Сверху вниз и снизу вверх

Мария Чаадаева сидит в кондитерской в обычном торговом комплексе спального района Петербурга и говорит по громкой связи.

— Распродаю одежду, — закончив, объясняет Маша.

— Зимнюю? — через две недели она возвращается в Испанию, где живет последние четыре года.

— Горнолыжную.

— Ваш собеседник знает, у кого покупает?

— Нет наверное. Да и всем уже все равно.

Скорее всего, с бывшей горнолыжницей Марией Чаадаевой не согласятся 68 тысяч ее подписчиков в инстаграме. Пять лет назад Маша сменила горные лыжи на инвалидную коляску. И теперь вместо того, чтобы спускаться со склона на скорости сто километров в час, поднимается в гору на колесах: выходит гораздо медленнее.

Последние пять лет цель Марии — просто пойти.

Немного опаснее

Первый снежный склон появился в жизни Маши Комиссаровой, когда ей не было и пяти лет. В Петербурге, рядом с комплексом СКА или «Хоккейным городом», стоял так называемый курган, попросту — свалка высотой с нормальную такую гору. Все зимой катались там на санках, а Маша с родителями — на лыжах. Когда родители спросили, хочет ли она заниматься профессионально, девочка согласилась. И дочь отдали в «Охта Парк». В этой школе она тренировалась, выросла, там началась ее спортивная карьера. До двадцати одного года Комиссарова успешно занималась горными лыжами, получила мастера спорта России международного класса.

Лыжи принесли не только победы, но и первую любовь. Когда Маше Комиссаровой было пятнадцать, а Леше Чаадаеву — девятнадцать, они вместе попали в сборную России, куда набирали лучших в стране спортсменов. Маша уже знала, кто он: про лучших всегда знаешь. Были совместные тренировки и взаимная симпатия. Потом — раздельные сборы, пересекались редко, было не до отношений. А когда Маше исполнилось двадцать два, оба перешли во фристайл, начали встречаться и больше не расставались.

Кроме успехов, хватало и травм. Разрыв передней крестообразной связки коленного сустава — самое частое повреждение у горнолыжников. В 2010 году Комиссарова пропустила Олимпиаду в Ванкувере из-за очередной травмы. «Восстановление занимает много времени, и чаще спортсмена выгоняют из сборной, а не дают время на поправку. Я больше не могла показывать прежние результаты, поэтому в основной состав сборной России меня не взяли, а предложили заниматься фристайлом. Фристайл похож на горнолыжный спорт, только немного опаснее», — объясняет Маша.

Архивные фотографии МарииФото: Мария Гельман для ТД

«Немного» случилось 15 февраля 2014 года на Олимпиаде, о которой Маша мечтала много лет. После нее 23-летняя спортсменка собиралась завершить карьеру: устала кататься и тренироваться. На тот момент она как раз закончила магистратуру НГУ им. П. Ф. Лесгафта, училась на преподавателя, могла стать тренером, но пока не думала, чем хочет заниматься дальше. Впереди блестело олимпийское золото. На шее у Марии татуировка «мечта» — про эту, будущую, победу. Но в самом выступлении, которое транслируют по телевидению для миллионов болельщиков, Мария уже не участвовала.

«Трасса в Сочи была сложной, таких еще не было в моей жизни. Когда я ее увидела, мне стало реально страшно. Но я подумала, что страх уйдет, как уходил раньше», — рассказывает Маша о тренировке накануне выступления. Когда настала ее очередь, лыжница смело поехала и прыгнула с трамплина, которого как раз не боялась — на трассе были и побольше. Приземлилась. Неудачно — на прямые ноги. Ударная волна, резкая боль в спине, следом — шоковое состояние, которое ненадолго приглушило боль. Комиссарова не теряла сознание, все понимала и говорила, что не чувствует ног и рук. Руки она почувствовала потом. Ноги — нет. До сих пор нет.

На носилках фристайлистку спустили со склона вниз, в палатку скорой помощи, вкололи обезболивающее. Маша попросила медиков снять лыжные ботинки, ей ответили, что уже сняли. «Я смотрю вниз и вижу, да, сняли, а я даже не почувствовала!». Это был шок. «Остальное смутно помню: стала проявляться боль. Меня погрузили в скорую и долго везли в больницу, казалось, что вечность» — говорит Маша. В целях безопасности на каждом контрольно-пропускном пункте всех, кто был в скорой, просили предъявить аккредитации: на олимпийских объектах можно находиться только с ней. Машин  пропуск был в рюкзаке, а рюкзака с собой не было. Даже когда его принесли, все равно не выпускали, пока не узнали у врача, какая именно у Комиссаровой травма. Она все слышала и понимала, поэтому врач не хотел говорить правду и ответил просто: «Ушиб спины».

