творятся такие страшные вещи.
В «желтом доме» (так называют здание правительства Пензенской области — оно песочного оттенка) тогда все напряглись. Мне передали разговоры: «С Миленькой что-то не то»; «Может, мужик ушел»; «А, понятно, детей нет».
Но я тогда подумала: боженька дал мне ум, внешность, голос, многое другое, но дал еще и обостренное чувство справедливости. И я попробовала его проявить, потому что — «вот это я оставляю, а вот это заберите» — упаковать и назад отправить его же нельзя.
«Миленький Channel»
Я начала рассказывать у себя в эфирах в инстаграме про наблюдение на выборах, про митинги и одиночные пикеты — все это было на фоне стены и кухонной занавесочки. Мне начали писать подписчики в инстаграме, что о таких вещах надо, вообще-то, рассуждать в большой и светлой студии.
И я подумала: «Ой, я более-менее это умею. Надо попробовать, когда над тобой не стоит редактор, есть только твоя совесть и закон». Если так много людей говорят мне про youtube-канал, надо поговорить с человеком, который там уже что-то сделал. Так мы начали работать с пензенским продюсером Вовой Кузнецовым, а параллельно — с Катей Великой (Вова и Катя — соведущие шоу Миленькой. — Прим. ТД).
Стадия «что-то нужно сделать» у нас длилась полгода. В марте 2021 года мы поняли, что пришло время начать рефлексировать. Нам нужно было куда-то деть эмоции, выговориться на фоне происходящего в последние месяцы в стране. К тому моменту я несколько раз выходила на акции, меня поставили на профучет в полиции и оштрафовали в суде.
Youtube-канал стал логичным продолжением моего пути после увольнения с ГТРК «Пенза». Я наконец поняла свою ценность для протестного движения: если у тебя ТЭФИ и ты выходишь на протесты, значит на митинги и пикеты выходят не только маргиналы.
И мы запустили свое шоу «Миленький Channel». Изначально мы договорились рефлексировать в эфире не только на темы политики.
Первый выпуск снимали «с колен» — когда арестовали нашего бывшего губернатора Ивана Белозерцева. Кроме ареста экс-губернатора мы обсуждали в том выпуске интервью Ксении Собчак со «скопинским маньяком», закон о запрете просветительской деятельности и другие актуальные события в обществе.
Потом были выпуски с правозащитником, руководителем фонда, бывшим полицейским, активистами и журналистами — обсуждали события в стране и мире.
Пока шоу все равно не совсем то, что я хочу. Героев полно, идей полно. Но как будто этого мало и как будто у меня нет ресурсов, оно не приносит никакого дохода. Может, поэтому мы быстро сдуваемся и выгораем, поэтому у нас большие перерывы в выпусках. Хотя, когда я сажусь на интервью в кадр, я оживаю и завожусь моментально. Спроси меня, и я скажу: «Да, это то, чего я хочу!»
Миленькая. Проявление. Джаз
Удивительно, но в какой-то момент главной и, по сути, единственной опорой для меня стала музыка. Почему удивительно? Потому что изначально я воспринимала ее как хобби, у меня нет музыкального образования. В детстве занималась в эстрадно-цирковой студии, а потом папа сказал, что я пою в нос, и я 15 лет не пела. Как-то уже в Пензе я шла по коридору телекомпании, что-то напевала, и мне прямо в репортерской устроили кастинг на фестиваль «Поющие журналисты», который ежегодно проходил в Пензе [до 2018 года].
Я не знала ни одного стандарта, но оказалось, мне было достаточно услышать четыре аккорда. Сначала мы с друзьями баловались в ансамбле No comments и пробовали импровизации. Как-то под рукой оказался томик стихов Серебряного века — подарочный сборник от «Комсомолки» с моих телевизионных времен. Мы пришли в студию и за три часа накидали семь песен, так, например, появилась наша джазовая вариация «Паспорта» Владимира Маяковского. Потом родились театрализованные концерты-спектакли — когда мы играли с публикой. Все они остались в репертуаре нашего нового музыкального проекта Argentum Jazz.
«Серебряный джаз» — потому что золоту я предпочитаю серебро, солнцу — луну, позитиву — рефлексию. А тут, в 2021-м, еще и времена настали какие-то созвучные. Например, мы переложили на музыку и другой стих Маяковского, «Прозаседавшиеся», про то, как чиновники заседают и заседают, а толку ноль. В эту песню мы «вшили» столько смыслов. Начнем с того, что заменили имя чиновника, к которому пытается прорваться автор стихотворения: в оригинале был Иван Иванович, мы заменили отчество на «Александрович». Стихотворный герой стал тезкой нашего тогдашнего пензенского губернатора [Ивана Белозерцева], которого в то время как раз задержали по подозрению во взяточничестве.
Мы отыграли уже несколько концертов в Пензе и Самаре, планируем гастролировать и дальше. Я сейчас больше занимаюсь телепроектами и документалистикой — проехала с командой одного видеопроекта по городам и поняла, что я журналист с задатками режиссера. Журналистика ведь бывает разная.
Нон грата
Год назад думала, что за год все изменится. Прошел год, и я примерно в той же точке.
Прикольно, когда раньше в правительстве тебе чуть ли не кланялись: «О, Екатерина Владимировна!» — а потом ты персона нон грата. После моего увольнения с госканала прошло три года, но я по-прежнему в медийном поле, просто по-другому. Я в своих личных границах и честна со всеми.
Когда выходила на свой самый первый пикет еще в Самаре за перевод времени в 2010 году, все близкие крутили пальцем у виска. А теперь и мама ходит на пикеты, и сестра.
Сестра хочет эмигрировать, плачет: «Посмотри, какие люди уезжают, как все могут смотреть и не просыпаются?» А в 2014 году она радовалась Олимпиаде и считала, что у нас все хорошо. На то, чтобы народ прозрел, нужно время — глаза у людей начали открываться в последние три года [пока готовился этот материал, сестра Кати Миленькой с двумя детьми эмигрировала в Грузию, опасаясь за их будущее].
Для себя понимаю: от того, что меня вдруг посадят, перемены быстрее не настанут. Я себя спрашиваю: «Я могу что-то еще тут сделать?» И пока не нахожу ответа.
Мама, бывший учитель, учила меня любить Родину в духе патриотизма, а сейчас говорит: «Ноги в руки — и вперед». Собираю бумажки для политубежища, пытаюсь переговорить с государством на юридическом языке, но пока безуспешно.
Я даже немного завидую тем, у кого есть друзья и враги. Для меня есть только заблудшие души: враги перестают быть монстрами, каждую историю можно объяснить. Не хочу действовать через агрессию: агрессия рождает агрессию, и мир начинает зеркалить. Но и больше не верю ни единому слову власти, для меня точка невозврата пройдена — не так давно, примерно в прошлом году.
В чем моя история, я пока не знаю. Я на перепутье. Как говорит Екатерина Шульман, «это можно будет увидеть только в исторической перспективе». Но я не хочу жить, словно на ниточках у кукловодов, и ждать, когда рука их поднимется.
В серии монологов «Близко к сердцу» ТД рассказывают о журналистах и блогерах из регионов, которые своим неравнодушием постепенно меняют местное сообщество.