Кантемир Балагов, два года назад дебютировавший на Каннском фестивале в программе «Особый взгляд» (втором по значимости каннском конкурсе) картиной «Теснота», в этот раз участвовал в том же конкурсе фильмом «Дылда». И был признан лучшим режиссером программы
Удивляет одно: почему «Дылда», почти до последнего дня стоявшая в списке главного конкурса, вдруг из него вылетела в менее престижную программу? Нам никогда не расскажут, но, скорее всего, дело в требованиях времени. А время требует квот — процент женских фильмов не ниже такого-то, плюс непременное участие чего-нибудь экзотического африканского, плюс обязательная квота французского кино в конкурсе. Ну да, пусть фестивалю от этого хуже, но от нас не убудет.
Осень. Прекрасная золотая осень в Ленинграде, первая послевоенная. Над красно-желтыми деревьями — мирное небо, в которое уже не страшно смотреть. В городе — обычная рабочая суета, страна приходит в себя после мясорубки, перемолотившей десятки миллионов человек.
Ия по прозвищу Дылда (Виктория Мирошниченко) — из тех, кто ранен войной сам и пытается помогать таким же, как она. Высоченная белесая девица работает в госпитале санитаркой и воспитывает малыша Пашку, сына боевой подруги, оставшейся на фронте мстить за гибель Пашкиного отца. Мальчик — любимец госпиталя, раненым скучно, они пытаются с ним играть: «Покажи собачку». А Пашка не может — он никогда не видел собак, потому что блокадный Ленинград съел всех собак. Теперь в городе собак просто нет. «Гав-гав», — подсказывают взрослые, но напрасно. «Гав-гав» ни о чем Пашке не говорит.
Фильм Балагова — о тех последствиях войны, которые сразу и не видны за кровью, похоронками, женским воем по убитым, разрушенными городами, осиротевшими детьми. Всякая война страшна смертью и горем, но у нее есть и другая, не такая заметная, подлая, иезуитская функция — рвать привычные связи. Когда мальчик не знает, что такое «гав-гав», — это, конечно, не похоронка на сына, но огромная дыра в той сеточке из тоненьких-тоненьких нитей, которая и есть наша жизнь с ее тотальными взаимосвязями. И когда Твардовский в «Теркине» писал: «На войне сюжета нет», — он имел в виду именно это.
Когда с фронта возвращается боевая подруга Дылды Маша (Василиса Перелыгина), выясняется, что мирная жизнь — все еще фантом. Мир наступает не тогда, когда перестают рваться бомбы, а когда восстанавливается та самая сеточка связей. Обе девушки трагически маются от собственного отсутствия в этой жизни, от ощущения выброшенности из круга привычных действий и чувств. Да и круга-то этого не осталось. И Балагов (соавтор сценария — писатель Александр Терехов) с отчаянной отвагой показывает этот катастрофический сбой.
Вот в госпиталь приходит молодая женщина, жена одного из раненых. Когда-то она получила на него похоронку, но не поверила и принялась искать. Искала долго — и нашла. Обездвиженного на всю жизнь. По законам патриотической кинориторики жена должна обнять мужа и забрать его домой, радуясь, что он, хоть и покалечен, но живой. Одна из лучших сцен в фильме — встреча супругов и их общее понимание, что будущего нет. У них двое детей, жене одной не потянуть всю семью, муж не хочет быть ей обузой. Вряд ли работники того госпиталя знали слово «эвтаназия», но они были уверены, что если больной твердо решил больше не оставаться на земле, их врачебный долг — помочь ему безболезненно покинуть этот болезненный мир. Режиссер не дает ответа — имели они на это право, нет ли. Искусство вообще никогда не дает ответов…
У Дылды случаются приступы удушья — последствия контузии, — и один из них кончается трагически. Не зная, как пережить трагедию, Дылда и Маша, как два слепых котенка, тычутся своими израненными душами вокруг себя, во все щели, где, как им кажется, может быть спасение. А спасения нигде нет, и они принимаются искать его друг в друге. Каннское руководство выдвинуло «Дылду» на «Queer palm» — награду за лучший фильм о сексуальных меньшинствах, увидев в отношениях героинь однополую любовь. Но кроме отчаянного стремления к кому-то прилепиться, кроме верности, преданности и нежности друг к другу — ничего тут нет. Каждая из героинь пытается найти спасение в другой, оттого так мучительно то соединяются они, то разъединяются.