«Я что, такая страшная?»

В  Краснополянской городской больнице №8 на Маше стали разрезать вещи — чтобы осмотреть и помочь. Маше было очень жалко новый лифчик от «Victoria’s Secret». Она  была уверена: сделают операцию, и все пройдет, поэтому жалко было вещь, а не себя. Чтобы скрепить сломанный позвоночник металлическими винтами понадобилось шесть часов.

Когда пациентка очнулась от наркоза, ее спросили, не против ли она посетителя — к ней собирался президент России. Маша подумала: «Ни фига, чего это он ко мне приедет?!», но ответила: «Ну ладно, пускай». Владимир Владимирович приехал, сказал: «Ленинградцы не сдаются». Сдаваться Маша не собиралась, но переживала о том, что папа, возможно, до сих пор не знает о случившемся, и попросила Путина позвонить ему. Леонид Комиссаров до сих пор вспоминает, как ему звонил «Вова» и на вопрос «Какой Вова? У меня их много» ответил: «Ну, Путин». Еще одна просьба Марии к президенту была отправить ее на лечение в Европу — она лечилась там и раньше, и все проходило успешно.  

Путин выполнил и вторую просьбу. На следующий день Машу на спецборту МЧС доставили из Сочи в Мюнхен. Больница Rechts der Isar специализируется на экстренных травмах, туда постоянно привозят пациентов на вертолетах после автомобильных или лыжных аварий. Там россиянке с компрессионным переломом грудного позвонка со смещением сделали еще две операции. Двенадцатый позвонок был полностью раскрошен, собрать его оказалось невозможно, и вместо него поставили металлический. Вертикальный шрам на спине Марии длиной сантиметров тридцать. «Рядом с кроватью была кнопка, на которую можно было нажимать, когда становилось совсем больно — и тогда в капельницу поступали обезболивающие. Специальный блокиратор не давал нажимать кнопку чаще, чем раз в час. Так я провела десять дней. Из-за лекарств мало что помню, но помню, что Леша был все время рядом и от этого было намного легче», — узнав о случившемся, Алексей арендовал автомобиль и, плюнув на соревнования, примчался из Швейцарии.

После операций Маша лежала в трубках, катетерах, маске. При падении сломалось еще и ребро, проткнуло легкое, развился отек, воздуха не хватало. В таком состоянии ее навестили знакомые с маленькой дочкой. Девочка при виде Маши упала в обморок, а Маша подумала: «Я что, такая страшная?» Ей самой еще не было страшно. Понимала, что травма серьезнее предыдущих, но все равно была уверена: вылечат.

Через 10 дней Машу отправили в реабилитационный центр травматологической клиники Murnau под Мюнхеном. Она знала, что этот центр лучший, и обрадовалась, что ее там быстро поставят на ноги. Но вместо этого поставили диагноз — поперечный паралич. Не церемонясь, врач сообщил, что ходить она не будет и с такой травмой нет смысла заниматься ногами. «Помню имя врача — Борис Мандрик. Я его возненавидела, хотя он, наверное, ни при чем. В Германии врачи говорят сразу и жестко, ничего не обещают, чтобы потом на них не подавали в суд за невыполненные обещания. У меня была истерика. И сразу после этого Леша сделал мне предложение. Честно говоря, я его сначала хотела послать. И ему врачи советовали то же самое: бросить меня сейчас. Леша даже не понял, зачем они ему это говорят». Алексей не просто не оставил Машу, а заменил ей сиделку, тренера, психотерапевта. А в скором времени стал мужем и отцом ее ребенка.

Уроки смирения

Но пока вместо свадебного платья была больничная одежда. Начался долгий и тяжелый реабилитационный период. Сначала Маша не могла даже сидеть. Ей потихоньку поднимали изголовье больничной кровати, голова кружилась, она теряла сознание. Прошло две недели, прежде чем она смогла сесть в коляску. Это делают с помощью специального подъемника, похожего на качели. Пересесть сама она еще не могла: две трети тела висело, спина адски болела. «Помню, как меня помыли первый раз. С одной стороны, это было круто, потому что до этого меня только тряпочками в кровати протирали. С другой стороны, я чувствовала себя просто телом, которое передвигают и перекидывают. Моют следующим образом. В палату привозят специальную кровать с клеенчатым покрытием. Под меня подсовывали резиновую ленту, как в магазине на кассе, включали ее, и по ней я “переезжала” на кровать для мытья. На ней отвозили в душевую, похожую на морг. Несмотря на все технологии, боль была адская. От шеи до пупка».

