«Я просто листала ленту, а в итоге реву». Режиссер роликов против жестокого обращения с детьми — о личном опыте и эмоциях зрителей

В июне благотворительная организация «Детские деревни — SOS» запустила социальную кампанию «Говорящие предметы» и провела в Москве одноименную выставку. «Мы научили предметы говорить, потому что дети об этом молчат» — так звучал ее слоган. В проекте 12 роликов. В них российские знаменитости от лица предметов интерьера рассказывают реальные истории детей, пострадавших от жестокого обращения в семье. 

К примеру, шкаф голосом Константина Хабенского говорит о мальчике Артеме, который прячется в нем от своего отца, накрывшись курткой. Елизавета Боярская от имени шторы рассказывает о домогательствах отчима к 10-летней Даше. Алексей Кортнев зачитал монолог лампы в туалете, в котором отец закрыл Петю в качестве наказания.

Цель проекта — обратить внимание на проблему жестокого обращения с детьми, в том числе подсветить скрытые, неявные формы насилия, которые многими родителями расцениваются не как жестокость, а как процесс воспитания. «Такие дела» поговорили с автором идеи и режиссером кампании, директором рекламного агентства социально ориентированного маркетинга Kolyshev C&D Максимом Колышевым о том, как создавался проект, что он значит лично для него и какая из историй проекта принадлежит ему самому.

Личная история 

Тема насилия проходила красной нитью через все мое детство. Нас в семье пять братьев, росли без отца, он умер от радиации, которую получил во время службы в армии, в ракетных войсках. Мне тогда было четыре года. 

Потом появился отчим, он много выпивал, могу даже назвать его алкоголиком. Он, как и многие люди, считал, что имеет право применять физическую силу к детям, и применял ее, особенно когда напивался. Помню, как мы бегали от него вокруг круглого стола, и я забрался на центр, чтобы защититься. Насилие исходило только от отчима, чаще всего когда мама не видела и не знала об этом. История с лампой — это моя история.

В итоге отчим ушел от нас, удалось его выселить. Мы справились с этой ситуацией, а десятки тысяч семей в России так и живут с отчимами или отцами, которые бьют детей. 

Как создавалась кампания

Мы договорились с «Детскими деревнями — SOS» о проекте, и я приехал к ним. Ребята стали рассказывать мне про себя, про программу альтернативной опеки, про профилактику социального сиротства и укрепление семьи и что на этом нужно сделать фокус. Тогда я сказал, что перед тем, как говорить о программах, люди должны узнать, а что такое «Детские деревни — SOS». Чтобы они погрузились в суть программ, нужно сформулировать ценности организации. Да, небезразличных людей очень много, но их нужно как-то цеплять. Есть такое понятие «конверсионная воронка». Чем шире и громче ты рассказываешь о своих ценностях, тем выше у тебя конверсия в фандрайзинговый результат. Гораздо больше людей хотят, чтобы из жизни детей исчезло жестокое обращение, и гораздо меньше людей хотят погружаться в детали программы профилактики социального сиротства. Потому что там барьеров больше.

Тогда я занялся изучением материалов. Через три недели, в ночи, после прочтения очередного исследования, я сказал: «Бинго!» В нем указывалось, что дети не говорят о произошедшем с ними насилии, при этом рассказывание этих историй может быть очень терапевтично. Я подумал: «Ну если дети не говорят и все это происходит дома, надо что-то с этим делать».

Тут же я вспомнил свою историю с туалетом: как меня закрывали в детстве, выключали свет и я видел, как у лампочки потихоньку спадало накаливание вольфрамовой нити. Ты сидишь в этом ужасе и не понимаешь, когда это кончится. И я подумал, а что если предметы будут говорить, рассказывать истории и сопереживать. Мне было четко понятно, что слушать истории от первого лица — это очень сложный эмоциональный опыт для большинства людей. Представьте, что ребенок рассказывает вам о том, что стал жертвой насилия со всеми деталями: как он слышал, что у него хрустнуло ребро, как пошла кровь из носа. Скорее всего, вы бы заплакали и сказали: «Я не могу». Слушать эти истории очень сложно. Поэтому мне было важно найти такую подачу, такие выразительные средства, которые сделали бы тему жестокого обращения с детьми не такой травматичной для психики неподготовленного зрителя.

