«Об этом не кричат». Правозащитники рассказали, что нужно для защиты прав женщин на Северном Кавказе

Организация «Правовая инициатива» более 10 лет защищает и исследует права в республиках Северного Кавказа. Социологи организации отметили тревожный показатель: в среднем 80% жителей Ингушетии, Дагестана, Чечни и Кабардино-Балкарии сталкивались с домашним насилием в своих семьях либо слышали о таких случаях в семьях знакомых. Это насилие обретает крайние формы калечащих хирургических операций и «убийств чести», когда девушек убивают из-за подозрений в распущенности.

«Такие дела» посетили семинар «Правовой инициативы» и пересказывают доклад социолога организации Саиды Сиражудиновой о том, почему на Северном Кавказе боятся слова «гендер», как традицию калечения детей защищают религиозные и общественные деятели и почему полиция и врачи, скорее, не помогут жертве.

Трудности терминологии

Понятие гендера на Северном Кавказе интересует людей, но в то же время это закрытая тема. При проведении исследования «Гендерная система мусульманского общества на примере Северного Кавказа» Саида выявила, что для большинства жителей этого региона гендерная принадлежность имеет крайне важное значение. Вместе с тем само слово «гендер» для значительной части общественных деятелей, научной интеллигенции — пугающее.

Читайте также В чем особенности кавказской маскулинности и кого считают идеальным мужчиной на Северном Кавказе?

Например, исследователи проводили круглые столы и конференции. Когда в их названиях использовали понятие «гендерная идентичность» или «гендерные проблемы» Северного Кавказа, часть участников этих мероприятий сразу же просила убрать из названия это словосочетание, особенно участники из Чеченской Республики. Так «Гендерная идентичность мужчин Северного Кавказа» поменялась на «Мужчины Северного Кавказа». По словам Сиражудиновой, участники при этом хорошо видят гендерную проблематику, но боятся самого этого слова. Гендер — нечто острое, болезненное, но и вызывающее интерес.

Более страшное для жителей региона слово — «феминизм». Исследователи и активисты, придерживающиеся феминистической позиции, своими поступками демонстрируют приверженность феминизму, но отказываются прямо говорить об этом и произносить это слово. Того, кто так себя идентифицирует, не поймут, сразу будет отклик общества, коллег, окружения.

Это происходит из-за того, что специфика региона предполагает абсолютно жесткое разделение гендерного пространства на мужское и женское. Гендерные границы и ограничения, особенно касающиеся женщин, остаются трудноизменяемыми. В то же время исследования показывают, что такое положение вещей для народов Северного Кавказа не является исконным, столь традиционным и органичным, как его пытаются представить те, кто формирует сейчас гендерную повестку в регионе.

Унифицировать все республики и села исследователи не смогли: в каждой общине есть свои отличия. Если уйти в историю и адатное право, видно, что даже адаты в каждом обществе были разные, сказала Саида. Ярче всего это выражается в Дагестане: традиции могут коренным образом отличаться в селах, между которыми всего несколько километров пути.

Семейное насилие и женское обрезание

При изучении и освещении гендерной проблематики на Северном Кавказе ученые и журналисты чаще всего касаются темы домашнего насилия. Оно распространено и встречается на всей территории Российской Федерации, но в последнее время возникают дискуссии о том, чем домашнее насилие на Северном Кавказе отличается от такового в остальной России, является ли оно уникальным явлением.

Семейное насилие одинаково везде, но, по мнению Сиражудиновой, на Северном Кавказе у него действительно есть особенности. Например, социальное одобрение семейного насилия значительной частью общества. Общество принимает эти практики и пытается подвести под них обоснования, этим занимаются и общественные организации, и религиозные структуры.

Читайте также Что делать, если столкнулся с насилием?

Осенью 2020 года «Правовая инициатива» провела исследование, которое показало, что в четырех республиках Северного Кавказа — Дагестане, Чечне, Ингушетии и Кабардино-Балкарии — семейное насилие крайне выражено. Если обобщать, с насилием в своей семье или у знакомых сталкивались 80% жителей этих регионов. Как бы эту проблему ни отрицали некоторые деятели, респонденты видят, что насилие есть, и говорят о нем, — это запрос на решение этой проблемы. В последнее время люди все чаще самоорганизовываются для ее решения.

