Лечение и наказание

По разным оценкам, в России проживает от 5 до 8 миллионов человек, употребляющих наркотики. Это почти в два раза больше, чем все население, например, Литвы и сравнимо с общим количеством жителей такого крупного города, как Санкт-Петербург.

Почти ежедневно каждый из них совершает преступления, связанные с незаконным оборотом запрещенных веществ: покупает, хранит, распространяет наркотики — поскольку без всего этого немыслимо их потребление.

За все эти действия силовики к ответственности ежегодно привлекают 70—100 тысяч человек. Мало это или много? Около 27 процентов осужденных мужчин и 39 процентов осужденных женщин от общей численности тюремного населения в учреждениях ФСИН содержатся по «наркотическим» статьям. Причем 85 процентов от привлеченных по наркопреступлениям лиц — это именно потребители наркотиков, а не «профессиональные» продавцы.

С 2013 года в России действует система, предполагающая возможность замены для наркопотребителя тюремного заключения прохождением обязательного лечения от наркотической зависимости. Так можно поступить, если человек задержан впервые и речь идет о небольших, разовых дозах.

В Канаде, США, Великобритании, Австралии подобная система существует с 70-х, ежегодно там к такой замене прибегают десятки тысяч человек. Только в 2007 году в целом по Евросоюзу около 36 тысяч из 144 тысяч новых клиентов программ лечения наркомании направили на реабилитацию именно суды. В России к ней прибегают в лучшем случае тысячи. Так, в 2017—2019 годах более чем из 500 тысяч осужденных за наркопреступления схемой воспользовались лишь 7979 человек.

Как работает в нашей стране механизм замены наказания лечением? Как и в чьих интересах эта технология появилась в России и насколько она эффективна? «Такие дела» попытались разобраться в этих вопросах.

Путь к закладке

Найти человека, успевшего воспользоваться системой замены наказания на реабилитацию, не так-то просто. Еще сложнее уговорить встретиться лично.

Наркопотребители — и бывшие, и действующие — не всегда готовы к контакту. Человек, согласившийся поговорить с нами, просит называть его Максимом и, успев для страховки пару раз перенести встречу, опаздывает почти на час.

Место — Чистые пруды, у памятника — называет сам. «Буду в черном худи и синих джинсах». Извиняется за опоздание: работа. Максим почти сразу признается — а мы беседуем прямо здесь, отойдя от памятника метров двести, — что «употреблял всякое» лет с тринадцати. Сперва «быстрые» наркотики — в первую очередь амфетамин, ближе к университету к ним добавились седативные. После школы поступил на дизайнера одежды в один из столичных вузов. К восемнадцати стал приторговывать и сам.

«Если ты живешь в центре и у тебя есть хорошая работа, то ты можешь себе позволить многое. Я вырос на окраине Москвы, отец из семьи ушел, мама — врач с мизерной зарплатой. Хочется гулять, есть в кафе, одеваться. Зарплаты маминой на это не хватит. Я студент. Что мне оставалось?»

Максим продавал по старинке: из рук в руки и только знакомым. «Магазины на “Гидре” (крупнейшая онлайн-площадка по продаже запрещенных товаров в российском сегменте интернета. — Прим. ТД) частенько сдают своих кладменов полиции». Малыми дозами, исключительно тем, в ком уверен. Впрочем, в клиентах недостатка не было. На пике бизнеса их сеть составляла порядка трехсот человек.

«Деньги были неплохие. За год купил себе компьютер, одежду, которую и до сих пор ношу, и телефон, — признается он. — Но это крохи, все остальное улетало на наркотики, потому что сам я их тоже употреблял».

Спустя год решил завязать с бизнесом. «Все, что осталось, даже распродавать не стал: смыл в унитаз, — не без гордости говорит Максим. — В общей сложности граммов 250 порошка. Подчистую». Но употреблять так и не перестал.

«У меня были деньги, были наркотики, я жил на хорошей квартире, но эмоционально был полностью разбит, возле меня вообще никого не было. Бывали моменты, когда от этой безысходности выходил на улицу и думал: ну что делать, пойти под поезд лечь?» — Максим разводит руками.