Ниже пупка Маша ничего не чувствовала. Сверху все болело. Но надо было восстанавливаться. «Мне обещали реабилитацию по шесть часов в неделю. Хотя весь день был расписан по часам, мне это казалось  какой-то хренью. Утром был час лечебной физкультуры, на которой мне кидали мячик, а я его ловила. Потом делали массаж шеи. Еще учили ездить на коляске: пересаживаться с нее на кровать, в машину, в душ, запрыгивать на бордюры, подниматься по лестнице (да, это возможно при наличии перил). Делали упражнения на стабилизацию корпуса. Когда сняли швы, плавала в бассейне. Был даже класс рисования и лепки. То есть все было направлено на обучение жизни на коляске. Я же не хотела общаться с колясочниками, которые плавают на каяках, в горы ходят и считают, что жить на коляске классно. Я хотела, чтобы со мной занимались жестко, долго и много».

Комиссарова провела в Murnau два месяца. Было тяжело среди людей в белых халатах и людей на колясках, где больничный запах и больничная еда. Леша каждые выходные, когда в клинике не было занятий, возил невесту гулять: на соседние озера — на машине, в Мюнхен — на поезде. Это помогало отвлечься и не плакать. «В Германии вообще много колясочников, они себя отлично чувствуют. Там, когда человеку говорят: “Все, ты теперь на коляске”, он отвечает: “Окей”, покупает машину на ручном управлении и записывается в секцию баскетбола на колясках. А русские до последнего борются, чтобы ходить. Потому что в нашей стране тяжело просто передвигаться на колясках, доступной среды нет».

Пятно травмы

Когда произошла травма, Маше в соцсетях писали многие, рекомендовали шаманов, колдунов, целителей — но и традиционных врачей тоже. «Я была готова хвататься за любой шанс. А Леша тщательно отбирал, потому что люди не всегда понимали, что советуют, ведь все травмы разные. Нашелся знакомый с похожей лыжной травмой, тоже на коляске. Он проходил реабилитацию в испанском городе Марбелье, в клинике восстановительной медицины доктора Евгения Блюма. В конце апреля мы полетели на консультацию». Блюм положил Марию на кушетку, покрутил, спину потрогал. Сказал, что легко отделалась, что он все понял, он готов восстановить ее за год и что надо начинать занятия прямо с завтрашнего дня. Консультация длилась минут двадцать.

«Мы решили, что надо ехать. А как? В Германии мы жили в больнице. Но через три дня вернулись из Испании, собрали вещи. Персонал не понял, куда мы так резко срываемся. У меня еще тогда не было коляски, и мне за три дня смастерили, хотя обычно делают две недели по индивидуальным меркам. Предложили на выбор несколько колясок: прогулочную, домашнюю, электрическую, пластиковую для душа, для велосипеда, спортивную. Я выбрала самую простую». Мария думала, что коляска — это ненадолго.

Мария подписывала договор с московским филиалом клиники Блюма, хотела заниматься там. Но доктор жил в Испании, и его аргументами были мягкий климат и необходимость его личного присутствия и надзора. Жена Блюма узнала у новой пациентки про материальное положение семьи, возможность оформить кредит, уровень зарплат. Услышав, что зарплата члена Олимпийской сборной команды России по фристайлу составляет двадцать восемь тысяч, спросила у того самого знакомого Маши и Леши, который там лечился: «А как они платить будут?» Они действительно не знали, как, но уже поверили в чудо и сказали, что соберут. Собрать надо было 27 миллионов рублей. Эти деньги  собрали. Первые месяцы оплатила Федерация фристайла России. В процессе лечения собирали остальное. К делу подключили благотворительный фонд «Острова», знаменитостей, друзей. Средства готова была выделить даже администрация Санкт-Петербурга — но только после завершения лечения, по результату. Доктор Блюм не согласился подписывать соответствующие документы, и город денег не дал.

