«Телят последних вырастим и уйдем»
В деревне Филинской Вологодской области нет магазина, медпункта и дозвониться до скорой можно только в одной точке — у окна дома, в котором живут муж и жена, фермеры Василий и Венера Чановы. Двое во всей деревне. Журналистка «Таких дел» Светлана Ломакина неделю прожила с Чановыми и привезла из лесной глуши записки о нелегком труде, потустороннем мире и любви
Пролог. От чего проходит «утомление рафом»
Эта поездка началась для меня с видеообращения к читателям ТД в рубрике «Выезжаем». В котором, «утомленная лавандовым рафом», я сижу на фоне стены оттенка петроль и рассуждаю о грядущей поездке в деревню, а именно хвастаюсь, что умею доить коров, готова к неудобствам деревенской жизни и вообще.
Тот кичливый ролик я потом вспоминала не раз: когда разминала не сгибающиеся после дойки пальцы, когда прижимала к горячей печке простреливающую после разгрузки дров спину и особенно когда поздним вечером засыпала под сериал о жизни столичных клерков. Их утренние планерки в ресторанах, интернет-романы и погоня за брендами были уже из какой-то другой жизни — ненастоящей. А настоящая шла здесь, в деревне. На первые сутки я была ею ошарашена, на вторые — стала привыкать, на третьи — полюбила, а когда уезжала — прятала слезы. В лесу я стала другой.
Собираясь на ферму, я подготовила блокнот и челночную сумку вещей, которые не жалко будет испачкать. Поскольку магазина в округе нет, я везла кремы, лекарства и сухпаек — на случай, если хозяева — поклонники голодания. На месте же выяснилось, что сухое лицо и руки хорошо увлажняются снегом, мигрень снимается пословицей «Голова не жопа — завяжи та бежи», а кормят в деревне пять раз в день и очень вкусно.
Работы предстояло много, но гораздо больше физических задач меня тревожили психологические: жить на ферме, в доме Чановых, мне надо целую неделю. А если мы не найдем общего языка, будем в тягость друг другу? В городе можно уйти, переехать жить в гостиницу, а там вокруг только лес. И даже маме в случае чего позвонить пожаловаться невозможно.
С этими душевными терзаниями ночью 10 февраля я села в поезд Адлер — Архангельск. Дотащилась до Вологды, потом три часа тряслась в маршрутке до райцентра Тотьмы. А уже оттуда наняла частника и полетела в глушь.
Так начался мой дневник.
День первый. Месяц-месяц, дай мне денег!
Деревня Филинская находится в 70 километрах от городка Тотьмы. Летом дорога разбита, а сейчас, когда колдобины закрыл снег, машина неслась резво. Но, кроме сказочного леса, впечатлений никаких: связь пропала сразу, радио захрипело и смолкло.
Спустя полтора часа из-за деревьев показалась старая разрушенная церковь, потом — два ряда черных изб. И в самом конце — единственный яркий, с нарисованной на лицевой стене сценой из мультфильма «Маша и Медведь» дом Чановых.
На крыльцо выпорхнула Венера — невысокая, хрупкая, моложавая. Обняла меня, как родственницу, повела в избу. Переживания о том, что мы не найдем общего языка, улетучились.
Быт у Чановых такой: газа нет, вода в колодце, туалет вроде и в доме, но в неотапливаемой части, под унитазом выгребная яма, и температура в туалете ровно как на улице, с книжкой не посидишь. Моются хозяева и гости в бане.
А гости бывают: кто-то по дороге в Архангельск сбивается с пути, кто-то, наоборот, прокладывает туристическую тропу через старорусские деревни, иногда из района посылают на практику студентов.
* * *
Венера отвела мне самую уютную комнату, за печкой. К ней прилагались два кота и портреты детей на полках. У Чановых их трое: старший сын, Андрей, от первого брака Венеры, а младшие — Руслан и Дина — приемные. Они жили в соседней деревне, мама их умерла от онкологического заболевания.
Детям Венера не уставала повторять: чтобы не крутить коровам хвосты в деревне, они должны хорошо учиться. Дина окончила медучилище, сыновья пошли по строительной и автодорожной линиям. У всех семьи, дети, и в Филинскую они приезжают только в гости или когда родителям надо помочь — на сенокос или при забое скота на продажу.
Сама же хозяйка фермы «крутит коровам хвосты» всю сознательную жизнь: пыталась вырваться в город, поступила в Вологде «на оператора связи», но тут мама попала в больницу, отец не справлялся один с двумя младшими детьми — пришлось старшей вернуться. Больше из родных мест она не уезжала: окончила курсы молокоприемщицы, была лаборанткой, потом дояркой, устраивала свою жизнь.
И все это время где-то рядом ходил Василий: вначале робко, а когда брак Венеры распался, начал ухаживать. В сентябре 1999 года они поженились — поехали в загс на украшенном шариками тракторе и с поросятами в кузове, которых везли в соседний поселок на продажу. Расписались, пригубили шампанского — и снова за дела.
