Митрофаныч приходит и ночью. Как живет один из старейших ветеринаров Алтая

Вскакивать ночью с постели из-за стука в окно — обычное дело для сельского ветеринара. Сотни раз Иван Гатилов в потемках бежал спасать тех, кого вот-вот могли забить, «чтобы не мучились». У животных случаются роды, обостряются болячки, как и у людей, чаще всего ночью

Всех своих детей мать Ивана Гатилова рожала дома — в деревенской избе, на русской печке. По словам Ивана Митрофановича, здесь были самые подходящие условия: тепло, рядом согретая вода. Как получилось, что четверо из пяти сыновей Гатиловых пошли в ветеринары, — загадка. Словно заговор какой-то был сделан на эту семью — или печка волшебная.

У самого Ивана Митрофановича объяснение проще:

— Мы росли среди коров, лошадей… Сами ухаживали за скотиной — рано остались без отца. Знали, что в деревне без нее не выжить.

Hand made из навоза и 50 соток картошки

Гатилов вырос на Алтае, в селе Новошипуново. В молодости его отец работал в Бурятии на шахте, где подхватил болезнь легких. Он умер, когда Ивану было девять лет (родился в 1950 году), а самому младшему сыну в семье — шесть. И братьям пришлось повзрослеть.

— В десять лет я себя чувствовал нормальным мужиком. Умел и со скотиной управляться, и на огороде. А в деревне за счет чего еще жить? И то, что сегодня говорят: «О! У них 15 соток огорода!» — для нас смех. У нашей семьи было 50 соток только картошки, — вспоминает Иван Митрофанович.

Но огородом и скотиной детские заботы не ограничивались. Первое дело, которое осваивали самые маленькие деревенские ребятишки (до шести лет), — изготовление кизяков. Это топливо для печи из навоза и соломы. В каждом регионе была своя рецептура кизяков. В Азии их в основном делали из овечьего помета в форме лепешек. На Алтае — из коровьего в форме кирпичиков.

— Горит кизяк жарко, будто береза. Но дерево быстро прогорает, а кизяк медленно тлеет, подолгу отдает тепло. В этом он похож на уголь. Как же от него русская печка накаляется! Огненная махина! — глаза Ивана Митрофановича тоже вспыхивают. — У нас, ребятни, у каждого на костяшках были ожоги (показывает на бедро). Отметины. Если нечаянно улегся на голую печку или задремал, а подстилка сбилась.

Голос у Ивана Митрофановича сильный, под стать его росту (около двух метров), но мягкий: вместо «г» он произносит «х». Хочется слушать его, подперев щеку кулаком. Мы разговариваем с Иваном Митрофановичем в конторе учхоза «Пригородное» Алтайского аграрного университета, в котором он проработал 30 лет и был «рожден как профессионал». Гатилов вышел на пенсию восемь лет назад, но его все равно зовут сюда, чтобы посоветоваться.

За изготовлением кизяков, по словам Митрофаныча, малышня проводила целое лето.

— Нужно набрать в кучку навоз и полить. Дальше разбрасываешь эту кучку, загоняешь на нее лошадь, а то и двух (к первой за хвост привязываешь вторую), и водишь по кругу часа три. Лошади месят копытами навоз с водой и отходами от соломы (подстилки для скотины в сарае). Получается вязкая смесь, похожая на пластилин. Раскладываешь ее по деревянным формочкам — станочкам. Потопчешься, чтобы масса уплотнилась, и тащишь на поляну, вываливаешь. Кизяк сохнет.

Через три-четыре дня каждый кирпичик ставили на ребрышко. Дальше — в пяточек: четыре кизяка — домиком и пятый — сверху.

— Неохота, жарко! Тем не менее возишься с ними. Куда деваться?

Затем ребятня укладывала кизяки плашмя в горки с маленькими просветами, их продувал ветер. Стояли они до осени, пока кирпичики из навоза не превращались в сухари. В конце концов кизяки перекладывали в плотные скирды, похожие на стога сена (из-за скатов дождь не проникал внутрь, а стекал вниз). Зимой к ним бегали с корзинами, чтобы топить печку.