Маша с Лешей сняли квартиру в Марбелье, и ежедневно по шесть часов девушка занималась в клинике по методике Блюма, которая, как оказалась, особым подходом не отличалась. Обследования и анализы тоже не проводили: для них не было необходимого оборудования и лаборатории. Как и специалистов с медицинским дипломом, кроме самого Блюма. Медикаменты врач Маше отменил, чтобы «не было отката назад».

Первые результаты появились через полгода. Но не те, что обещал лекарь. «Благодаря тренировкам в клинике у меня была крепкая спина и хорошее физическое самочувствие, — говорит Маша. — Но я все еще не могла делать ногами никаких движений, чувствительность не вернулась». Блюм отвечал: «Занимайтесь еще. Прошло мало времени. Мы только разобрали пятно травмы».

«Продавайте квартиры»

Что касается темных пятен, то скоро Маша стала их замечать на репутации чудо-доктора. «По моему примеру в его клинику привезли девочку с ДЦП из Челябинской области. Один мужчина на коляске прилетал на два месяца, занимался и улетал обратно в свое Ставрополье, занимался дома, потом снова прилетал. Пациенты с тяжелыми травмами, как у меня, платят ему по максимуму — 1500 евро в день. Блюм всем говорил, что это долгий процесс и надо заниматься и продавать свои квартиры, так как здоровье важнее. Я видела, что все его пациенты добросовестно занимаются. Но результатов не видела ни у кого».

Еще через полгода упорных, но тщетных тренировок Маше все еще говорили: «Вы плохо занимаетесь. Занимайтесь еще». Для этого нужны были еще деньги. «Сбор средств проходил не так активно, как в начале. Потому что люди тоже хотят видеть результат». Получилось собрать еще на полгода. А потом Маша и Леша прямо сказали: «У нас больше нет денег. Где результат?» Клиника обвинила в отсутствии результата саму Машу, но разрешила ей заниматься на своих тренажерах, уже бесплатно. Тренером стал ее муж Леша. «Мы не знали, правильно ли мы занимаемся. Но к нам уже никто из персонала клиники не подходил, внимания не обращали: как это обычно бывает с бесплатной медициной, всем плевать. И тогда мы поняли, что это все бред, неправда и на нас просто хотели заработать».

Осенью 2018 года Мария подала на Блюма в суд Невского района Петербурга. До этого не было финансовой возможности. А потом свои услуги предложила компания Platforma — сервис по финансированию судебных процессов. «Мы потратили на лечение и проживание в Испании 627 тысяч евро и хотим их вернуть. Уже было три слушания. Результатов пока нет. Адвокат доктора Блюма обвиняет меня в “потребительском экстремизме” и говорит, что я сама  виновата: тусила, пила алкоголь и антибиотики, не оплачивала второй год реабилитации. Это полный бред. Первый год мы платили через “Острова”, второй — наличными, расписку Блюм не давал, но у нас есть свидетели».

Еще доктор Блюм утверждает, что Мария перестала заниматься, потому что решила забеременеть. И даже говорит, что реабилитация в его клинике помогла ей в этом. «Хочу опровергнуть этот бред. Забеременела я только через полгода после того, как закончила заниматься. Это никак не связано, и беременность мы с мужем не планировали. Еще в Германии Леша спросил врачей, смогу ли я иметь детей, и они сказали, что с репродуктивной функцией все хорошо — предохраняйтесь».

Мария и Алексей поженились 26 ноября 2016 года на острове Тенерифе — Маша всегда хотела сыграть свадьбу на пляже. Их сыну Матвею, или Матео, как они его называют, сейчас год и восемь. И пока он сам катается в коляске, мама на колесах его не удивляет. «Сейчас ребенок еще слишком маленький, даже не говорит еще. Думаю, лет до четырех не будет задавать таких вопросов. А потом уже не будет повода их задавать — я буду сама ходить». Последнюю фразу Маша произносит осторожно, словно боится спугнуть будущее.  

Не смирилась

За два года Чаадаевы обосновались в Марбелье и решили остаться, скоро получат гражданство. Основная причина — адаптированная среда. «Там мне помощь не нужна, я сама езжу на машине и велосипеде с ручным управлением. В Петербурге стараюсь одна никуда не ходить. Везде нужна помощь, кругом ступеньки или неочищенный от снега пандус. Ну и климат. Зимой металлические ручки коляски становятся ледяными: нереально крутить колеса». Маша каждый год прилетает в родной город к папе и друзьям. И несмотря на нечищеные тротуары и высокие поребрики, они гуляют вместе по центру. «Надеюсь, скоро смогу это делать на своих двоих и тогда повторю на барной стойке “Гадкого койота” свой обычный танец».