Так и шло. Вначале работали в колхозе, потом Василий занимался лесом, затем решили окунуться в фермерство — в 2015-м Венере под это дело дали грант на развитие хозяйства. Тогда в деревне еще теплилась жизнь, Чановы даже держали трех работников. Но год за годом деревня пустела, и сегодня фермеры тут одни.
— Через зиму, как телят последних вырастим, и мы уйдем, — грустно улыбается Венера. — Дом в Тотьме достраиваем. Землю дали бесплатно как многодетным. Дом мы подняли красивый, мятного цвета, в два этажа. Чтобы места и детям, и внукам хватило. На бумажке нарисовали быстро, а делаем медленно — денег-то надо много…
— А чем в городе заниматься будете?
— Я хоть уборщицей пойду. А Вася или сторожить, или на новый перерабатывающий завод. Мы работы не боимся — привыкшие!
— И не жалко вам будет все это оставлять? — спрашиваю я, глядя в окно. Там вдоль горизонта стоит плотный, усыпанный снегом еловый лес. И ни души вокруг, ни звука.
* * *
После чая ходили смотреть хозяйство: Венера показала последствия пожара, что случился у них два года назад 10 января. Выгорела треть телятника, сгорел трактор. Телят, к счастью, успели вывести. И хорошо, что снег лежал на крыше — не дал разбежаться огню. А пожарные добрались только через два с половиной часа — к шапочному разбору.
Телятник со временем подладили и уменьшили. Теперь у Чановых 28 телят, дойная корова Верба, пять свиней, куры, две собаки и три домашние кошки. Еще три муры — временные жители. Приходят на зимовку из соседних деревень. Венера всех кормит, но не за просто так: каждая кошка имеет свой подконтрольный участок. Рыжая стережет хозяйственную часть дома, полосатая контролирует ситуацию в курятнике, а самая умная, Мура, заняла пост начальницы хлева.
Я попала в команду Муры. И получила личный бизнес-план на неделю. Минимум дважды в день уборка навоза, выгрузка его в окошко приемки какашек, таскание теплой воды для телят, насыпание корма, контроль малышей, чтобы они не переворачивали ведра с питанием. Затем дойка, засыпание в кормушки сена. И застил коровам и свиньям свежей соломы, чтобы животным было теплее и они не примерзали к полу, когда ложатся спать. Ну и так, по мелочи: натаскать в дом дрова и воду, помочь на кухне…
Когда мы все это проделали в первый раз, я удивилась, что не заметила, как пронеслось три часа. А у Чановых с той же скоростью летят сезоны.
На ужин были тушенная с мясом картошка в горшочках из печи и свежие блины с нежнейшей домашней сметаной. Пока ели, я заметила в окне молодой месяц. А у нас на юге есть народная примета: на растущий месяц надо показывать деньги — финансовое положение семьи пойдет в рост. Венера вдохновилась, побежала искать купюры. Все вместе мы вывалили на улицу.
— А как надо-дак денег просить? — задумалась предпринимательница.
— Ну мы говорим: месяц-месяц, дай мне денег! — ответила я.
— Нет, это некрасиво!
Василий глядел и глядел в темное с проплешиной небо, а потом с выражением произнес:
— Месяц-месяц, мой дружок, дай мне денежек с мешок!
И на полном серьезе добавил:
— А если и правда с неба мешок денег нападает, что нам с ними делать?
День второй. И мертвые с косами стоят
Ночь прошла ужасно. Нет, было тепло и уютно, и хозяева тут ни при чем.
Почти ни при чем: Василий, местный балагур и подрывник моральных устоев, на ночь понарассказывал мне историй про деревенскую нечисть. Особенно запомнился суседко.
— В 1985 году, значит, после армии я трактор получил, — на вологодский манер окал Василий. — В той же день лег спать и чую, кто-тоть за шею меня давит, не могу вздохнуть. Я рукой-то ра-аз — шерсть чую, лапу чую, а передо мной-дак никого! Значит, суседко.
— Кто-кто?
— Суседко! Домовой по-современному. А бабуля меня учила: «Как придет суседко, ты спроси: к худу или к добру?» Спросил, а он таким вот голоском, — тут Василий переходит на хрип, — «К ху-у-уду!» Проходит немного времени, я трактор заморозил — мотор полетел! Сбылось предсказание! Так что, как суседко ночью к вам прыгнет, спросите у него: к чему зашел, к добру или к худу?
Тогда мы втроем засмеялись. Но когда хозяева пошли спать, мне в пустой комнатке у печки вдруг стало как-то не по себе. Огрызок месяца глядел в окно, стучала когтями по полу старая собака Кнопа, и время от времени ко мне на кровать прыгало что-то объемное и лохматое — я понимала, что это коты, но каждый раз сердце обрывалось: а вдруг и правда суседко? Так прошел час, другой. Заснул телевизор, и печка успокоилась. И вдруг в тишине раздалось тихое урчание и покашливание. Я думала, показалось. Но звук повторился. Потом еще и еще.