Закончилась его наркоодиссея типично: поехал на место за закладкой для себя и попался. Балаклавский проспект, метро «Чертановская». Серые панельные многоэтажки. Ночь. Аккурат по тем координатам, что были указаны в сообщении, у подъезда оказался припаркован белый Hyundai Solaris. С приглушенными фарами. Максим искал клад в назначенном месте. Через какое-то время из машины вышли два полицейских, с ними понятой.

В карманах, по его словам, ничего не было, товар Максим поднять не успел — но в телефоне, который правоохранители тут же изъяли, быстро нашлось сообщение с координатами с фотографией места.

«Наркотик полицейские мне в куртку положили собственными руками. В протокол записали: четыре грамма — даже не взвешивая, — утверждает Максим. — Пока я сидел в обезьяннике, сотрудники полиции раза четыре приходили с предложением “договориться деньгами”. Говорят: “Если бы у тебя было тысяч 200-300, можно было и замять”. А я же уже не торгую, мама врач. Откуда у меня 200 тысяч?»

Через четыре месяца, уже на суде, адвокат по назначению (на другого у семьи денег не нашлось) предложил заменить лишение свободы условным сроком два с половиной года с обязательной социальной реабилитацией. Судья согласилась: «Подкинули — не подкинули, ты же приезжал туда за наркотиками?» — «За ними». — «Ну вот!»

Империя ФСКН

Если разбираться, как появилась система замены тюремного срока реабилитацией, то историю стоит начать с 18 апреля 2011 года. Именно тогда состоялось заседание президиума Госсовета, посвященное борьбе с распространением наркотиков среди молодежи, под председательством президента страны Дмитрия Медведева. Там предложение создать на законодательном уровне «систему правового принуждения к лечению» прозвучало впервые.

Сперва в докладе члена Госсовета Дмитрия Мезенцева, занимавшего в то время пост иркутского губернатора, и сразу после — из уст главы еще действовавшей Федеральной службы по контролю за оборотом наркотиков (ФСКН) Виктора Иванова.

Последний, помимо предложенной губернатором гуманизации уголовного наркозаконодательства, тут же посоветовал дополнить ее обратным маневром: криминализацией самого потребления наркотиков. Этот маневр на ближайшие годы и стал причиной затяжного конфликта между сообществом медицинских профессионалов, занятых реабилитацией, и силовым ведомством.

В строгом смысле слова потребление наркотиков в российском законодательстве было криминализировано и ранее, но наказывалось не тюремным сроком, а штрафом от 4 до 5 тысяч рублей (или арестом на 15 суток). Если хранение, приобретение и сбыт наркотиков прописаны в Уголовном кодексе (статьи 228 и 228.1), наказание за потребление регулируется кодексом Административным (статья 6.9). Предложение ФСКН «спрямить фронт», перенеся статьи за потребление из КоАП в УК, для всей наркологической отрасли могло обернуться значительными переменами.

Как отмечает в разговоре с корреспондентом ТД юрист программы «Новая наркополитика» Института прав человека и один из ведущих экспертов по наркополитике в стране Арсений Левинсон, в то время, на переломе нулевых и десятых, наркополицейское ведомство действительно систематически предпринимало попытки подмять под себя наркотическую сферу.

Сперва — создав в 2007 году возглавленный вскоре самим Ивановым Государственный антинаркотический комитет (ГАК), формально призванный координировать деятельность федеральных органов исполнительной власти, но по факту ставший придатком самой ФСКН: аппарат ГАК напрямую являлся подразделением Федеральной службы наркоконтроля. Позже — попытавшись замкнуть на себе работу со всеми без исключения наркозависимыми и установить контроль над сетью реабилитационных центров по всей стране.