По лыжам Маша не скучает. Но открыть под Петербургом горнолыжную школу — такие мысли у супругов есть. В отличие от жены, заканчивать спортивную карьеру Чаадаев не собирался, но посчитал, что здоровье Марии важнее. «Надо было постоянно быть со мной. Точнее, наверное, я его не отпускала, как мне сейчас кажется». За преданность Леша каждый месяц получает от государства 1200 рублей — такова цена помощи по уходу за инвалидом. У Маши пенсия 17 тысяч, льготы на оплату коммунальных услуг и бесплатный проезд в транспорте. Деньгами помогает Фонд поддержки олимпийцев России — и будет делать это еще пять лет.

А в 2016 году тогдашний губернатор Петербурга Георгий Полтавченко вручил Маше ключи от квартиры. «Я говорила в интервью, что моя прежняя квартира не адаптирована для инвалидов, я не смогу в нее ни подняться, ни в туалет заехать». Новая рядом с папой, в том же Невском районе. Первый этаж, заезд в парадную, специальный подъемник, чтобы преодолеть несколько ступеней первого этажа. В квартире широкие дверные проемы, нет порогов между комнатами, в туалете —поручни, в ванной — душевая кабина с откидным сиденьем. «Мне еще предлагали специальные столешницы. Но я не хочу окружать себя приспособлениями для инвалидов. Я хочу не быть инвалидом».

Слово «инвалид» Маша произносит часто, но отрицательной коннотации в нем нет. «Не люблю, когда посторонние называют меня инвалидом. Например, охранники, чтобы поднять шлагбаум, говорят по рации: “Откройте, у нас тут инвалид”. Это бесит. Но сама использую это определение, потому что говорить “человек с ограниченными возможностями здоровья” долго и сложно. Мои знакомые на колясках тоже говорят “инвалид” и не парятся».

«Сейчас много молодежи на колясках. Они хотят двигаться, а не сидеть по квартирам. И они борются за права инвалидов. Я тоже борюсь». Машины битвы разгораются на локальном уровне, но всегда заканчиваются в ее пользу.

«Когда что-то не так, подаю заявления или звоню в администрацию района. Например, когда в детской поликлинике нет пандуса. Или у моей парадной сначала не было заезда, и мне каждый раз нужно было кого-то просить, чтобы меня закатили. Сейчас его сделали, но не очень правильно: угол наклона большой, но хоть так. В кинотеатре напрягаю охранников, чтобы меня в зал занесли. А когда хожу с мужем, он меня везде на руках таскает». Глядя на Машины сторис из гостей и театров, на то, как ловко она лавирует между столиков в кафе и пересаживается с кресла на диван, мысли об ограниченных возможностях в голову не приходят. А слушая спокойные рассуждения обо всех будничных сложностях, можно подумать, что она смирилась. Или просто привыкла, как мы привыкли к снежной зиме и лестницам в кинозалах.

Маша говорит, что нет. Не привыкла. «К этому состоянию не привыкнуть. Первые два года я плакала. Не понимала, как можно быть счастливой на коляске. Со временем поняла, что надо жить, получать удовольствие и восстанавливаться. Бассейн, ЛФК, физиотерапия — это все для поддержания формы. А мне спинной мозг перебило, как электрический провод, и его надо соединить».

Чтобы это произошло, необходимы новые технологии в области нейрофизиологии, например, инъекции стволовых клеток или электростимуляция спинного мозга. Обе методики уже прошли успешные тестирования на крысах и нескольких добровольцах: возможно, прорыв не за горами. Но быть подопытной Мария не хочет, поэтому ждет, когда разработки будут эффективны и безопасны для людей. А пока у мамы Матео другие заботы: нужно купить подгузники. Детский магазин находится в том же торговом комплексе, что и кафе. Чтобы добраться до него, не нужно преодолевать ступеньки и просить о помощи.

Маша доедает круассан, привычным движением пересаживается с дивана на коляску и едет по прямой. Потому что лучше других знает о том, что лучше гор может быть только доступная среда. Она надеется, что когда-нибудь не будет от нее зависеть.

Еще больше важных новостей и хороших текстов от нас и наших коллег — в телеграм-канале «Таких дел». Подписывайтесь!