Полночи я дрожала и проговаривала про себя: «К добру или к худу?» Так и не дождавшись ответа, упала в черную яму сна. А в половину шестого утра, когда дом пришел в движение, я вышла в прихожую и увидела, откуда шел звук.
Над зеркалом на полке рядом с моей дверью стоял автоматический освежитель воздуха. Через равные промежутки времени в нем срабатывал механизм — тот самый, рычаще-кашляющий, и аппарат выпускал в воздух душистую струю. Суседко пах грозой в начале мая…
* * *
Из-за того, что я не выспалась, работать было труднее: ломило спину, вилы с навозом никак не хотели попадать в окно выдачи какашек, я теряла время. А вместе со мной теряла его и Венера — до восьми часов семья должна была выехать в город по своим фермерским делам. Я же оставалась на хозяйстве и должна была следить за печками, перетаскать в кочегарку дрова, отобрать у драчливого петуха куриные яйца, в обед снова почистить коровник и добавить рогатым свежего сенца. А когда все это сделаю, надо было прорыть в снегу ход до старой церкви.
Это уже было мое желание — очень хотелось посмотреть, что осталось от прошлой деревенской жизни. И я угробила на раскидывание снега полтора часа — набила на руках лопатой мозоли, но в итоге не пожалела.
Это была завораживающе красивая разруха. На стенах, помимо подростковых ругательств, проглядывали нацарапанные карандашом фамилии: Волков, Бороздин, Серов, Ярыгин… Рядом непонятные цифры — я сфотографировала надписи, вытянула на снимке контрастность и поняла, что это, скорее всего, даты рождения и смерти: у кого-то 1930–1999, у кого 1961–1994. А почерк неровный, старческий. И вдруг встала во весь рост картина: как приходит сюда старушка, слюнявит огрызок простого карандаша и вместо поминальной записки оставляет на стенах бывшего храма вот такую памятку. Мол, был в этих краях этот, и тот, и этот. Сыновья, братья, соседи… Все были, а теперь никого нет.
К Чановым вернулась сама не своя. Они только приехали из города. Венера деловито выгружала на стол конфеты и мандарины, Василий ковырялся в машине. Чтобы я их не донимала вопросами о прошлом, Венера принесла краеведческую книжицу. Из нее я узнала, что прокопала ход к Жаровской Петропавловской церкви. Приход был большой, перед революцией к нему было приписано шесть деревень, а население составляло около двух тысяч человек. В самой же деревне Филинской жителей было больше сотни. От церкви вниз бежало местное кладбище.
— А при Советах, году в 1977-м, там стали строить зерноток, — кряхтел Василий. — Пока рыли столбы, кости выкидывали. И черепа. Один-дак с дыркой в голове был, его одна старушка узнала: отец ее застрелився на низу, на реке, у мельницы. Чего застрелився — кто ж его знает? А мы черепа те брали и девок пугали! Осень, темно, девчата у окна в доме сидят, а я р-раз им в окошко!
— Василий, нет! — замахала я руками. — Я еще от вчерашнего суседка не отошла, а тут уже черепа подвезли. Остановитесь!
Но Василий на то и Василий — не зря в молодости в деревне его звали Али-Баба. У него даже были свои 40 разбойников — местная пацанва. Компания постоянно учиняла розыгрыши, гоняли на горушке в волейбол, пекли вечерами картошку и рассказывали стра-ашные истории. Так что мне пришлось выслушать еще парочку: про то, как ревела на берегу баба-русалка, как шарахалось по деревне приведение, и про заклятье купеческих домов.
— Раньше, когда раскулачивали-то и купцов наших ссылали на севера, они в домах своих, чтобы никто не смог в них жить, наколдовывали. В один дом так вселились — а по чердаку колеса гремят, как вроде кто на лошадях ездит: ту-ту-дух да ту-ту-дух! Всю ночь боркает! Пошли к местной бабке, она говорит: «Ищите что-нибудь от телеги». Стали искать — обруч от колеса железный нашли, на ем было нашептано.
— Ну и как? Расколдовали дом?
— Ну, наверное. Тут главное, что заколдовывали! И шептунов было много, а сейчас уже и нет никого, — вздыхает Василий так, будто бы ушла из его жизни еще одна яркая, важная краска.
И вновь я лежу у печки с котом под боком, но за день так устала, что ни черепа в окнах, ни суседко уже, наверное, не смогут вырвать меня из цепких лап здорового деревенского сна.
День третий. Камазистка, Кнопка, Тумбочка
Проснулась я сегодня счастливой. Потому что наконец-то выспалась и перестала болеть спина. За окном поднималось оранжевое марево. А на пороге моей комнатки стояла улыбающаяся Венера: «Обряжаться идем попозже, на улице мороз!»
Мороз это минус 28, которые из-за ветра ощущаются как минус 35. На первый ранний завтрак (кофе с молоком или чай) Венера выложила привезенные из города пряники.
Собака Кнопка, которую я зову Тумбочкой, оторвала от личного плетеного половика свое теплое лохматое тело и тоже подошла к столу — проверить, все ли справедливо поделено.