«Особая честь» на покосе

Потом детей ждала работа в поле. Это был неписаный закон: с шести лет — на сенокос. Ночевали в поле на стане (легкая постройка), спали на матрасах и подушках, набитых соломой. Шесть дней на сенокосе, а по воскресеньям отдыхали, ездили домой.

Сначала в поле выходила тракторная косилка. Дальше скошенное сено сгребали конными граблями в рядки — валки. Причем, чтобы тебя пустили на конные грабли, надо было заслужить (Иван Митрофанович «удостоился этой чести» в девять лет). Из рядков делали копешки — с помощью бревна, которое за собой тащила лошадь. Дерево давило на сено, сгребая его в кучу, и, когда она вырастала до определенного размера, перепрыгивало через нее и нагребало новую. Следующий этап — подвезти копешки к месту, где будет стог, на волокушах (деревянная конструкция, похожая на плот). И заключительный — сметать сено в стог. Самая искусная работа была у вершильщика — того, кто стоит сверху и раскладывает сено.

— До вершильщика я дослужился в пятнадцать. Это было самое крутое. И другой жизни себе не представлял.

Дыхание лошади

— Почти все ребятишки в моей деревне пахли одинаково — лошадьми. Для меня конский пот — духи. К лошадиной морде прислонишься лицом — чувствуешь запах воздуха, который она выдыхает, — прикрывает глаза Иван Митрофанович. — Своеобразный такой, вкусный. Руку под потник засунешь — тепло. Мы вместо седла использовали старые фуфайки. На седлах в деревне редко ездили.

После школы Иван выбирал между двумя профессиями: ветеринара и механика. Стать механиком тогда было почетно и престижно. Но рядом с железками он себя не видел, только рядом с животными, как и остальные три брата: Николай, Александр и Семен (мне запомнилась фраза Ивана Митрофановича: «У меня прекрасная память — на собак, коров и дни рождения»). Все братья окончили Алтайский аграрный институт. Их мама, Вера Семеновна, была безграмотной, потому что детство провела в ссылке (родителей раскулачили), и мечтала, чтобы сыновья получили хорошее образование, вышли в люди. Мечта сбылась «в лучшем виде»: двое — заслуженные ветеринарные врачи РФ, а Иван — заслуженный работник сельского хозяйства РФ.

Чистота — залог здоровья

Любимые пациенты Ивана Митрофановича — коровы. Он много сделал для того, чтобы люди пили «чистое» молоко от здоровых буренок. Их, как выясняется, в нашей стране меньшинство. И те болезни, которые есть у животных, потом «наедаем» мы.

Однако нынешние университетские преподаватели, обучающие ветеринаров, едва не воют: редкий студент хочет лечить сельскохозяйственных животных — предпочитают кошек и собак.

— Иван Митрофанович, почему коровы и свиньи молодежь теперь не интересуют? — спрашиваю Гатилова.

— Не в интересе дело. Узнаете поближе тех же коров — пригорите к ним не меньше. У коровы бесподобные глаза! Все тебе без слов расскажет: здорова или плохо ей. Взгляд может быть сытым, голодным, веселым, грустным. Корова привязывается к своему хозяину или доярке, точно собака, и хозяин — к ней. Чужих она к себе не подпускает. Главная причина — в копейке. На кошках и собаках сейчас можно нормально заработать, а на коровах и свиньях — нет.

Гатилов прав. Раньше животноводство шло в гору. Будущие ветеринары шли в сельское хозяйство, знали, что их там ждут и им точно не придется нищенствовать. И, что тоже важно, их было кому поддержать и направить: с молодыми специалистами работали наставники.

— Я очень благодарен Николаю Никифоровичу Мишкину. Умнейший был человек, ветеран войны, спокойный, настоящий дипломат. Он много мне дал. Помнится, пришел я к нему сдавать отчет. Присел за стол, и он ко мне обращается: «Иван Митрофанович, я понимаю, что это не тактично. Но я посмотрел на твои руки. Ну мозоли — это да. А остальное?» Это он про въевшуюся в кожу грязь на указательных пальцах: у нас была корова, я сам с ней управлялся. «Знаете, вы ветеринарный врач. Вы несете культуру». Господи, дальше не надо было объяснять! Я сразу понял и от стыда сквозь землю готов был провалиться! Понимаете, он боролся за культуру в животноводстве. И нас этому учил.