Иллюстрация: Катя Симачева для ТД

Уже в ноябре 2014 года Виктор Иванов предложил создать на базе многочисленных (от 500 до 600, по оценкам самого ведомства) коммерческих и прочих негосударственных реабилитационных центров, разбросанных по всей стране, единую систему, связанную общими стандартами, системой сертификации и государственных грантов, распределять которые будет его ведомство. И даже запросил у государства под это 10 миллиардов рублей из бюджета.

Учитывая, что в системе Минздрава к тому моменту насчитывалось всего 18 реабилитационных центров и 88 отделений медико-социальной реабилитации, такая административная экспансия должна была поставить практически под полный контроль ведомства единственную сферу наркополитики (реабилитацию), еще свободную от его влияния.

Нужно ли уточнять, что и сертификаты, и стандарты самой работы ведомство для негосударственных центров собиралось разработать самостоятельно, без участия медиков? Кроме того, именно тогда, как объясняет Левинсон, под цели ФСКН законодательно в России оказались разделены понятия медицинской и социальной реабилитации. Несмотря на то что до этого вся реабилитационная работа в профильных законодательных актах фигурировала исключительно как «медико-социальная». Через дефис.

Восстание медиков

По мнению экспертов, это разделение было надуманным и вредным. Зачем оно понадобилось? «Координировать медицинскую реабилитацию ФСКН не могла по определению, поскольку они не врачи, а выделение социальной реабилитации как отдельной области должно было позволить наркополицейским взять над сферой контроль, замкнув на себя большую часть негосударственных центров», — констатирует Арсений Левинсон.

В своих интервью с ним соглашается президент фонда «Нет алкоголизму и наркомании» Олег Зыков: по его словам, на переломе десятилетий врачи были готовы предложить и уже разработали собственные стандарты, но «ФСКН со страшной силой стала отжимать от этого процесса Минздрав, и Минздрав с удовольствием “отжался”. В итоге государство с подачи силовиков разделило лечение и реабилитацию». Впрочем, не всем планам наркополицейских удалось воплотиться в жизнь.

В итоге, если систему грантов, несмотря на сопротивление Минфина, удалось запустить (что ожидаемо обернулось коррупционными скандалами: большая часть денег сразу же направилась в карман центров, связанных с заместителями Иванова), то ужесточения ответственности за потребление наркотиков и перенесения соответствующей главы в Уголовный кодекс, а стало быть, потери контроля за областью врачам удалось избежать.

Уже на упомянутом заседании Госсовета 2011 года с осторожными сомнениями относительно оправданности криминализации потребления выступили тогдашний глава Минюста Александр Коновалов и даже сам президент Медведев. А уже в мае 2012 года с критикой предложений ФСКН выступил главный нарколог Минздравсоцразвития РФ Евгений Брюн.

И сам Брюн, и общественники, занятые в реабилитации наркозависимых, замечали, что новелла, предложенная силовиками, в состоянии не просто разрушить систему уже существующей реабилитации, но даже и сделать построение такой системы вовсе невозможным:

Так, в результате дискуссии между медицинским и силовым ведомствами, наркологическую отрасль удалось отстоять. И тем не менее сама система понуждения к лечению в форме замены уголовного наказания за хранение и продажу наркотиков на принудительное прохождение реабилитации все-таки вступила в силу.

В ноябре 2013 года Государственной думой оказались приняты сразу два закона: 313-ФЗ и 317-ФЗ, сделавшие такую замену возможной. А в апреле 2016 года грянуло сенсационное расформирование ФСКН и громкая отставка соратника Владимира Путина со времен работы в мэрии Санкт-Петербурга Иванова. Стандарты и сертификация вновь вернулись в юрисдикцию Минздрава. Как правопреемник упраздненного ведомства, МВД еще около двух лет выдавало гранты для негосударственных центров, а по истечении срока свернуло непрофильную для себя деятельность.

«Бумажный вопрос»

За год через систему обязательного лечения в обмен на условный срок по всей стране проходит немало людей. И пусть количество подобных приговоров год от года неуклонно снижается: так, самый беглый поиск по московским городским судебным базам — по, к примеру, 228-й статье УК за 2017 год — дает свыше 400 приговоров, к 2019-му их становится немногим более сотни. Случай Максима — один из них.