Я припомнила, как вчера, когда хозяева уехали, вместо того, чтобы чистить коровник, побежала я за Тумбочкой в лес. До этого несколько раз ее звала, но собака на меня не реагировала, а одну отпустить на прогулку я ее не могла — в прошлом году волки задрали дворовую собаку Чановых. Так мы и скакали по сугробам, но в итоге победа оказалась на моей стороне. Я схватила Тумбочку, но взвалить на грудь не смогла — собаку держало земное притяжение. При этом порыв мой псина поняла: повернулась к лесу задом и почапала домой.
Слушая о наших приключениях, хозяева хохотали:
— Она же у нас глухая — что ты ее кричала, она не слышала. Так-то знаешь, какая умная?
Так я узнала еще одну историю.
Лет десять назад Венера попросила Василия принести домой маленькую собаку — самую простую, без пород и всяких удорожающих животину прикрас. Главное ожидание — чтобы была ласковая, маленькая и не драла мебель. Вася искал то там, то сям, а потом 8 марта погнал в соседний поселок ремонтировать свой КамАЗ, и, пока мастера закручивали гайки, из-под батареи к ногам его выкатился серый шерстяной клубок. Вася поднял его, увидел, что глаза у щенка умные, а выдвинутая вперед челюсть делает морду растерянно-озадаченной, смешной.
Вопрос был решен: надо брать. Так у них и появилась Кнопка.
Собака быстро нашла общий язык и с детьми, внуками, и даже с местными кошками. Но больше всех по душе ей была Венера. Кнопа даже мылась с ней в бане. И вот однажды после водных процедур Кнопа простудилась. Уши распухли, мордочку раздуло.
— А по носу тогда у нее пошли хуруны, — кряхтит Василий. — Мы ее в сумку, у Венеры-то обычная такая, женская сумка. И к ветеринару, там говорят: неделю помучится и помрет! Мы к другой врачихе, из Вологды приехала — должна знать. И тоже говорит: помрет! Пошли в больницу, сели в очередь к ухогорлоносу. Доктор вышел покурить, я с сумкой за ним. «У нас дело!» — «В очередь, все разговоры в кабинете!» — «Нет, у меня деликатное!» И сумку открываю. Он туды головой: «Бедный щеночек! Так вам к ветеринару, не ко мне!» — «Дак были у двух — хоронят! Потому мы к вам. Если бы у человека такое было — вы бы как это лечили?» Он тут же — ручку, бумажку и понаписал: уколы, мази — полмешка лекарствы вышло. Начали колоть, морду от хурунов этих мазать — и через день-другой все, пошла собака на поправку!
Кнопка, словно понимая, что речь идет о ней, подошла к столу, легла у ног Венеры.
— Она же у нас и Камазистка, — погладила ее хозяйка. — Вася пока на КамАЗе лес возил, она же с ним всю округу объехала. Только он на работу собирается — она уже стоит у двери. Он забросит ее на сиденье, она морду в окно высунула — и вперед! Дети кричали: «Камазистка едет!»
Лет семь назад у Василия сломалась машина. Они с Кнопой пригнали ее в гараж. Пока хозяин решал человеческие вопросы, Кнопка улаживала собачьи — играла с детьми. Вечером загруженный рабочими проблемами Вася сел за руль и поехал. О том, что в машине нет Кнопки, вспомнил уже ближе к дому. Венера ругалась, звонила в мастерскую, просила до завтра собаку придержать. Но Кнопы и след простыл.
— Поехали искать. Дело было весной, дорогу развезло: на реке еще лед еще стоял местами, — нараспев рассказывает Венера. — Едем через лес, и вдруг вижу впереди два огонька! Волк? Лиса? А это Кнопа! На ножках своих коротких по грязи домой та-ащится!
— Героиня! — я тоже склонилась и погладила Тумбочку. Мою ласку она приняла снисходительно: было понятно, что у кого-кого, а у собаки в этой деревне жизнь удалась.
* * *
Вечером после бани, поужинав пюрешкой с отварным языком и морошкой, я села записывать наблюдения в блокнот — на минуту закрыла глаза и уснула. Коты за это время погрызли мою зарядку для телефона, стянули мокрые варежки на диван и творили вокруг всяческие безобразия, но мне было абсолютно все равно.
День четвертый. Воспитание характера
Дома я ложусь далеко за полночь, но и встаю в девять утра, а то и позже. Тут стала подрываться в шесть и — планировать день, причем с радостью. Заботилась, сколько сегодня нужно натаскать воды и дров и не примерз ли бочком к подмороженной стене бычок Худырик. Он что-то неудачное сожрал во время выпаса и чудом остался жив. Пока что бычок представляет собой скелет, обтянутый кожей. И мы его прижаливаем, прикармливаем и забиваем соломой щели в его части хлева.
Рядом с Худыриком стоит Средний — он интроверт, спокойный и послушный. Дальше идет корова Верба — красивая и миролюбивая. Но с ней у Венеры произошел неприятный случай.