А культура на ферме начинается с элементарного — с порядка и отношения к животным. Там и там работы у Ивана Митрофановича хватало.

— Возьмем свиней. Многие думают, что это самые грязные животные. Но причина-то не в свиньях, а в людях, которые создают для них условия. Я к свиньям ровно относился. Столкнулся же вплотную — и сильно зауважал. Свинья на самом деле чистейший зверь. Никогда не опорожняется где попало — ходит в туалет в один уголок, как домашняя кошка. И ложится на свое определенное место.

— Почему тогда в свинарниках грязь?

— Потому что вовремя не чистят и не дают им достаточно места: на одну свинью положено минимум четыре квадрата, их же загоняют на полтора.

— А то, что в лужах любят полежать?

— Так они от чесоточных клещей очищаются. Грязь высыхает, свинья трется, и вместе с грязью отлетают паразиты. А роется свинья в земле, чтобы добыть нужные микроэлементы и по старой памяти — ее предки питались кореньями.

В Алейском откормсовхозе, где Иван Митрофанович ветеринарил сразу после вуза, навели такой блеск, что туда поехали на экскурсии из окрестных хозяйств.

— С помощью гидропоники мы выращивали в лотках с глиной пшеницу и овес. В лоток накладывается глина, засеивается. Через две недели на ней трава щеткой — полезный корм. Мы их помещали в клетки и в день по куску отламывали. Заходишь на ферму: стены побелены, в клетках зеленые лужайки. Не верилось, что так может быть в свинарнике.

Что до отношения к животным, то здесь главная проблема, по словам Ивана Митрофановича, в жестокости. Долгая война у него шла с пастухами, которые бичами хлестали коров. Слова не действовали — прибегали к штрафам. Но и эта мера, как отмечает Гатилов, не спасительная: слишком велико в людях желание показывать силу перед беззащитными.

— Бить корову бичом — дикость. Но у нас это по-прежнему практикуется. Да не просто хлещут, а делают так, чтобы больнее было, чтобы ранить скотину. На самый кончик привязывают проволоку. У бича вся сила уходит на кончик, и он поэтому рассекает шкуру. Бичом, чтобы вы знали, достаточно щелкать по земле. Коровы боятся громкого звука. И, если стадо разбредается, от щелчка снова сбивается в кучу — срабатывает массовая защита.

Роскошь по-советски

В 1976 году Гатилов осел в барнаульском поселке Пригородном. Сколько он местных дворов обошел — не счесть. Обычная история для сельского ветеринара: работаешь на ферме, а лечишь скот со всей округи. Практически на каждом подворье в ту пору держали живность (в Пригородном насчитывалось 280 коров, в соседней Власихе — 360). И народ, прознав про толкового ветврача, тянул его к себе.

Кстати, на скот в 70-х устанавливали лимиты. К примеру, одной семье разрешалось иметь одну корову. Иначе считалось, что хозяева буренок занимаются незаконным обогащением. Иван Митрофанович вспоминает, как ему приходилось делать предупреждение семье, в которой держали аж двух коров и двух телок (молодые коровы, не успевшие дать потомство).

— В учебном хозяйстве заведовал гаражом Павел Иванович. Кто-то разузнал, что у него две коровы и две телки, и выступил на профсоюзном собрании: вот у него скотины полный двор, он продает молоко и себе «Жигули» взял. Нужно, значит, над завгаром установить рабочий контроль, провести у него комиссию. И меня назначили председателем рабочего контроля, — делает паузу Иван Митрофанович. — Я знал Павла Ивановича. Он исключительный мужик, работяга. К тому же я у него бывал, лечил его животных и видел, что он трясется над каждой головой. Но что делать? Я еще молодой, 26 лет. Взял с собой второго человека, и поехали мы к нему. Зашли в сарай: чистота, сухо, не налюбоваться. Животные ухоженные, здоровые, сытые. Но нельзя! Я в итоге сделал комиссионный осмотр и предупредил, что нужно оставить одну корову. Чувствовал себя отвратительно, будто между молотом и наковальней. А те, кто заставлял проводить контроль, ведь никого из скотины не держали. У секретаря парткома были только куры. У председателя профсоюза — вообще пустой двор, да еще и выпивал. Им было не понять.