В теории система выглядит так: в случае уголовного судебного разбирательства по «значимым» (то есть достаточным для уголовного наказания), но малым дозам, присуждая условный срок, судья может сперва отправить подсудимого на диагностику. И в случае если государственный врач-нарколог подтвердит диагноз «аддикция», обязать наркопотребителя — в качестве условия назначения условного наказания — пройти реабилитацию.

В приговоре обычно указывается, какая точно должна быть реабилитация — социальная или медицинская, в стационаре или амбулаторно (в наркодиспансере). Просидев как минимум пару месяцев в ожидании приговора, такой подсудимый, покидая здание суда, отправляется не в тюрьму, а домой.

После регулярно, в течение всего условного срока, он будет вынужден не только отмечаться у инспектора (раз в неделю или раз в месяц), но и через несколько дней явиться в уголовно-исполнительную инспекцию, чтобы получить направление, с которым обязан отправиться в реабилитационный центр или государственную клинику.

По окончании реабилитации осужденный должен предоставить инспектору справку о том, что реабилитацию он прошел. Иначе тот вправе выписать предупреждение об уклонении осужденным от исполнения возложенных на него судом обязанностей (статья 190 УИК РФ), повторное вынесение которого по ходатайству инспектора чревато заменой условного срока на реальный.

В случае с лечением, если оно проводится в медицинском учреждении, пациент получит бумагу установленного образца. Именно ее он и должен будет предъявить инспектору. В случае социальной реабилитации бумагу центр может составить в свободной форме и просто заверить печатью.

Реабилитация из-под палки

Важно, что бумагу может предоставить только юридическое лицо, то есть неформальные двенадцатишаговые группы такую справку выдать не могут. А стало быть, весь поток, не нашедший места в скудной государственной системе реабилитации, как правило, достается коммерческим «рехаб-центрам», в один из которых и угодил Максим.

Но процедура в его случае выглядела совсем не так, как она прописана в законе. «На следующий день после того, как я вернулся домой, с собственной постели меня поднял окрик “Вставай!” — рассказывает парень. — Открыв глаза, я увидел, что надо мною стоят два бугая. И даже испугался, что опять пришли арестовывать». Но «бугаи» представились психологами.

Как выяснилось позже, адрес Максима им сообщила полиция, а мать открыла дверь и показала комнату. После недолгих сборов молодой человек оказался в машине по дороге куда-то в Подмосковье. «Серая “Хонда Аккорд”, стекла, тонированные в мясо, какой-то жуткий блатняк из динамиков. Думаю: “Хороши “психологи”», — вспоминает теперь Максим.

По приезде его отведут в неприметный трехэтажный загородный дом, окруженный кирпичным глухим забором с колючей проволокой. «Это наша больница — а телефон и паспорт просят сдать». «Бугаи» оказались не психологами, а «консультантами по зависимости», то есть линейными сотрудниками центра и так называемыми мотиваторами, занимающимися доставкой пациентов.

Схема реабилитации, принятая в центре: групповые занятия по в причудливых формах смешанной с полутюремным режимом самопальной версии двенадцати шагов. Все пациенты делились на «спонсоров», то есть бывалых реабилитантов, призванных руководить неофитами, и «подспонсорных». Консультанты — сами бывшие наркозависимые.

В интернете легко найти немало историй про «пыточные» реабилитационные центры, открытые бывшими бандитами, в 90-х решившими «пацанскими» методами бороться с наркопотреблением. В том, куда попал Максим, «жести», как признается и сам парень, не было.

«Сразу как я туда приехал, мне с матом объяснили, что, пока я не подпишу все бумаги, не отпустят. И бросили в барак. Огромная комната на 20 человек, на кухне грязь, тараканы. Все двери на ключах, решетки на стенах. Курить по расписанию, — рассказывает парень. — На третий день я сломался и подписал все, что дали».