Года два назад хозяйка фермы делала телятам прививки, один бычок испугался и сбил Венеру с ног. Венера упала под Вербу. Корова начала метаться, бросала свои 400 килограммов из угла в угол и затоптала Венеру. Хозяйка получила сотрясение мозга, пострадали ребра и ноги. Венеру отвезли в больницу, кое-как она восстановилась, но одна мышца на ноге все-таки потеряла чувствительность.
После этой истории я стала аккуратнее подходить к коровам. При этом сегодня все-таки зазевалась, и бычок Буян — самый смешной и шухарной — зажевал мой свитер. Подобный эксцесс в его биографии не первый: однажды он сожрал варежку с руки старшего внука Чановых, Сашеньки. Но Саша кликнул бабушку — та в один наскок раскрыла прожорливому Буяну рот, вложила туда свою руку и спасла и бычка, и варежку. Со свитером было проще: тянули-потянули да вытянули.
Помимо бычков, мне надо было наладить контакт с хряком Борисом… Мы с ним одного роста, а в весе и характере он меня обыгрывал. Поэтому, когда приходила пора чистить его апартаменты, я вжималась в заборчик и блеяла: «Вене-е-ера!»
Венера подбегала с криком: «Хорош мне девку пугать!» — делала взмах волшебной тяпкой, и зловредный альфа-самец превращался в покладистую милую хрюшку.
— Венера, как вы это делаете? — удивлялась я.
— Характер. В работе с животными и людьми нужен характер — мне кажется, он у тебя есть. Надо просто его проявить.
* * *
После утреннего обряда я взялась готовить донской борщ. Венера достала из погреба продукты, и вдруг оказалось, что у них все свое: от мяса до капусты. В магазине из съестного они покупают только хлеб, растительное масло, муку и вкусняшки. Иногда балуют себя деликатесами вроде красной рыбы или креветок. Василий давно уже не пьет: когда хозяйство стало расти, надо было выбирать — или вечером принимать на грудь и утром спать, или вставать рано и развивать ферму. Ответ был очевиден, тем более что в лесу они одни, а значит, в случае чего мужик должен всегда быть в трезвом уме и готовым к обороне.
А «случаи чего» уже были: в деревню порой заходят непрошеные гости. То собирают металлолом, то ищут, чем поживиться. У Василия есть ружье — несколько раз он им пользовался, стрелял по колесам воров, и те отчаливали. Ну и потом — волки, рыси, лоси…
Пару раз в год через лес в сторону города идут староверы: они хранят прежний уклад, носят кафтаны и высокие шапки, а перемещаются на телегах. Чановы любят их рассматривать, этакое живое кино.
На постой староверы останавливаются у одинокого мужика на горушке. Я спросила, сколько стоит тут такая ночевка. Чановы заговорили, что раньше люди вообще ничего не брали — было неприлично. И вообще жизнь была лучше и веселей: при одних штанах — да при счастливых глазах. Сейчас деньги выдавили что-то главное, важное. Чановым этого жаль, но они тоже встраиваются в новый код — подсчитывают, чего и куда, выгадывают. А потом вдруг остановятся, застыдятся.
Я вспомнила, как перед поездкой купила третье, ненужное мне на самом деле худи. Сейчас за эту покупку было неловко — спросила Венеру, есть ли у нее такие порывы.
— По интернету я ничего не покупаю, нет ему доверия. А так, когда по рынку иду, могу платье какое увидеть и — если уж очень понравилось — взять. Но это не так чтобы часто. Мне Ваську одеть — вот проблема. Капризный он. Как начнет выбирать: то не так, это не этак. Я тогда решаю: или берем, или домой! — смеется Венера.
И показывает в телефоне фотографии: Василий в джинсовом костюме стоит на фоне гор. На голове татарская тюбетейка, выражение лица игриво-счастливое. Венера поясняет: фото сделано в Крыму. У них там живет родственник, двоюродный дед их приемной дочери. И вот три года назад по его приглашению Чановы впервые за 20 лет совместной жизни поехали в отпуск: посмотрели море, горы, окунулись в курортную жизнь.
Венеру она впечатлила — захотелось еще чего-то такого, красивого, нового. А Василий воспринял красоту спокойно:
— Я дак-то кино про альпинистов видел. В жизни оно все такое же.
День закончился просмотром старых фотографий. На одном снимке отец Василия стоял в окружении семьи, и я заметила, что на одной руке у него не было пальцев.
Василий рассказал, когда он сам был еще дошкольником, отец зимой обморозился. Поехал по делам через лес, там у него сломался трактор. Починить не смог, бросил, побрел в деревню и, пока достучался до людей, обморозил ноги и руки. Полгода провел в больнице: ступней лишился прочти полностью, на правой руке отняли все пальцы, оставалась только левая. Домой Чанова выписали со специальными ботинками, но они были очень неудобными, и крестьянин придумал обматывать ноги бинтами, формировал что-то вроде пятки, на которую можно было опереться, потом надевал валенки. Ходил так и зимой, и летом — валенки мягкие, не давили на кость.