Кладбище ветеринара

Говорят, что у каждого врача есть свое кладбище. У ветврача — тоже.

С тяжелым сердцем Иван Митрофанович вспоминает, как он летом в частном секторе вакцинировал овец от сибирской язвы и они чуть все не погибли.

Перед вакцинацией ветеринары узнали прогноз погоды (нельзя делать прививки в сильную жару, иначе идет дополнительная нагрузка на организм животного), ожидалась нормальная температура. Но на следующий день после прививки было невыносимое пекло. Чабан подогнал овец к ледяной запруде у ручья. Они зашли в нее и замерли, будто деревянные, с места не двигаются.

— Резкий перепад температур. При вакцинации такое опасно. Не зря и людям врачи при прививках говорят: берегитесь. Мы стали вытаскивать овец из воды, вводить им сыворотку, чтобы она нейтрализовала вакцину. Но все-таки несколько овец погибло. Люди на нас кричали: «Вы, наверное, специально сделали!» Чуть нас не поубивали. Но как же специально? — оправдывается Иван Митрофанович. — И стыдно было, и обидно, и жалко.

Но случай с вакцинацией не сравнится с тем, что Гатилов пережил позже. Он сам себя протащил через ад, пытаясь очистить «Пригородное» от опасной болезни — лейкоза. Вынужден был увести на бойню около 500 коров.

— Прежде в молочном животноводстве острее всего стояли две проблемы: туберкулез и бруцеллез. Эти инфекционные заболевания передаются человеку. В 60, 70 и 80-х мы их ликвидировали. Следующим этапом должна была стать ликвидация лейкоза. Но лейкозный период до сих пор продолжается, — констатирует Гатилов.

Лейкоз крупного рогатого скота — стыд отечественного агропромышленного комплекса. Им поражено больше половины российских ферм.

«Приехал» лейкоз в Россию после Великой Отечественный войны вместе с голштинской породой коров — лидером по продуктивности. Из Западной Европы массово завозили скот и скрещивали с местным, чтобы повысить надои. Надои выросли. Но буренки начали чахнуть от неизвестной болезни: в считаные месяцы доходили до шершавого скелета и подыхали в муках. Точно люди, сгорающие от рака.

Это действительно оказался рак — вирусного происхождения. Коварный и быстрый в передаче: вирус переносится через слюну, кровь, молоко и испражнения. Диагностировать лейкоз научились в 80-х. Но дальше наука не пробилась: ни вакцины, ни лекарств от него не придумали.

— Пробовали обхитрить лейкоз с помощью генетики: обычных коров скрещивали с зебу (горбатыми коровами из Индии), чтобы усилить иммунитет против вируса. Иммунитет получили более устойчивый, но молоко пропало (зебу дает мало молока). Селекция нам не помогла.

Изучением лейкоза Гатилов занимался с 1987 года. Писал по нему кандидатскую. Вскрытие туш, по его словам, повергало в ужас.

— Опухоли гигантские! Вирус может укорениться в любом органе или ткани. Но зачастую поражает лимфатическую систему. Обычно у крупного рогатого скота лимфоузлы с перепелиное яйцо, а из-за болезни разрастаются с кулак или человеческую голову.

И эта опасная инфекция преодолевает межвидовые барьеры.

«Сами их доите!»

Единственный способ бороться с лейкозом — выявлять инфицированных животных и уничтожать их. Это экономически невыгодно (поэтому, по мнению ветеринаров, эпопея с лейкозом в России не заканчивается), тем более что лейкоз поражает самый высокопродуктивный скот.

— Коровы, которые дают много молока, теряют в здоровье. При работе на износ ослабевает иммунитет, и вирус быстрее овладевает организмом. И тут неминуемо подключается экономика. Как можно избавиться от такой коровы? Раз: она дает много молока, это деньги. Два: она принесет тебе теленка, это тоже деньги.

По словам Ивана Митрофановича, если хозяйство идет против лейкоза, ему приходится пускать под нож львиную долю стада. В «Пригородном» зараженность была до 80% при поголовье скота в 650 коров.

