«Тобой гордятся родители и учителя, но тебя избегают и не любят сверстники»

Уже в три года они умеют читать и писать, оперируют научными терминами, производят сложные подсчеты в уме. Родственники называют их вундеркиндами, специалисты — детьми с опережающим психическим развитием. Кажется, впереди их ждут успешная карьера и всеобщее признание. Однако на практике вундеркинды не всегда вырастают в счастливых взрослых. Одаренные дети часто страдают от проблем с социализацией, повышенной тревожности, перфекционизма и низкой самооценки. «Такие дела» поговорили с повзрослевшими вундеркиндами и разобрались, как правильно воспитывать ребенка с опережающим развитием.

«Казалось, я молодец только в профессии, а как друг или партнер никому не интересна»

Ирина Полякова — советский вундеркинд. Выросла на окраине Москвы, в девять лет пошла в седьмой класс, а в восемнадцать — окончила экономический факультет МГУ. Но этот путь, на первый взгляд успешный, оказался для нее болезненным. Сейчас Ирине 44 года, она живет за границей и занимается психологией.

Мама родила меня по советским меркам довольно поздно: ей было почти 30 лет. К вопросу воспитания она подходила очень серьезно. Мама была учителем начальных классов и хотела развивать мои способности. 

Уже в год я начала говорить короткими предложениями. Мама учила меня буквам и цифрам, рассказывала мне о мире вокруг. К двум годам я научилась читать букварь и простенькие детские книжки. Это стало моим любимым занятием. 

В садик меня не отдали. Мама работала в одном из таких учреждений и рассказывала ужасающие истории о том, как там издеваются над детьми. Например, выливают в колготки недоеденный суп, выводят на мороз босых, чтобы все дети заболели и не пришли на следующий день. В общем, родители посчитали, что до школы моим воспитанием могут заниматься только они. 

Братьев и сестер у меня не было, поэтому с другими детьми я общалась мало. На детских площадках ребята были бойкими, а я росла очень тихой и заумной девочкой. Знакомиться на улице родители мне не разрешали: они за меня тревожились.

Когда к нам в гости приходили семьи с детьми, я не играла с ними. Чаще всего они забирали мои игрушки, а я смущалась и сидела где-то одна. 

Моими друзьями были книги. К пяти годам я прочитала полное собрание сочинений Жюля Верна. Мама заболела, и папа стал брать меня с собой на работу — он служил офицером в воинской части. Папа оставлял меня в библиотеке. Детских книг там не было, а библиотекарь не понимала, чем заниматься с пятилетним ребенком, поэтому выдала мне Жюля Верна. Так я прочитала порядка 20 томов.

В пять лет меня отдали в подготовительный класс. На занятиях было скучно, и я читала под партой приключенческие романы. С одноклассниками я не ладила. Они знали друг друга еще с детского сада, а я не умела общаться и играть в их игры.

В первом классе у меня случился конфликт с учительницей. Она писала на доске с ошибками, а я много читала и знала, как пишутся многие слова. Конечно, педагог была не в восторге, когда ее поправляла шестилетка, и всячески надо мной издевалась. Однажды я сделала по математике больше примеров, чем она задала: мне было скучно. Учительница сказала, что я ее не слушала, поставила мне двойку и заставила переписывать всю тетрадь. После этого у меня случился сердечный приступ. Тогда родители решили перевести меня в другую школу. 

Мама к тому времени снова вышла на работу и забрала меня в свой класс, где учились дети из кризисных семей. В коллектив я не вписалась: со мной никто не общался, меня дразнили «заучкой» и «дочкой училки». 

Во время уроков мама сажала меня за последнюю парту и выдавала учебники сразу по всем предметам. К середине третьего класса я прошла программу начальной школы. Мама опешила и пошла к завучу узнавать, что делать дальше. На зимних каникулах меня заставили сдавать экзамены за третий класс, в феврале я перешла в четвертый. 

А дальше увлеклась. Летом сама прошла программу за пятый класс.

В этот момент образовательную систему поменяли: в школе стали учиться не десять, а одиннадцать лет. Поэтому осенью я пошла сразу в седьмой класс. Там мне уже стало сложно психологически. Раньше для общения мне хватало родителей: я не задумывалась о том, что со мной никто не дружит. Теперь же мне хотелось общаться с одноклассниками, но у нас была большая разница в возрасте — около трех лет. У меня есть общая фотография с классом. На ней ряд голов, и между ними есть один провал — это сижу я. 