Потом придумал приматывать к руке косу, научился одной рукой управлять вожжами, возил лес, рубил дрова и даже на коленях копал картошку.
— У отца была вторая группа инвалидности, платили за нее десять рублей, — рассказывал Вася. — Не хватало, вот он и прирабатывал, где можно. А соседка наша говорила: нельзя и на группе, и работать — группы тебя лишат! Зависть у ея такая была. И — раз! В Тотьме идет комиссия, отца вызвали: «Так и так, пришла анонимка из деревни, что ты работаешь». — «Ну так у меня детишек четверо! Баба много ли в колхозе получит? Когда работа есть, беру». — «А догадываешься, зачем мы тебя позвали?» — «Пенсию хотите отнять. Ну-тко, че сделаешь? На работе я поболя заработаю, берите». Они его попросили, чтобы показал, как трудится такими-то руками. Он показал. И ему вместо второй группы дали первую — на пять, что ли, рублей больше денег! Домой приезжает, в магазине соседка: «Ну чего? Забрали-то пенсию?» — улыбается. «Ой, спасибо тому чоловеку, кто нажаловался! Первую группу дали!» Улыбка у ея так и упала, — Василий смеется в усы. — А вывод какой? Начальство раньше заползало в нашу шкуру-то. В шкуру простого человека. Потому что само шло от низов, знало, как у нас тут все устроено. Поэтому такого, как сейчас, тогда не было…
— Не было, — соглашалась я. — И, наверное, не будет.
День пятый. Лес и последние из филинян
К концу недели я поняла, чему я, видимо, за эту неделю так и не научусь — дойке. Вымя мягкое, теплое, приятное, как плед, как игрушка антистресс, как августовское море. Но для того, чтобы легко выдоить корову, нужно погрузиться в дзен: сродниться с выменем и думать, как вымя. А я все время в напряжении — в итоге вначале пальцы деревянели, потом стали опухать. Венера видела мои мучения, все чаще перехватывала ведро и утешала:
— У нас гены так заделаны. Мать моя всегда скотину держала, бабуля… А ты не расстраивайся, что не получается. Каждый проживает свою жизнь. Я вот говорить не люблю. Я когда в 2015 году грант получала, переживала, что надо речь толкать, чтобы убедить начальников, что деньги мне нужны для хозяйства. Вышла, а слов нет: «Извините, я бы лучше пошла делом заниматься». Вот так только и сказала. А мне сразу грант и дали! — смеется. — Полтора миллиона рублей. Мы на них грабли-сенокос купили, пресс-подборщик, рулоны крутить. Все ушло в дело.
— Василий жаловался, что корма у вас очень дорогие? — спросила я, выгружая из сенника в предбанник сено. Венера рассыпала его по кормушкам.
— Да, 800 рублей мешок, а у нас уходит два мешка за день. А лучше бы уходило три, этак мы еще экономим. Если посчитать, сколько мы вкладываем сил и денег, поймешь, что легче это мясо и молоко купить. Но-дак, я же говорю: ничего другого мы не умеем.
— А если вычесть все расходы, приходы, вы примерно понимаете, какая у вас как у главы фермерского хозяйства зарплата?
— Ну тысяч двадцать будет, наверное. Немного, но на хлеб с маслом хватает. Есть же еще грибы, ягоды. Сейчас уже, когда нас двое, так трудно ходить на весь день в лес. А раньше, когда работники были — три, четыре человека, ездили в лес с Васей. На мотоцикле на весь день. По сорок тысяч на грибах можно было заработать. Банка литровая морошки в своем соку сейчас стоит тысячу сто рублей. У нас мебель вся в доме, думаешь, на какие деньги куплена? Из лесу все. Он и греет, и кормит.
Но есть у леса и другая сторона. Старшая сестра Васи, Галина, в прошлом году так и не вернулась со сбора ягод. Ей было уже за семьдесят, и походы в лес с самого детства для нее были отдушиной: могла там бродить с раннего утра до позднего вечера, а к старости стала плутать. Один раз ее искали неделю — ела ягоды, пила болотную воду, но выжила. И сама вышла на дорогу, где ее подобрала попутная машина. Второй раз пропала на десять дней — дело было по осени, ягод не было, вышла исхудавшая, с вытертыми в кровь ногами. Сапоги выбросила и пообещала с лесом завязать.
Но через полгода снова ушла. Месяц ее искали охотники, спасатели, волонтеры — ничего. Осталась только фотография в альбоме брата — там Галя, еще школьница, стоит грустная на фоне чужого для нее моря.
* * *
В послеобеденный перерыв я попросила Василия показать мне их старый дом. Он посмеялся и сказал:
— Дак сами идите, там открыто. У нас все дома открыты. Если уезжаем, прикрываем на палочку.
— Удивительно.
— А что удивительного-то? У нас люди в деревне жили такие, что ничего лишнего не возьмут.