Исследователи изучают «запретные», острые темы: убийства чести, калечащие операции на девочках (так называемое женское обрезание), и, по словам Сиражудиновой, им вменяют, что они пытаются таким образом привлечь внимание к организации и исследователям, обвиняют во «взгляде колонизатора». «Но мы работаем из необходимости. Это попытка ответить на те запросы, которые уже давно о себе кричат изнутри общества. И к этим проблемам мы пришли не просто так, путь к их решению, исследованию, озвучиванию отнюдь не был простым», — сказала социолог.

В 2012-14 годах было проведено уже массовое исследование, в процессе которого опросили около 2 тысяч респондентов. Работу опубликовали в 2016 году в журнале «Этнографическое обозрение» под названием «Об этом не кричат». Оказалось, что жертвами этой операции ежегодно становятся тысячи девочек. При этом исследование показало, что более 80% дагестанского общества крайне отрицательно относится к данной практике, 17% не слышали о существовании подобного.

Однако в этом первом исследовании от самих членов общины эксперты получали единичные ответы, в основном это были ответы врачей, общественных деятелей, которые сталкивались с последствиями этой проблемы «снаружи».

В 2016 году тема калечащих операций все-таки прозвучала в обществе. До этого были единичные исследования, например работа этнографа Юрия Карпова в 2001 году, — там эти операции впервые были упомянуты в российском контексте, правда, всего на одну страничку. Исследователь видел в этом явлении трансляцию доисламских верований региона, и все последующие исследования, включая работу «Правовой инициативы», подтверждают его правоту.

В Дагестане есть районы, и их немало, где практика процветает, есть остальной Дагестан, где она существует, но в малых проявлениях. Но религиозные структуры республики взяли курс на максимальное продвижение, одобрение женских обрезаний, сказала Сиражудинова. Она сослалась на публикации в газете «Ас-Салам», где эта практика обосновывалась с точки зрения ислама.

Исследование «Правовой инициативы» было проведено в 2016 году путем полевых интервью с респондентами. Эксперты делали интервью с теми, кто подвергся этой операции. Следующий доклад 2018 года был посвящен районам, где совсем не практикуют женские обрезания. Оказалось, что география намного шире той, что была очерчена в первом докладе.

Убийства чести

Вторая большая тема исследований — убийства чести, ей был посвящен доклад 2018 года «Убитые сплетнями».

Эксперты выявили 33 случая убийств чести и 39 жертв с 2008 по 2017 год. Саида вспомнила, что, когда доклад был опубликован, на них обрушился шквал критики со стороны властей республик. В Дагестане власти отреагировали нейтрально, в Чечне и Ингушетии руководство заявило, что выводы социологов — домыслы.

Эксперты начали второе исследование и в поисках неопровержимых доказательств изучали реальные судебные приговоры. Некоторые документы, как утверждает Сиражудинова, исчезли с сайтов судов после того, как вышло первое исследование. Экспертам пришлось читать все подряд уголовные дела, рассматриваемые конкретным судом, из них выделять убийства, и из всех убийств — «убийства чести».

Исследователи обнаружили 43 случая и 48 жертв убийств чести, даже больше, чем в первом докладе. К сожалению, несмотря даже на судебные подтверждения, решением этой проблемы никто толком не занялся, никто, кроме правозащитников, в частности «Правовой инициативы», этой проблемой не озаботился, посетовала Саида.

Сиражудинова рассказала, что во время исследований эксперты сталкивались с серьезными препятствиями локального характера:

В каждое село, где произошло «убийство чести», пришлось приезжать три-четыре раза. Очень редко где с первого раза исследователям удавалось найти респондентов, которые готовы были что-то рассказывать. Но кто-то в определенный момент обязательно раскрывался, вероятнее всего, родственники жертвы или те, кого проблема уязвляет и задевает. Все они говорили анонимно и очень просили писать исследование так, чтобы их было нельзя вычислить по их показаниям.