Я стала белой вороной. В начальных классах дети просто считали меня странной, а теперь многие были настроены против меня. Ситуацию усугубляли учителя: они ставили меня в пример, когда ругали моих одноклассников. Говорили, что даже маленький ребенок учится на пятерки. Я же не понимала, почему меня не замечают. Ты вроде бы все делаешь правильно, тобой гордятся родители и учителя, но при этом сверстники смеются над тобой, избегают и не любят тебя. Я давала списать, чтобы со мной начали общаться, но это не помогало.

В это же время начались проблемы с родителями. Когда я была маленькой, послушной и тихой, их все устраивало. Они были строгими, почти никогда меня не хвалили (считали, что могу загордиться), но и не ругали. А вот в подростковом возрасте начались конфликты. Мне хотелось гулять с друзьями, ходить к ним в гости, на дни рождения, ездить на экскурсии и мероприятия с классом, а родители запрещали куда-либо ходить одной. И мне было очень обидно. Когда ты учишься, ты считаешься большой, а когда хочешь развлекаться, сразу становишься маленькой. Я пыталась что-то доказать, много плакала. 

В старшей школе я перешла в хорошую гимназию. В одиннадцатом классе у меня появились первые друзья, но я все равно помнила, как ко мне относились в предыдущих школах: тыкали пальцами в коридорах, обсуждали мой возраст у меня за спиной.

В 13 лет я поступила на экономический факультет МГУ. Для бюджетного места мне не хватало полбалла: я ходила на апелляцию, но работу мне даже не показали. Пришлось пойти на платное отделение. Мы жили небогато, поэтому учебу я оплачивала сама. С 11 лет готовила школьников к урокам, в университетские годы работала методистом в заочной школе на факультете.

Родители не понимали, зачем мне это нужно. А я боялась травли и изоляции. Мой реальный возраст раскрылся случайно в середине второго курса. Староста открыл личное дело и сказал, что в годе рождения опечатка, — пришлось признаться. Но тогда я уже освоилась в университете, у меня появились друзья, и никто не перестал со мной общаться. Это было приятное время.

После поступления родители начали контролировать меня еще больше. Это были 1990-е годы: мама с папой боялись, что меня украдут бандиты или случится еще что-то плохое. Отец чуть ли не за ручку доводил меня до дверей института. Мне было очень стыдно, и я долго выбивала право сначала провожать меня до станции метро «Университет», потом до одной из пересадочных. Мне нельзя было ходить на тусовки и мероприятия за пределами вуза. Единственное послабление, которое для меня сделали, — разрешили позвать друзей домой на день рождения, хотя даже тогда мама и папа оставались в соседней комнате. Но и это казалось мне раем.

В 18 лет я окончила бакалавриат, в 20 — магистратуру. Родители обещали, что разрешат мне жить отдельно после совершеннолетия. Я ждала этого дня, чуть ли не делая зарубки на деревьях, как Робинзон Крузо. Но свое обещание родители не сдержали: якобы я была слишком наивной, инфантильной и беспомощной. Появилось новое условие: я должна выйти замуж — тогда меня, так сказать, передадут из рук в руки. 

Вскоре я сбежала с бывшим одноклассником. Мы сняли квартиру и начали жить там. Родители пытались вернуть меня, всячески манипулировали. Папа звонил, врал, что у мамы сердечный приступ, говорил, что они скоро умрут. Доказывать им что-то было бессмысленно.

Долгое время я вступала в отношения, в которых мной пользовались, что в конце концов привело меня сначала к шаманам и ведьмам, а потом в больницу с тяжелой клинической депрессией. После этого я начала заниматься психотерапией: из-за конфликтов с родителями у меня была очень низкая самооценка. Казалось, что я молодец только в профессии, а как друг или партнер не могу быть никому интересна.

Психотерапия помогла мне примириться с родителями, пять лет назад я начала общаться с семьей более-менее без конфликтов. К сожалению, к этому моменту папа уже умер.

Психология так меня заинтересовала, что я сама получила соответствующее образование и стала консультировать других. На тот момент мне было 35 лет.

Когда я съехала от родителей, начала много путешествовать — посетила уже 66 стран. В 27 лет я стала самым молодым членом совета директоров в одной американской компании. Сейчас я веду свою психологическую практику и работаю в крупной западной корпорации в сфере маркетинга и коммуникаций. Воспитываю двоих детей: старшему, сыну, 17 лет, а младшей, дочке, два года. 