И я вспомнила, что да, в отличие от предприимчивого юга люди здесь законопослушные. И смысл закона «о валежнике» мне тут наконец-то объяснили на живом примере и местным языком: ветролом (не полностью сломанное дерево, а верхушка или ветки) собирать можно, а вот ветровал (то, что выкорчевано с корнем и что можно как целое бревно продать) — нельзя. Я удивлялась: тут же в радиусе 30 километров ни одной живой души — никто за руку не поймает. А Чановы говорили в один голос: у них так просто не положено. Нравится, не нравится — закон надо исполнять.
После этого нравственного душа я все-таки уговорила Василия и Венеру сходить в родовой дом вместе. Там выпросила на память пластинку с «Полетом на дельтаплане» Валерия Леонтьева — 40 лет назад Василий выписал ее из города. А потом мы долго стояли за печкой у маленького затянутого тряпками окна: Вася все детство спал здесь со своей бабушкой. Утром поднимался и видел поле и крыши дальней деревни. Вглядывался в горизонт, представлял будущее — и, если бы ему тогда сказали, что спустя полвека он станет последним жителем Филинской, обиделся бы и не поверил.
Вечером таскали воду: заливали ведрами в котел в печи, наполняли умывальник, ведра, баклаги. С какого-то момента я сбилась со счета, сколько же мы наносили. Но трясущиеся ноги подсказывали, что немало: на ближайшие два дня и нам, и животным должно хватить.
Кстати, при наборе ведер из колодца тоже выплыла одна тонкость: вода в шланг подается мотором, и, если после выключения машины воду из шланга не вытряхнуть, через пару минут она замерзнет, и система накроется, надо будет разбирать колодец, тащить домой отогревать шланг, чинить все — а это убийство времени, которого и так нет. Поэтому воду я набирала с особой ответственностью и, когда закончила, долго-долго стучала шлангом о наливную горку. И звук летел по деревне эхом. И казалось, что мы тут наконец-то не одни.
День шестой. Фитнес-клуб «Венера Милосская»
Нынешним утром нечаянно добрела в хозяйской комнате — зале — до большого зеркала и поняла, что я — на блинчиках, сметанке и ночных котлетках — похудела. Похвасталась Венере, та предложила придумать рекламу. Мол, в деревне Филинской работает бесплатный фитнес-клуб.
— Назовем его «Венера Милосская»: тело в порядке, а руки отваливаются, — начала я крутить варианты.
Но далеко не ушла — с мороза пришел Василий и скомандовал: пора грузить дрова. И началась новая спартакиада: побежали в дровяник, там уже стояла огромная пустая телега, которая цеплялась к трактору. Наша задача была набросать туда дрова под завязку. Василий перевезет эти дрова поближе к дому, а мы должны будем их выгрузить и аккуратно, как тетрис, сложить в поленницу.
Эта работа заняла весь день: в первой половине мы дрова загружали, во второй — выгружали и складывали. Работали все, включая Василия и нашего фотографа Настю. Венера же призналась, что обычно она делает это сама: растягивает работу на два дня. Вася на подхвате. А через месяц дрова заканчиваются, и все повторяется вновь.
— Мне кажется, в вас живет еще один человек, китайский комсомолец, — шутила я. — Невозможно же так работать! У меня снова болит все, что может болеть! Вот если бы кондрашка меня хватил — что бы вы делали?
— А у меня и тонометр есть, и пакет таблеток — ты думаешь, кто тут раньше бабушек в округе лечил? — подмигнула Венера. — А однажды было даже: вечером у одной соседки из вон той, — Венера показала за холм, — деревни деменция началась. Потерялась она, пришла ко мне. Зима была, я спать уже собиралась, слышу, дверь боркает. Выбежала — стоит растерянная, раздетая, я ее в кровать, чаем напоила и детям ее позвонила — забрали.
— А еще мы все хорошо градусником лечим! — включился Василий. — Я юнцом был, привез сын одной бабушке в нашу деревню градусник. Она и хвастает: «Вениамин-то у нас съездил в Тотьму, такую штучку хорошую привез — положишь ее под мышку, и вся боль-то уходит!» Что головная, что в спине!
Мы снова хохочем, и вся моя усталость проходит — как от волшебного градусника.
День седьмой. Мастер хлевной чистоты
Каждое утро у нас начиналось с прогноза погоды. Венера смотрит его по телефону, а Василий делится народными знаниями: дым низко стелется — к теплу; собака в снегу кувыркается — к метели; покойники снятся — к переменам в жизни, о чем-то хотят предупредить.
За эти дни я к такому укладу привыкла. И последним утром в деревне уже сама выглядывала, как стелется дым, и выспрашивала, кому что снилось. Чановы охотно рассказывали, а я слушала их журчащую речь, и казалось, что я знала их всегда — какие-то близкие они мне стали, понятные и родные.
В свою сторону чувствовала ответное тепло. Хозяева привыкли и к тому, что я неповоротливая и постоянно бьюсь в коровнике о перекладины головой, и что рот у меня не закрывается от причитаний и удивлений, и этот мой южный скорый говор, непривычный для Севера и смешной.