Балагов снимает высокую трагедию, такую же во всем преувеличенную, с заламыванием рук, с той лексикой, которой в жизни не пользуются. И это не прокол — это стиль. Когда одна из героинь, отчаявшись забеременеть, говорит: «Я напрасная внутри», — это не посторонний пафос — это признак возвышенной трагедии. Поэтому и героиня фильма — такая высокая и нелепая (в жизни, кстати, актриса — красавица), что здесь всего чересчур. Даже самой героини с ее горем — чересчур.
Это своего рода маньеризм, высвечивание деталей, способных усилить авторские мысли и эмоции. Балагов вообще неравнодушен к символике, особенно к цветовой. Еще в «Тесноте» у него везде подчеркивался синий цвет разной степени интенсивности — то нежно-голубой, то мощный электрИк. Эта игра цвета, обычно символизирующего покой, входила в жесткий диссонанс с тревогой и агрессией, разлитыми в фильме.
В «Дылде» режиссер призывает на помощь зеленый цвет, который то и дело словно выкрикивает своими неожиданными пятнами слова надежды на возрождение. Вот одна из героинь одевается в ярко-зеленое платье, и нам вслед за ней кажется, что сейчас, вот буквально через несколько минут или часов, наступит любовь и счастье, заиграют новые чувства, родятся новые дети. То и дело глаз выхватывает ярко-зеленые предметы обихода, которые перекликаются с зеленым платьем и тоже силятся возвестить начало новой жизни. На фоне приглушенных желтоватых оттенков, в которые окрашен весь фильм, эти пятна смотрятся трагическим диссонансом — кроме предчувствия новых трагедий, никаких других предчувствий, а уж тем более нового счастья, в картине Балагова нет.
Интересно, что оператор фильма Ксения Середа еще моложе 27-летнего Балагова — ей всего 24. Ее камера моментами обезоруживающе наивна, но, как и у режиссера, у нее уже чувствуется свой, не похожий ни на чей, стиль. Кантемир — ученик Александра Сокурова, и рука учителя тут пока заметна — Балагов тоже во многом живописец, порой даже более удачный, чем рассказчик: некоторые кадры — то чистый Вермеер, то Брейгель-старший. Но его мастерства уже хватает на то, чтобы заставить форму работать на содержание.
Продюсер Александр Роднянский, актриса Василиса Перелыгина, актриса Виктория Мирошниченко и режиссер Кантемир Балагов (слева направо) на фотосессии фильма «Дылда» в рамках 72-го Каннского международного кинофестиваля.Фото: Екатерина Чеснокова / РИА Новости
Хочется заметить, что «Дылда», спродюсированная Александром Роднянским, не использовала ни копейки государственных средств. Какая уж там «Дылда» — у нас еще не про все снято. Просто «Танки» были, «Т-34» — было, теперь бы надо поконкретнее — ну там, про какую-нибудь отдельную разновидность «Т-34» что ли. А ведь таких, как Балагов, государство должно носить на руках — хотя бы за то, что он, мальчишка (чего уж там), берется за темы, за которые взрослые трусливые дяди браться не хотят. А эти вот так возьмутся — а им по ушам: «Где твой патриотизм?! Почему у тебя в фильмы немцы умные, а женщины не накрашены перед боем?! Учитесь у Рената Давлетьярова — у него в ремейке фильма “А зори здесь тихие…” девушки накрашены, причесаны, загодя обработаны ботоксом. Будет красиво — будут вам деньги и прокат, не будет красиво — будут вам только Канны, а на большее не рассчитывайте».
Внимательные и думающие зрители, конечно, найдут в этом фильме и недостатки. Кому-то он покажется холодноватым, кому-то — нелогичным с точки зрения драматургии. Но это не беда. Главное — что есть смелое, без фиги в кармане желание хоть чуть-чуть разобраться в последствиях самой страшной трагедии ХХ века, посмотреть ей прямо в глаза, без фарисейских ужимок и квазипатриотических реверансов. Это дорогого стоит.
Еще больше важных новостей и хороших текстов от нас и наших коллег — в телеграм-канале «Таких дел». Подписывайтесь!