— Я быстро понял, что лейкоз можно победить лишь радикальными методами. Будешь тянуть — скот на ферме будет бесконечно заражаться. Вот пример. В учхоз привезли 100 голов из Дании. Абсолютно здоровый по лейкозу скот. Сделали для него отдельную мини-ферму. Но спустя несколько лет директор хозяйства решил их поставить на общую ферму, чтобы уменьшить затраты на содержание. Я отговаривал его: «Нельзя этого делать! Вы увидите, они заразятся». Нужна жесткая изоляция: отдельное помещение, отдельное оборудование, отдельные сотрудники. И все равно перевели. Начинаем проводить исследования в следующем году: выявили 20% зараженных, потом — 30% и так далее. И, когда я сам возглавил хозяйство, уже стал бороться с лейкозом так, как считал нужным.

Каким образом Гатилову удалось уговорить коллег пойти на этот рискованный шаг и избежать разорения, трудно представить. Обычно предприятия доходят до половины пути и бросают из страха, что к финишу подойдут банкротами. Никакой поддержки государство по лейкозу и сейчас почти не оказывает, а в 90-х не оказывало тем более.

— Если коллектив не с тобой — проиграешь. Надо убедить его в такой необходимости. Без приказов, разговаривая на равных. Я каждому объяснял, вплоть до скотника, что лейкоз — это серьезно, дальше жить с ним нельзя. А как до них достучаться, если другие фермы заражены, но ничего не предпринимают? Люди же смотрят, что происходит вокруг, и не понимают, почему нам больше всех надо.

Сколько Гатилов ни убеждал, коллектив поначалу сопротивлялся, доярки прямо-таки бунтовали.

— У нашего хозяйства два отделения: в Пригородном и Михайловке. Здоровый скот мы перевезли в Пригородный, а инфицированный — в Михайловку, чтобы не перезаражался. За раз ведь не вырежешь всех лейкозных животных. Нужно их постепенно вытеснять, заменяя здоровыми. И вот представьте. За каждой дояркой закреплена группа животных. И тебе нужно у одной доярки забрать хорошую корову (лейкозные же высокопродуктивные) и отдать ее другой? Это из раза в раз скандал. Во-первых, доярка привязывается к корове, ей элементарно жалко. Во-вторых, корова — ее хлеб, она получает зарплату в зависимости от надоев. Забрал у нее часть заработка — должен возместить. А между тем дояркам, которых мы перевели на лейкозных животных, надо умудриться доплатить за опасную работу, да и вообще упросить взяться за нее. Они же, понимая теперь, что лейкоз не шутки, говорят тебе: «Сами их доите!» Где взять дополнительные деньги, когда ты и так терпишь убытки, вырезая стадо? Я в какой-то момент прекратил платить налоги, чтобы людям хватало на зарплату. Давали ее «из рукава» (открывали какой-то счет, а его сразу арестовывали). Бывало, что на зарплату не набирали. Хорошо, что помогали сотрудникам продукцией: маслом, творогом, мясом. После меня назначили директором бывшего предпринимателя. Он проработал месяц. Как-то поехал на ферму проводить собрание. Поднялся крик, шум. Он: «Нет, я сюда больше ни ногой. Это Гатилов на ферму приедет, обнимет доярок, а они, дуры, бесплатно работают». А как без этого? И обнимал, и целовал.

Период оздоровления «Пригородного» Гатилов называет школой мужества и трагедией, которую никак не удавалось обойти стороной.

— Больно было [расставаться с животными], очень тяжело. Чтобы стало полегче, я решил так: у каждого свой срок. У меня столько-то шагов до смерти, у кого-то — меньше.

Длилось оздоровление от лейкоза шесть лет. Хозяйство полностью избавилось от вируса к 1996 году, в числе первых в России.

Безнадежные

Но спас Гатилов все-таки больше животных, чем увел на тот свет. Спасал безнадежных, а потом сам удивлялся, на какие чудеса способна природа. Ему особенно удавались хирургия и акушерство.