Опыт моего воспитания однозначно был неудачным. Никого не интересовало мое ментальное здоровье, все вкладывались лишь в интеллектуальное развитие. Даже академический психолог, которого приставили ко мне в школьные годы, воспринимал меня только как «интересный феномен».

С сыном и дочерью я целенаправленно не занимаюсь, только отвечаю на их вопросы.  Считаю, что ребенка нужно развивать в разных направлениях, а главное — не забывать об эмоциональном интеллекте. Если у него есть талант, важно дать возможность реализовать его, но не делать акцент только на этом. И ни в коем случае нельзя забывать о поддержке. Если ребенок отличается от других, ему будет тяжело в обществе — нужно стараться это исправить.

«Эйфория, когда понимаешь, что нашел решение задачи»

Олегу Смирнову 23 года. С детства он увлекался математикой: первую олимпиаду Олег выиграл в восемь лет. В одиннадцатом классе он стал одним из лучших подростков-математиков не только в стране, но и в мире, получив золотую медаль на Международной олимпиаде в Великобритании.

В детстве я часто думал о цифрах. В садике спрашивал у папы про отрицательные числа и пытался посчитать, сколько мне дней. Помню, в шесть лет я рано проснулся и около часа лежал, вычисляя вероятность того, что мой брат родится в тот же день и час, что и я (он родился на семь лет и пять минут позже меня). 

Я был молчаливым. На вопрос, что было в садике и чем меня кормили, обычно отвечал что-то вроде: «Смотри, какой у меня на кепке узор». Я много читал — и не энциклопедии, а приключенческие романы, причем одни и те же. Свою любимую книгу, роман Сергея Садова «Рыцарь Ордена», я прочитал раз тридцать. Эта книга сформировала мое мировоззрение, представление о чести, отношениях и жизненных целях.

Родители и бабушка с дедушкой развивали мои способности логическими задачками и головоломками. Но специально на меня никто не наседал: мама и папа много времени уделяли моим братьям, которые были сильно младше.

Оба родителя очень меня любили, и мы почти не ругались (только когда мама отбирала книжку на ночь). Папа отвозил меня в садик и школу, мама забирала, в машине она часто включала аудиокниги. По вечерам мы играли в настольные игры. Я больше всего любил долгие хитроумные стратегии. Это соревновательные игры, никакого «главное — участие»: когда я проигрывал, я расстраивался! Родители тем не менее не поддавались мне.

В школу я пошел в семь лет. Учеба давалась мне легко, и во втором классе я выиграл свою первую олимпиаду по математике — «Кенгуру». В четвертом классе родители отдали меня в математический кружок для пятиклассников — «на вырост». С того момента мое обучение на 95% состояло из таких кружков и лагерей. 

Три-четыре раза в неделю я ходил в спортивные секции, в первую очередь на дзюдо. Там у меня были друзья, хотя один из них, старше меня, иногда мной манипулировал. Спортивная атмосфера не предполагает нежности в общении, но и серьезных конфликтов я не помню. Соревновательный дух и стрессоустойчивость помогали мне в учебе. В шестом классе пришлось выбирать: либо спортивные соревнования, либо математические олимпиады. Я выбрал второе. 

Тогда же я перестал делать хоть какую-то домашку и судорожно симулировал прилежную работу на переменах (а иногда за те пару минут, пока учителя ходили по рядам). Родители перестали открывать мой электронный дневник, общался я в основном со сверстниками.

Мне нравилось сидеть на кружках и решать задачки. Эйфория, когда ты понимаешь, что нашел тот самый «ключ» к задаче; гордость, когда ты решил все задачи на олимпиадном кружке; волнение, когда вы обсуждаете задачи после олимпиады; идиотское чувство, когда осознаешь, что пять часов решал не ту задачу, неправильно прочитав условие… Вспоминаю все это с удовольствием.

За 11 лет учебы я сменил пять школ. В первой из них у меня было несколько друзей, с которыми мы вместе играли на задворках. Когда меня перевели во вторую, я пришел в уже сформированный класс — наверное, из-за этого общение не выходило за рамки игры в футбол. Меня это не сильно волновало: я был спортивным парнем и лучшим в классе по математике, поэтому с буллингом никогда не сталкивался.

В старшей школе почти весь мой круг общения состоял из парней-математиков, которые, как и я, вечно пропадали на сборах и олимпиадах. С ними мы на переменах задирали девчонок (в шутку, конечно; на одной из них я в итоге женился), у тех же девчонок потом списывали домашки по русскому языку.