Через десять месяцев Максима отпустили домой под обязательство вернуться, на этом реабилитация и закончилась. «Оказавшись дома, я сразу решил, что в центр больше не вернусь. Мать и так заплатила им за это время более полумиллиона. А поскольку паспорт мне вернули и даже бумажку для полиции, что основной курс реабилитации я прошел, дали, формально с ними я уже связан не был», — говорит он.

Впрочем, отказаться от услуг оказалось не так-то и просто. На шестой день за парнем приехали двое — «паковать в машину». «Пока они мне стали крутить руки, чтобы запихать в машину и увезти с собой, я набрал телефон полиции. Увидев, что меня бьют, полицейские оттащили бугаев и предложили написать заявление. Я отказался. Но больше “реабилитаторы” на пороге моего дома не появлялись». Еще через десять дней у Максима случился первый срыв. Эффект неоконченной реабилитации не продлился и двух недель.

Вопрос мотивации

Консультант по зависимости, долгие годы работавший в одном из государственных центров реабилитации, к которому мы обратились, в анонимном разговоре называет методы с насильственным вывозом человека недопустимыми («Нормальные центры так не работают»), но просит не сгущать краски. Даже в государственных центрах меры принуждения есть.

«В отличие от обычной психологии, когда к специалисту приходит осознанный пациент и просит поработать с его проблемами, в наркологии мотивация почти всегда внешняя: родственники, суды, болезни. Внутренняя мотивация выращивается в процессе реабилитации, и сопротивление — типичная реакция новичка, попавшего в центр, а преодолеть его помогает в том числе дисциплина», — подчеркивает наш собеседник.

Иллюстрация: Катя Симачева для ТД

Через год после выхода из центра бросить наркотики Максиму все-таки удалось. Старая подруга отвела к «Анонимным наркоманам» — лечение в таких группах подчеркнуто добровольное. С тех пор он успел поступить в новый вуз, на этот раз юридический: «После всего, что со мною случилось, хочу стать адвокатом». Нашел работу.

Пока мы разговариваем, в полутора метрах от нас как из-под земли появляется наряд полиции, просит пожилого ухоженного мужчину с лавочки напротив спрятать бутылочку с дешевым коньяком, из которой тот методично отхлебывает, и прямиком направляется к нам. Но, не заметив ничего в руках, кроме кофе, разочарованно удаляется. «Выздоравливающему наркоману», как называют себя сами участники двенадцатишаговых программ, алкоголь строго запрещен. Максим, впрочем, признается, что раз в месяц позволяет себе пиво: но сегодня не тот случай.

Чужой опыт

Первые программы замены уголовного срока реабилитацией на Западе стали появляться в 1970-х годах по аналогии с программами перенаправления нарушителей с психическими заболеваниями и нарушителей-подростков. Объединены они были общей логикой, что инструменты уголовного правосудия не будут показывать эффективность в случаях, когда основная причина нарушений — проблемное потребление наркотиков.

Вместе с декриминализацией действий, не связанных с коммерческим систематическим сбытом наркотиков, это позволило значительно снизить наркопреступность, переключив полицию на борьбу с серьезными преступными группами.

«В Канаде, США, Великобритании, Австралии и других странах, где применяются подобные методики, замена наказания мерами лечения происходит как за преступления, связанные с незаконным оборотом наркотиков, так и за преступления, которые совершаются на фоне проблемного потребления», — рассказывает ведущий аналитик по правам человека Канадской правовой сети по ВИЧ/СПИДу Михаил Голиченко. Тут на наркологическую реабилитацию можно попасть и с мелкой кражей, и с хулиганством, если они были совершены на фоне зависимости и являются ее следствием.

Почему система не работает так же в России? Эксперты винят отсутствие системы реабилитации, нехватку профессиональных центров и общий репрессивный уклон наркополитики в стране.