— В учхозе обучали молодую лошадь. Запрягли ее в телегу, а она понесла. На вожжах был скотник. Он направил лошадь на стену фермы, чтобы она остановилась. Та все равно не притормозила, а у стены резко развернулась, поскакала вдоль и наткнулась на штырь, который из нее торчал. Этот штырь ей, бедной, распорол весь корпус от плеча до самого крестца. Ребра наголо, кровь рекой. Меня спрашивают: «Что делать? Резать?» Решил, что стоит пробовать зашить. Студент-практикант вызвался ассистировать. Мы скорей сообразили лоток с инструментами. Ввели внутривенно обезболивающее. Притянули лошадь к стене, чтобы она меньше вихлялась, голову зафиксировали, ноги и начали шить. Несколько часов возились: сначала плевру сшили, которая окутывает ребра, затем мышцы и шкуру, дренажи вставили. И уже через неделю (!) рана хорошо затянулась. На месте шрама у лошади выросла черная шерсть, а сама лошадь была серая. И эта черная полоска выглядела так, будто ее хлестанули бичом и след остался. Также меня поразил случай с кошкой у коллеги. Ей разорвало брюхо. Лежит, а внутренности наружу. Что с ней делать? Не верилось, что выживет. При внутрибрюшных проникновениях воспаляется кишечник, и это почти в 100% случаев летальный исход. Но кошку жалко, хозяина тоже. Обработал я ее, зашил. Потом спрашиваю: «Как кошка?» Он радостный: «Спасибо! Нормально!» Я, ей-богу, опешил.

Односельчане обращались за помощью к Ивану Митрофановичу, когда он был и обычным ветеринаром, и директором учхоза «Пригородное», и начальником Управления ветеринарии в Алтайском крае. Он не отказывал, несмотря ни на статус, ни на время суток.

— Просыпаешься от стука в окно, выскакиваешь. Тебе: «Митрофаныч! Выручай!» И не совсем удобно уже было по дворам бегать. А потом все равно переодеваешься — и пошел. Помню, не первый год работал директором. Вечер субботы, истопили баню, моюсь. Кто-то стучится. Смотрю — агроном. «Что такое?» Он: «Да у меня телка не может растелиться». Я ему: «Ну ты пригласи ветврача». Он: «Их там у меня сейчас трое, в том числе гинеколог». В общем, приезжаем. Захожу в сарай, там все эти ветврачи и небольшая телка лежит. Предлежание плода задом, поэтому теленок выйти не может. «Ладно, — говорю. — Давайте горячую воду, мыло и масло». Сажусь на колени. Ощупал брюхо, плод не сильно крупный. Начал снимать одежду, и тут один ветврач мне: «Иван Митрофанович, если вы что-то сделаете, я не врач! Завтра же уволюсь!» Разделся я по пояс. Рукой туда. В течение трех-пяти минут я теленка перевернул, а сам делаю вид, что все серьезно и чуть ли не безнадежно, чтобы того врача не обижать. Они же не понимают, что происходит. «Ну, — говорю. — Давайте попробуем все-таки. Дайте мне тесемку. Вдруг получится вытащить». Цепляю за ножки теленка, головку выправляю и за затылок держу, чтобы она не запрокинулась, иначе снова застрянет. Концы им отдаю. Раз — ножки показались. Хозяин радостный подскакивает. Но какие ножки — ведь непонятно. Напряжение держится. Еще секунд 30 — мордочка, и полностью вышел. Все в легком шоке. Но это случайность. Не потому, что я такой уникальный врач.

Личный праздник

Став начальником регионального управления ветеринарии (с 2007 по 2013 год), Иван Митрофанович пытался подтянуть ветслужбу на Алтае. Обновил краевые лаборатории, создал 150 ветеринарных участков (аналогов фельдшерско-акушерских пунктов в медицине), чтобы вернуть в села ветеринарную помощь. Но с уходом Гатилова на пенсию вся эта инфраструктура посыпалась, что заставляет Ивана Митрофановича крепко переживать. Но одну его заслугу не свести к нулю. Именно он с единомышленниками добился того, что в Алтайском крае, первом регионе России, учредили День ветеринарного работника (в 2011 году), а затем уже с оглядкой на Алтай (в 2014 году) — Всероссийский день ветработника. Не верится, но прежде у ветеринаров не было своего профессионального праздника.

— Для меня это важно, — говорит Иван Митрофанович.

Праздник — это для него знак уважения к профессии, ее признание. И, конечно же, повод собрать и поблагодарить тех, кто ее выбрал и был ей верен так же, как он сам.

• Теги:
• ветеринары
• животные
• психология
• россия
• такая работа