Успехи на олимпиадах позволяли мне законно пропускать большинство уроков. Завуч могла в любой момент «поговорить» с биологичкой и натянуть мне тройку. Но я никогда не злоупотреблял своей привилегированностью: мои тройки были заслуженным средним из пятерок за контрольные, которые я не пропустил, и двоек за несделанные домашки.

Я выиграл большинство самых престижных математических олимпиад в России, получил золотую медаль на Международной олимпиаде в Великобритании. Победил в финале Всероссийской олимпиады школьников по физике и экономике, хотя особо к ней не готовился.

Когда я поступил в университет, на математический факультет Высшей школы экономики, то уже все знал, поэтому пропускал лекции. Но потом ходить на пары так и не начал. Последние три курса я учился в режиме «не сдал ни одной домашки за семестр, поэтому, чтобы у меня вышло удовлетворительно, коллоквиум и экзамен надо сдать на отлично». Конечно, за одну ночь можно подготовиться к экзамену, но ни о каком глубоком понимании предмета речи не идет. Сейчас я об этом жалею.

На первом курсе я начал работать. По совету отца («чем ближе ты к деньгам, тем больше заработаешь») я пошел в финансы: начал заниматься торговлей на бирже с помощью алгоритмов, способных производить тысячи сделок в секунду. В первое время я хотел скорее чему-то научиться, нежели заработать денег. Жил на доходы от репетиторства и на премии за олимпиады.

Потом устроился на работу в крупную HFT-компанию и за два с половиной года сильно вырос. Стал ответственным за торговлю на одной из крупнейшей бирж в Южной Америке с внушительной зарплатой. Релоцировался в Амстердам, вырастил троих стажеров. 

Я не фанат work-life balance: когда работаю, делаю это ночами; когда выгораю, выпадаю на месяц. Это жутко бесит мою жену, но я не люблю полумеры. 

Если задача не решается, сижу с ней, пока не решится. Когда приходится сдаться, чувствую себя ни на что не годным слабаком. Обычно я довожу себя до такого истощения, что больше не могу заниматься этим делом.

Например, через два часа вылет, а я сижу в отеле и пытаюсь «оптимально» упаковать чемодан вместо того, чтобы свалить все в одну кучу и бежать в аэропорт. В мелочах перфекционизм часто мешает, но он же помогает мне достигать больших целей.

Спустя два с половиной года я решил уволиться из той компании. Мне казалось, что моя работа не приносила пользы ни мне, ни миру. Поначалу я воспринимал алготрейдинг как спорт: гонка с конкурентами, творческие задачи. Однако через два года задачи стали рутинными, а смысл потерялся. Карьерная лестница меня никогда не привлекала. После моего увольнения мы с женой отправились в кругосветку. Мне хотелось посмотреть, как живут люди в разных странах, и понять, что делать дальше.

Еще я надеялся отдохнуть, но оказалось, что быть кочевником очень сложно. Нужно постоянно что-то решать. Где жить? Чем питаться? На какую дату купить билеты? Где стирать вещи? Как платить в ресторанах в незнакомой стране? В итоге найти себя за время путешествия у меня не получилось, зато посмотреть на мир — очень даже. Мы побывали в 13 странах от Кубы до Китая.

Я понял, что больше всего радости мне приносят спортивные достижения: доехать на велосипеде от Амстердама до Лондона, пробежать по горам полумарафон.

Сейчас у меня одна цель — изменить этот мир. Было бы здорово заниматься чем-то, что приносит пользу обществу. Возможно, стать предпринимателем или учителем. Хочется обладать свободой действий, но при этом работать руками. И деньги зарабатывать тоже хочется. Совместить все это сложно.

Свое детство я считаю очень классным. Его главный подарок  — соревновательный дух, желание побеждать и умение проигрывать. Это помогает и в олимпиадах, и в жизни. Стал бы я воспитывать своих детей так же? Да. За одним исключением: мои дети учили бы сразу несколько языков, чтобы свободно говорить на них к совершеннолетию. Языковые барьеры — это боль. Мне бы хотелось, чтобы родители заставляли меня больше заниматься английским и другими языками.

«Астрономией не увлекался, пока не нашел в огороде метеорит»

Андрей Хлопин вырос на Кубани. В девять лет попал в Книгу рекордов Гиннесса как самый молодой автор научной гипотезы. К 13 годам написал пять научных работ по астрономии и стал многократным победителем научно-исследовательских олимпиад. Сейчас Андрею 28 лет, и его работа совсем не связана с астрономией.

