За год до прихода в редакцию «Таких дел» я ехала в такси по темному ВДНХ. Мы ползли по безумным московским пробкам часа полтора и успели разговориться. Водитель рассказал, что женат, что отец, я — что еду на первое собрание волонтеров фонда «Жизненный путь». Мы собирались ходить в психоневрологические интернаты, ПНИ. Водитель долго расспрашивал меня, что это за заведения такие, что за люди там живут, почему да как. А потом остановил машину.

За окном ветер выл как в степи. На километры вокруг ни здания, ни дерева, ни человека. В машине же было тихо. Говорить я боялась, ждала, пока что-то скажет водитель. И дождалась:

— Давайте я вас назад отвезу? Бесплатно.

— ?

— Не надо вам туда. И помогать им не надо. Пусть живут себе, и вы живите. О себе надо заботиться, понятно? Вы когда заболеете, вам никто не поможет!

Воздух горчил отчаянием. Я решила, что этот человек болен, но он не был болен. Просто он «знал жизнь».

— Вы думаете, случись что, вам никто не поможет?

— Мне — никто.

На вид ему было лет сорок пять. Он вел такси по городу, в котором родился и вырос, по богатой столице своей страны и с паспортом ее гражданина в бардачке и серьезно объяснял мне, что ломаться ему — нельзя. А если на роду написано, то из всех смертей он хотел бы быструю, даже если прямо сегодня вечером. Мне тяжело представить, до какой степени ему страшно жить. Конечно, я хотела закричать, что он ошибается. Что я тоже «знаю жизнь», но ничьим словам тут не поверишь. На прощание я просто сказала ему, что только что он предложил пожертвовать мне 877 рублей — именно столько стоил обратный путь до дома в тот вечер — так что мир все-таки небезнадежен.

Это ощущение — надежды — стало причиной, по которой я решила сменить работу. Логики в нем как будто не было, по крайней мере, мои близкие ее не разглядели. Зачем идти писать про «боль и страдание», мало тебе? Я удивилась. Каждая вторая история на «Таких делах» о том, как кому-то помогли, со ссылкой на тех, кому помогут завтра, разве это не классно?

Лет в двадцать я «знала жизнь» намного хуже. И была согласна страдать, вглядываясь в бездну, как тот водитель такси: почему у нас не пускают в реанимации, травят в школах, ломают ноги на заледенелых мостах над вокзалами и шею — на пандусах под произвольным углом,  но в тридцать я поняла, что для многих людей мир небезнадежен. Если считать надеждой не компас земной, а чувство, что у взрослого человека есть возможность изменить любую ситуацию к лучшему: словом, делом, рублем.

Наверное, сейчас кажется, что в следующем абзаце я признаюсь: ничего у меня не вышло, мир 2020 — боль и страдание, а тот таксист должен был развернуться и отвезти меня домой.

Да, про такси все правда. Волонтерство в ПНИ оказалось мне не по силам, я сдалась после первого визита. Девушка, с которой я гуляла по территории, не хотела идти ни вперед, ни обратно, ни к качелям. Она останавливалась у каждого светящегося окна, в каждой точке, с которой видно было трассу и машины, и говорила: «Нина. Нина там? Нина. Где Нина? Нина там?» А никакой Нины, по словам сотрудников, и не было никогда. Она просто зовет ее много лет и не может дозваться. И я скажу как есть — я ушла оттуда. Потому что я внутри себя понятия не имела, что сделать, чтобы ей помочь. Но четверг, когда мы ездили в ПНИ, я вспоминаю каждый день. С ужасом и отчаянием, но и с надеждой. Я знаю, что туда сейчас ходят другие люди и делают то, чего я не смогла. Они не сбежали, а гуляют с подопечными по территории, читают им вслух книги, поят из чашки кефиром с сахаром, учат красить ногти и подпевать Алле Пугачевой.

В «Таких делах» я узнала, что на десятки и сотни «стен», в которые мы врезаемся лбом каждый день, все-таки найдется та, что вздрогнет под ударом.

Расскажу про одну такую.

В редакции готовили материал про истинную полицитемию — редкое заболевание крови, которое убивает очень медленно, жить бы да жить. Только вот жить с ним — невыносимо. Оно приносит с собой непреодолимую, неестественную усталость. Одна пациентка рассказывала, как смотрела на битые каменные статуи в Петергофе и думала: «Вот это я». Вторая — про то, как дети обещали ей привезти внуков, а она плакала от ужаса и ложилась спать «хотя бы еще на полчаса» до того, как дети войдут в дом. Врачи рекомендовали им то отпуск, то психиатра, близкие, наверное, иногда сомневались в их любви. И так десятилетиями. Нужная терапия лежала у профильных врачей, но никто за ней не приходил. Обеим женщинам повезло: диагноз им поставили, лекарства подобрали, и через несколько недель они, без преувеличения, ожили. Их врач, с которой я утверждала текст, на прощание сбилась с вежливой профессиональной интонации и очень по-человечески сказала мне: «Яна, а ведь сколько их, таких людей! Как вот их найти. Я ведь все им подберу, у меня ведь есть…»

Я после этого материала два месяца в каждой скульптуре видела живого человека, орущего внутри, а у каждого спящего в общественном транспорте хотела затребовать анализ крови и посоветовать записаться на прием.
А когда вышла наша статья, мне позвонили. Оказалось, люди прочли текст, разыскали врача и пришли к ней сами. И вот сейчас, прямо сейчас, у них совсем другая жизнь, без боли и без страданий. Героиня нашего материала поняла, что терапия сработала, когда ей впервые захотелось перед приходом внуков нажарить им сладких блинов. И теперь, когда меня спрашивают: «Зачем вы работаете?» — звучит надуманно, но такое и впрямь бывает: «Зачем, зачем? Ведь никто никому не нужен, человек рождается один и умирает один», — я могу ответить, что мы работаем, чтобы Надежда нажарила внукам блины.

И сейчас, после длинного вступления, я попрошу у вас денег на Надежду и блины, то есть на нашу работу, потому что «Такие дела» тоже существуют на пожертвования читателей. Только, пожалуйста, пусть это будет очень мало денег, 50 рублей или 100, не больше. Мне кажется, неправильно, когда дают много, правильно, когда дают многие. Я знаю, сколько у нас читателей, каждое утро в 9:00 я смотрю, сколько людей читают наши тексты. Пятидесяти рублей в месяц достаточно, чтобы мы продолжали быть рядом с вами, даже если ночь темна, Нина не откликается и все мы того и гляди ударимся о стену.

Если вместе ударимся — стена сдвинется. Такие дела.