— Ты, если от города своего устанешь, — доверительно предлагал Василий, — снова к нам приезжай. Огород скоро пойдет, грибы, ягоды, работы много. Ну и навоз у нас всегда есть. У тебя это хорошо получается.
— Вот и открылся новый талант. Я теперь говночерпий. А сколько будете платить?
— Какой говночерпий? — притворно ругается Венера. — Скотница! А если хочешь, чтобы по-городскому называлось, красиво, — мастер хлевной чистоты. Платить будем по 800 рублей в день, а если летом и сенокос, то и тысячу. Но на доярку — тут не обижайся — тебя не возьмут. Доярка получает 1200, но у тебя руки не для того сделаны. Сама видела.
— Видела. Кстати, вот вопрос. Мне ехать в плацкарте, рабочие вещи я хорошо упакую, чтобы людей не травить, а сама? Мне кажется, у меня уже и кости навозом пахнут.
— Нашу сестру — скотницу, доярку — за пять человек в очереди в магазине слышно, — соглашается Венера. — И мне порой говорят: «Откуда это пахнет?» Хоть помылась я, хоть вещи чистые. А я отвечаю: «Вы знаете, кто я, где работаю». Ну вот и ты так в своем поезде всем говори: молоко, маслице, поди, деревенское все любят. Потерпят.
После чистки хлева Василий подкатил к дому огромный рулон сена, мне надо было его «распаковать» топором — разрубить верхний слой, чтобы потом мы втроем могли раскатать его, как красную дорожку. Само по себе сено почти ничего не весит, но спрессованное и мерзлое превращается в тугую колоду — топор в ней застревает, рубить трудно, быстро выбиваешься из сил. Но я не сдавалась и, когда закончила, получила свою награду.
Над деревней поднялся невероятной красоты рассвет — цвета насыщенного раствора марганцовки. Я не могла на него насмотреться и чувствовала, что меня переполняет что-то новое, глубокое — долгожданный внутренний покой.
И тут же поняла почему: за эти дни я ни разу не нервничала. Не печалилась о том, что происходит на большой земле, за лесом. И не читала новостей.
Венера тоже не утруждала себя центральными телеканалами, а женские сериалы на кухне шли фоном. Иногда за вечерним ужином о новостях говорил Василий. Делился подозрениями, что в телевизоре показывают какую-то другую жизнь. И скучал по СССР, где счастливо жил их колхоз «Большевик», все дружили, не было войн и нищеты. И люди — люди были совсем другие.
* * *
Прощались быстро, словно стеснялись, и не знали, что сказать. Я уже сама взяла разрешение в день, когда почувствую, что тыквенный латте не лезет в горло, снова приехать на перезагрузку.
— Только поторопись: мы еще одну зиму здесь! Всего одну зиму! — напомнила Венера. — Потом закроем ферму и уедем. И деревня будет пустой.
Эпилог. Кто, если не я?
Несколько дней после возвращения в город у меня была ломка. Казалось, вокруг всего слишком: слишком шумно, слишком многолюдно и слишком затоварено. Та же реклама бьюти-боксов в витрине магазина. Там было несколько кремов, а я, вернувшись из деревни, точно знала, что крем человеку нужен один — увлажняющий. И стоит он в районе 100 рублей. А тут было под тысячу — подняла брови и прошла мимо.
Потом поняла, что не могу купить за 250 рублей стакан кофе: мое пятиминутное удовольствие было равно трем полноценным обедам для телят на ферме Венеры.
Затем я поймала себя на мысли, что не хочу включать интернет: боюсь новостей, не хочу испортить светлое чувство внутри, мой главный лесной подарок.
И при этом мне остро захотелось кому-то помогать, что-то делать своими руками. И видеть плоды своего труда: в слепленных пельменях, в благодарных глазах дворовых наших котов и даже в квитанциях, что я получаю после благотворительных переводов. И делать хочется еще и еще — я даже написала себе план. И пока ему следую.
Потому что кто, если не мы? И когда, если не сегодня?
Этот текст написан благодаря нашим читателям, поддержавшим проект «Выезжаем». Узнать больше о проекте и почитать другие материалы можно по ссылке.
Каждый день мы пишем о самых важных проблемах в нашей стране. Мы уверены, что их можно преодолеть, только рассказывая о том, что происходит на самом деле. Поэтому мы посылаем корреспондентов в командировки, публикуем репортажи и интервью, фотоистории и экспертные мнения. Мы собираем деньги для множества фондов — и не берем из них никакого процента на свою работу.
Но сами «Такие дела» существуют благодаря пожертвованиям. И мы просим вас оформить ежемесячное пожертвование в поддержку проекта. Любая помощь, особенно если она регулярная, помогает нам работать. Пятьдесят, сто, пятьсот рублей — это наша возможность планировать работу.
Пожалуйста, подпишитесь на любое пожертвование в нашу пользу. Спасибо.
Помочь нам