У меня было детство обычного провинциального русского паренька — я вырос в хуторе с населением две тысячи человек. Общения с людьми поначалу было мало, но это типичная ситуация для любой деревни. Вариантов досуга там немного: дети занимаются творчеством или играют во дворе. Я не был исключением. 

Помимо этого, мне было интересно читать. Книг в нашей семье было много — родители поощряли мое увлечение. Они развивали мою природную любознательность и всячески подталкивали к изучению нового, но никогда не заставляли делать что-то из-под палки.

Отец был военным летчиком, человеком образованным. С детства он говорил мне, что все вещи делятся на два типа: те, которые нужно делать обязательно, даже если не хочется, и те, которыми хочешь заниматься именно ты. От них отказываться тоже нельзя. Нужно учиться совмещать обязанности и желания. И всегда развиваться. Мама же прививала мне любовь к миру.

Я рос обычным ребенком, вместе с другими ходил в детский сад. В школу пошел в семь лет, у меня не было специальных педагогов и репетиторов. Единственное, что отличало меня от других, — я был очень серьезным, увлеченным своими мыслями, поначалу не слишком социально активным. Но со временем это прошло.

Астрономией я не увлекался, пока мы не нашли в огороде метеорит. Это меня поразило: настоящий космический объект оказался прямо передо мной. Отец захотел выяснить, что из себя представляет наш метеорит. Мы провели несколько экспериментов с «царской водкой» (смесью азотной и соляной кислоты, которая может растворить золото), попробовали распилить метеорит алмазным диском — он не поддался. Это еще больше заинтересовало отца, и он отвез фрагмент на кафедры геологии Кубанского и Московского университетов. В итоге кусочек метеорита добрался до Российской академии наук. Спустя какое-то время ученые сообщили нам, что наш метеорит состоит из сплава различных металлов.

Заметив, что мне интересна тема космоса, отец стал часто беседовать со мной об этом. В одном из таких разговоров и родилась моя первая гипотеза. 

Мы обсуждали возникновение пояса астероидов. Отец рассказал мне о двух теориях. Согласно первой, пояс астероидов образовался из разнообразного космического материала. А если верить второй, пояс астероидов — результат взрыва планеты Фаэтон. Но существование этого космического тела не доказано. К тому же у этой теории есть существенный недостаток: пояс астероидов неоднороден, он не может появиться в результате взрыва одного объекта. Но ведь взорваться могла и сама планета, и ее спутники.

Я рассказал о предположении отцу, а он очень серьезно к этому отнесся, написал письмо в Петербург знакомому профессору — до этого он помогал нам исследовать метеорит. Оказалось, моя гипотеза имеет право на существование. Профессор рекомендовал доказать ее, а результаты оформить в письменном виде.

Некоторые из них удавалось разрешить мирно, в других случаях приходилось прибегать к нецивилизованным методам. Тогда я осознал, что свою точку зрения важно отстаивать не только в научных, но и в бытовых вопросах. А вот с учителями проблем не было: многие из них меня поддерживали, подпитывали новыми знаниями.

В 12–13 лет я выдвинул еще две научные гипотезы. Конечно, мне неоднократно говорили, что все мои работы за меня написали родители. Я всегда воспринимал это спокойно. Любой может прочесть мои гипотезы и убедиться: они написаны просто, детским языком, без использования сложных конструкций.

Я выиграл несколько научно-исследовательских олимпиад и успешно защитил свои гипотезы, однако к старшим классам астрономия перестала быть мне интересна. С родителями у нас состоялся короткий диалог на эту тему: я сказал, что больше не хочу заниматься астрономией, и они лишь спросили, уверен ли я в своем решении.

Я увлекся боксом. Это была моя детская мечта. В начальной школе меня отдали в секцию по дзюдо, но душа к этому не лежала, и я постоянно убегал с занятий. Мне хотелось заниматься боксом, родители же считали, что это травмоопасно. 

Помню, как в девятом классе стоял перед зеркалом и отрабатывал удары. Размышлял, что профессионально заниматься спортом мне уже поздно.

Это было последствие большого конфликта. Тогда я решил, чтобы буду заниматься спортом для самообороны. Долгое время я участвовал в соревнованиях, выигрывал призовые места и даже стал кандидатом в мастера спорта по кикбоксингу. 