Очень часто интервью контролировали мужья респонденток. По словам Саиды Сиражудиновой, мужчины с радостью говорили на тему калечащих операций: кто-то высказывался за, кто-то против, но их рассуждения всегда были очень длинными, и это было неожиданностью для исследователей, поскольку все женщины дистанцировались, стеснялись при упоминании этой проблемы. Мужчины часто говорили, что они здесь вообще ни при чем: делают эти операции женщины, а что могут сделать они, если их даже не ставят в известность? Мужчины на Кавказе очень любят обсуждать женщин, отметила Саида.

Нужные вопросы эксперты задавали, когда рядом с респонденткой не было родственников. Часто, если во время интервью заходила речь о серьезных проблемах, слушающие родственники вскакивали и говорили: «Зачем ты это рассказываешь? Мы должны рассказывать о традициях гостеприимства, зачем ты говоришь им о наших проблемах?»

Отношение полиции, религии и врачей

С правоохранительными органами и их реакцией на семейное насилие ситуация особая, подчеркнула Сиражудинова. По ее словам, зачастую обращаться к ним с какой-либо подобной проблемой чревато в первую очередь психологической травматизацией: высмеют, не поймут, могут сделать виноватой.

По словам социолога, в органах работают мужчины, которые «следуют мужской стратегии». Отношение к женщинам у них специфическое, сказала Саида. Даже когда она приходила в полицию и пыталась кого-то защитить, ей говорили: «По адату мне не положено [о таком] говорить с женщиной, вы зачем вообще пришли?» «То есть первичен не закон, которому он служит, а адаты, — как он может тогда кого-то защитить? Есть и исключения, есть человеческий фактор, кто-то может и помочь. Благодаря правоохранительным органам раскрывается определенное количество убийств чести, несмотря на то что общество может поддерживать убийц и покрывать их», — сказала Саида.

Читайте также «Я узнала о том, что мне удалили клитор, только в 42 года». Монолог женщины из Дагестана, которая пережила обрезание

По калечащим операциям в 2016 году проводилась прокурорская проверка, но в уголовные дела это не перешло. Прокуратура Дагестана пыталась найти хоть одно уголовное дело, заведенное по таким случаям до этого, и пришла к выводу, что таких дел никогда и не было. Саида считает, что судебная система и правоохранительные органы не заинтересованы в решении этой ситуации, пресечения этой практики нет никакой. При этом пострадавшие от операций никогда не будут заявлять на своих родственников. А люди, делающие женские обрезания, лишний раз убеждаются в безнаказанности. «Я думаю, что калечение детей — все же преступление», — заявила женщина.

Та же ситуация и с медработниками: сами гинекологи и сотрудники роддомов бывают вовлечены в практику женских обрезаний или как минимум не против нее, сказала Сиражудинова. Во время первого этапа исследований, в 2012-14 годах, эксперты проехали по роддомам и обсуждали с врачами эти практики. Бывало, что их коллеги, подслушивавшие разговор, подходили и прерывали разговор:

В 2020 году муфтият Дагестана выпустил фетву (выносимое исламскими правоведами решение о насущном вопросе жизни уммы), в которой осудил женские обрезания. По мнению Саиды, это было ответом на активность журналистского сообщества, которая наблюдалась вокруг темы последние годы. Журналисты фактически вынудили муфтият хоть как-то ответить, молчать дальше было нельзя, тема всплывала постоянно, считает социолог.

«В начале фетвы действительно звучит осуждение женских обрезаний, но, если прочесть текст до конца, можно заметить, что они побуждают к их совершению, но в определенных формах и определенных условиях, а не требуют окончательно отказаться от нее. Фетва — маленький шаг к решению ситуации, но не решение ситуации. Надо заметить, что муфтият реагировал после каждого нашего исследования и каждый раз искал новое обоснование этой практики», — сказала Сиражудинова.

Она рассказала, что, когда пришла в исследовательскую деятельность, у нее была глобальная цель: «Как достичь гендерного равенства?» «Но постепенно, погружаясь во все более и более конкретные проблемы, я поняла, что до этого нам еще очень далеко и актуальная для нас сейчас задача: “Как нам сохранить жизнь и здоровье наших девушек?”» — резюмировала социолог.