Тогда я придумал прием отстранения. Мы сопереживаем детям через эмоции, которые проживают неодушевленные предметы. Наши предметы не дают оценки авторам насилия, они могут оценить ситуацию, сопереживать мальчику или девочке. Например, лампа говорит: «Жаль, что я умею только сохранять энергию, мне бы хотелось оградить Петю от агрессии». Она не говорит, что хотелось бы набить морду отчиму. Мне показалось, что эта форма очень точная и выразительная с точки зрения содержания и эстетики. Очень легко в этой теме свалиться в спекуляцию, но это низкий жанр.

Так как фокус был на детях, то я сказал, что хочу, чтобы истории были реальные. Поэтому я на своей машине отправился в «Детские деревни» в регионах, пообщался с социальными педагогами, психологами, директорами школ. Я просто взял микрофон и записывал личные интервью. Это было погружение на все сто. Иначе кампания была бы не такая достоверная. Конечно, потом я перерабатывал эти истории, но каждую согласовывал с руководителями программ. Две недели мне потребовалось, чтобы собрать 12 историй.

Обратная связь

Задача нашей кампании — начать диалог в обществе, определить, где та грань между воспитанием и насилием. Если вы спросите любого человека, является ли сексуализированное насилие злом, то сто процентов людей скажут, что это не просто зло, а уголовное преступление. Про физическое насилие гораздо меньше людей скажут такое. Но вообще-то, даже удар ребенка по попе считается преступлением.

Например, была реакция на историю Нонны Гришаевой. Она рассказывала от лица свечи, как мама лишила ребенка дня рождения за тройку в четверти. Многие посчитали, что это не насилие, но это тоже насилие: есть такое понятие, как соразмерность наказания.

После публикации нашей кампании в соцсетях некоторые люди в комментариях стали вспоминать про свои предметы из детства. Многие из них до сих пор стесняются этого, даже в сознательном возрасте людям не хочется об этом говорить. Были люди, которые писали: «Я просто листала ленту, а в итоге реву над вашими роликами». Если человек ревет, значит, он, скорее всего, вспомнил какие-то предметы из своего детства. И мне кажется, это тот самый социальный эффект, который вызвала наша кампания. Что люди задумались и пережили. Потому что после проживания своего опыта нас начинает отпускать и ситуации воспринимаются не как зло, а как опыт. Мы конвертируем память, которая у нас атрибутирована словом «зло», в опыт, который мы не хотим, чтобы случился с нашими детьми.

Журналисты говорили мне: «Максим, ты же понимаешь, что люди, которые совершают насилие, не ходят на такие выставки». Они очень заблуждаются. Половина людей, которые пришли на выставку, хотя бы раз в жизни дали ребенку по попе или подзатыльник, поставили в угол, не разговаривали с ребенком, игнорировали его. Есть много видов насилия, которое находится не в красной, а в серой зоне. И люди этого просто не понимают, так как есть некоторые культурные особенности, в которых мы живем, — «Меня били, я же вырос нормальный», «Я так воспитываю характер».

Мне кажется, необходимо оборвать эту связь и вырастить поколение детей, которые воспитывались в любви, заботе и уважении. Мы же обсуждаем этику взаимоотношений начальников и подчиненных, тему толерантности и инклюзии, мы придумываем новые слова. А давайте придумаем новую этику в воспитании детей. Никакие законы о домашнем насилии не помогут нам это сделать, когда мы говорим про методы эмоционального насилия.

У меня трое детей. Я сам не святой и могу повысить голос на них. Но для себя я сразу понял, что насилие недопустимо. Так как я жил в очень сложных условиях, дал себе слово, что не допущу никогда, чтобы мои дети жили в агрессии. Поэтому мои дети счастливые и веселые. Я ужасно горд за них.