«С одной стороны, в идеальном мире это была бы неплохая схема, когда человека, вместо того чтобы сажать в тюрьму, оставляют на свободе в обмен на обязательство пройти лечение. Но как всегда, реальность, она немного другая, — говорит координатор уличной социальной работы Фонда имени Андрея Рылькова, важнейшего московского НКО, работающего с наркопотребителями, Максим Малышев. — На практике, в основном среди наших подопечных, те, кто столкнулся с системой, были вынуждены лишь симулировать выздоровление, и пока не кончится условный срок».

С ним согласен и Арсений Левинсон. «Низкая эффективность существующей системы связана с тем, что она в итоге привела не к замене наказания на лечение, а к утверждению лечения в качестве наказания», — подчеркивает правозащитник.

Более того, как отмечает Левинсон, порядка 80 процентов дел небольшой тяжести для людей, привлекающихся впервые, и без всякой реабилитации заканчивается условным сроком, а значительное количество задерживаемых полицией с дозой «на кармане» нарушителей наркотики потребляют в рекреационных целях и не нуждаются в реабилитации.

По крупным же дозам и людей, уже попадавших в поле зрения правоохранителей в связи с нарконарушениями, как правило, система, напротив, обходит стороной. На них действие закона не распространяется, и убедить судью в обоснованности замены тюремного срока на реабилитацию бывает очень сложно. Фемида в таких случаях идет навстречу наркопотребителю крайне редко. Даже если зависимость вполне реальна.

Об этом говорит и координатор «Гуманитарного действия», крупнейшего петербургского НКО, работающего с потребителями наркотиков, Алексей Лахов. «У нас есть отдельная программа, которая помогает потребителям, совершившим нарушение и нуждающимся в реабилитации, получить замену наказания лечением, даже если судья изначально не готова прибегать к существующим механизмам», — рассказывает он.

«Каскад помощи»

Во всем мире работа с потребителями наркотиков, как подчеркивают эксперты, подразумевает несколько этапов: уличная социальная работа, раздача чистых шприцев, снижение вреда от потребления (именно она позволяет рекрутировать в реабилитацию тех, кто еще не совершил преступления), медицинская детоксикация — она делается в условиях стационара. Третий этап — реабилитация. Четвертый: ресоциализация — помощь, которую социальные работники оказывают наркопотребителю уже после того, как он вышел из реабилитационного центра.

На этом этапе реабилитируемому могут предложить временное кризисное жилье, если ему негде жить, что-то вроде комнаты в общежитии, обучение, содействие в трудоустройстве, сопровождение.

«Из четырех составляющих “каскада помощи” у нас есть только два или, лучше сказать, полтора, потому что даже второй этап доступен оказывается не всем», — подчеркивает Малышев. Ирония, по его мнению, заключается в том, что система реабилитации, которую подразумевает суд, обязывая преступника пройти ее под угрозой замены условного наказания реальным, просто отсутствует.

Выходом могла бы стать частичная декриминализация хранения наркотиков и создание сети низкопороговых реабилитационных центров, доступных нуждающимся в них потребителям. «Нужно не настраивать репрессивную машину так, чтобы она принуждала к лечению, а сделать добровольную помощь доступной для нуждающихся в ней», — заключает общественник. Но пока о создании полноценной системы таких центров, государственных или частных, речи не идет.

Впрочем, в сухом остатке даже плохой центр лучше, чем тюрьма, «потому что из тюрьмы этот несчастный наркозависимый выйдет уже настоящим уголовником, там происходит деформация личности», — согласно большинство экспертов, опрошенных нами.

«До тех пор пока репрессивная наркополитика в нашей стране не изменится, пусть люди лучше попадают все-таки не в тюрьму, а в систему оказания помощи, даже если эта помощь пока далеко не везде оказывается надлежащим способом», — подводит итог Алексей Лахов. По факту система, являющаяся осколком грандиозных планов почившей в бозе ФСКН, хоть и не без проблем, но работает. И работает — пусть даже и против воли своих создателей — на гуманизацию российской системы работы с наркопотребителями.

Хотите, мы будем присылать лучшие тексты «Таких дел» вам на электронную почту? Подпишитесь на нашу еженедельную рассылку!