Доучивался я уже в другой школе. В старших классах стал интересоваться историей и правом, поступил на юридический факультет. Следующим моим увлечением стала философия: я изучал работы русских мыслителей XIX–XX веков. Сейчас я погрузился в изучение психологии.

Я абсолютно спокоен по поводу будущего. У меня есть офисная работа, которая мне нравится, я до сих пор занимаюсь кикбоксингом и стараюсь реализовывать свой потенциал. 

Родители никогда не пытались убедить меня вернуться в астрономию. Они воспринимали меня как личность и говорили, что я имею право сам выбирать, чем заниматься. Отец просил лишь об одном: оставаться достойным человеком. Для меня это если не идеальный, то близкий к такому способ воспитания. Родитель должен быть авторитетом для детей, но никак не тираном; союзником и другом, но никак не строгим учителем. Ребенку важно ощущать поддержку мамы и папы.

Как воспитывать ребенка с опережающим развитием

Есть стереотип, что вундеркинд — это идеальный ребенок, с которым не бывает проблем, говорит детский и подростковый психолог Марина Новицкая. На самом деле это не так: вундеркинды требуют не меньше внимания и заботы, чем другие дети.

Как правило, поначалу такой малыш очень радует родителей. Его успехи становятся предметом гордости. Однако позже одаренность ребенка может обернуться проблемами для него. У вундеркиндов часто возникают сложности с социализацией: занятия, рассчитанные на их возраст, кажутся скучными, компания сверстников быстро надоедает.

По словам эксперта, из-за замкнутости и перфекционизма у одаренных детей нередко развивается тревожность, которая может перерасти в генерализованное тревожное расстройство — заболевание, при котором человека постоянно преследует чувство беспокойства. Его сопровождают тахикардия, одышка, мышечное напряжение, частые головные боли, проблемы со сном.

Такой исход наиболее вероятен, если родители чрезмерно опекают ребенка, как в случае с Ириной Поляковой, отмечает психолог. Гиперконтроль — неудачная стратегия воспитания любых детей, не только вундеркиндов. Он проявляется в мониторинге каждого шага ребенка, навязчивых указаниях, что и как нужно делать, строгом расписании и завышенных ожиданиях. Казалось бы, это должно помогать в достижении выдающихся результатов. Но в реальности все, к чему приводит гиперконтроль, — стресс, выгорание, страх не оправдать ожидания родителей и, вероятно, заниженная самооценка в будущем.

По словам Новицкой, некоторые родители выбирают противоположную модель воспитания: они не обращают внимания на способности одаренного ребенка, считая, что это даст ему свободу самовыражения. Однако такой подход тоже нельзя назвать верным. Равнодушие родителей заставляет ребенка чувствовать себя одиноким и недооцененным, к чему одаренные дети и без того склонны.

Психолог считает, что самая правильная стратегия воспитания — создать благоприятную среду для развития способностей вундеркинда. Родителям стоит поддерживать увлечения ребенка и предоставлять ему возможности для самовыражения, но при этом не осуждать за промахи и не возлагать на него несбыточные надежды. Как правило, если ребенок чувствует, что его усилия ценят, он сам хочет развиваться в том, что ему интересно.

При этом очень важно уделять внимание не только умственным способностям, но и эмоциональному интеллекту вундеркинда, подчеркивает Новицкая. Иначе ему будет сложно строить отношения с людьми. Он не будет понимать, что чувствует, где проходят его личные границы и почему эмоции не всегда подчиняются логике.

Не стоит забывать и о том, что любой ребенок нуждается в обществе сверстников, добавляет психолог. Обычно родители радуются, когда замечают, что их дети больше времени проводят со взрослыми, — они думают, что ровесники могут научить их плохому. Однако со временем изоляция от естественной среды приводит к трудностям в общении. Если у ребенка появляются проблемы при взаимодействии с другими детьми, важно обсудить их и придумать, как исправить ситуацию.

В целом прямой связи между интеллектом, физическим развитием, ментальными и эмоциональными проблемами нет — об этом свидетельствует исследование профессора психологии из Лондона Джоан Фример. Единственный стереотип, который подтвердила ученая, — это то, что вундеркинды чаще других детей носят очки. Проблемы в социализации же возникают из-за неправильного воспитания — их можно избежать, если придерживаться рекомендаций, приведенных выше.

• Теги:
• дети
• образование
• подростки
• психология
• школа