«Вы не женщины, вы гады!»

«Я не клеветала, я просто жалела людей»

Когда я впервые увидела Веру Ивановну, последнее, что я могла представить, — ее среди заключенных. Она не была похожа на человека, шесть лет отсидевшего на зоне. Маленькая, хрупкая, в девяносто четыре года Вера Ивановна преподавала английский, сидя в своей маленькой квартирке в арбатских переулках, среди книг и икон, в компании ласкового кота по кличке Пискун.

Мы встречались раз в неделю. Вера Ивановна готовилась к нашей встрече: одевалась, завивала короткие волосы в тугие кудряшки и покупала «кукис» — печенье к чаю она называла только так, по-английски.

Час мы занимались языком и грамматикой, а потом разговаривали. Впервые о том, что Вера Ивановна сидела в лагерях, я узнала случайно — она упомянула об этом между прочим, очень спокойно и буднично. А потом засмеялась: «Иногда в лагере мне снились школьные уроки алгебры. Я просыпалась на нарах и с облегчением думала: “Нет, я не у доски!” Тогда я чувствовала себя счастливой».

Когда в августе 1951 года Вера Прохорова была арестована, ей было тридцать три года. Аресты иногда проводили изобретательно. Вера слышала такую историю: одна женщина поехала на дачу. Неожиданно ей передали, что ей надо немедленно вернуться домой.

Она поехала в город в чем была — в домашнем платье. А там ее уже ждали сотрудники КГБ. Другую женщину арестовали рядом с домом. Она сидела с маленьким ребенком, как вдруг к ней постучали и попросили выйти на улицу на минутку — на ее имя якобы пришло письмо. Женщина вышла, и ее сразу посадили в служебную машину. Арест.

Вера Ивановна ПрохороваФото: Ирина Попова

Вере тоже не сказали, что ее собираются арестовать. Однажды ей позвонили и сказали: «Вас разыскивают, хотят пригласить на работу в министерство». Выяснилось, что речь идет про Министерство внутренних дел. Там якобы нуждались в услугах Веры: хотели подтянуть английский.

«Вскоре позвонил какой-то молодой человек. Я говорю: “Вы знаете, это очень таинственное и секретное министерство, а я не способна хранить тайны”. Он в ответ: “Да ну, сможете”. Вежливость невероятная».

Потом выяснилось, что английский никому нужен не был: под предлогом собеседования Веру вызвали на Лубянку и арестовали.

«Был донос, что я клеветала на советскую власть. Я получила самый маленький срок по 58-му пункту — десять лет. Критика советской власти. Я ничего не подписала. Я сказала: “На советскую действительность я не клеветала, я просто жалела людей”».

«Для себя я решила: жизнь закончилась»

Веру приговорили к десяти годам исправительно-трудовых лагерей (ИТЛ) по 58-й статье «за измену Родине» и отправили в Озерлаг — один из «островов» архипелага ГУЛАГа. Свой срок она в шутку называет детским: по 58-й обычно давали куда больше.

Место, куда попала Вера, строго говоря, нельзя назвать женским лагерем. Как таковых женских лагерей — в формате современных тюрем для женщин — в системе ГУЛАГа не было. Каждый ИТЛ состоял из лагерных отделений, лагерных пунктов, разбросанных нередко по достаточно обширной территории, уточняет Татьяна Полянская, кандидат исторических наук и старший научный сотрудник научно-исследовательского отдела Музея ГУЛАГа.

«При этом женские лагерные отделения были необычайно крупными, где содержалось одновременно несколько тысяч женщин. Женщины были практически в каждом лагере, в женских зонах. В зоне находились бараки, столовая и другие бытовые помещения. Женская зона отделялась от мужской колючей проволокой. Мужчины и женщины пересекались на работах, когда их выводили из зоны».

Помимо обычных лагерей были особые. К ним относился Озерлаг — его еще называют Озерный лагерь или Особый лагерь № 7. Такие ИТЛ начали создавать в 1948 году специально для осужденных по политическим мотивам — таких, как Вера.

Всего особых лагерей было двенадцать, и все они носили, по словам Полянской, «красивые, иногда даже поэтичные названия». Так, помимо Озерного лагеря был Горный (Особый лагерь № 2), Дубравный (Особый лагерь № 3) и Речной (Особый лагерь № 6). Благозвучные названия давали в целях конспирации.

«Озерный лагерь был одним из самых крупных, в нем одновременно содержалось более 50 тысяч заключенных. Так, на начало 1951 года в нем находилось 36 843 заключенных, из них женщин — 8351, — продолжает Полянская. — В особых лагерях был строгий режим. Заключенные направлялись только на тяжелые работы».

Беломорско-Балтийский канал, начало 1930-х годовФото: из фондов Государственного архива РФ

Когда Вера впервые попала в Озерлаг, она была поражена: вокруг была «природа потрясающей красоты, древесные купола, реки». Правда, наслаждаться природой было некогда. После прибытия в лагерь Вере присвоили номер — АБ 294 — и отправили на работы.

«Для меня лагерь стал своеобразным Зазеркальем, — замечает Вера. — Потому что для себя я уже решила: все, жизнь закончилась».

«Да, со мной коммунизм не построишь»

Женщины-заключенные в Озерлаге наряду с мужчинами строили дороги и работали на лесоповале. Вера к происходящему относилась спокойно. Иногда ей говорили конвоиры, что работает она плохо: пилить деревья у нее действительно не получалось.

На все замечания Вера говорила: «Да, со мной коммунизм не построишь». В итоге Веру перестали ставить на пилку деревьев. Обычно она поддерживала огонь в костре для конвоира.

Женщины, с которыми Вера оказалась на зоне, были «совершенно разного возраста, национальности и культуры».

«В лагере были киргизы, китайцы, японцы, американцы — какие-то американки вышли замуж за наших, — рассказывает Вера. — Конечно, мужьям давали шпионаж, им (американкам. — Прим. ТД) тоже. То есть народ пестрый был. Целую группу девушек-кореянок к нам пригнали. Одну немку посадили — ей было лет за семьдесят».

2-е лагерное отделение Челябметаллургстроя, 1945—1946 годыФото: из фондов Государственного архива РФ

Среди «политических» были и уголовницы. Для них попасть к «политическим» было «чем-то вроде развлечения».

«Они проделывали простой трюк, — объясняет Вера. — Рисовали на куске бумаги лицо с усами, подписывали рисунок именем Сталина и матерным словом, накалывали на черенок от лопаты и шли с ним по лагерю. Их тут же хватали, осуждали по политической статье и переводили к нам».

В отличие от «политических», осужденные за уголовные преступления считались более «социально близкими» режиму действующей власти. Поэтому им обычно давали самые хлебные рабочие места: назначали бригадирами, определяли в медсанчасть или кухню.

«Вы здесь найдете смерть»

Женщины спали на двухэтажных нарах, прислонившись друг к другу. Ночь превращалась в «сплошное мучение»: лечь, как хотелось, было невозможно. Чтобы перевернуться, нужно было разбудить соседку по койке.

Несмотря ни на какие лишения, об освобождении и жизни после лагеря рассуждать вслух было не принято: после лагеря будущего не было. Вера вспоминала: «Что ждало нас после освобождения? Та же Сибирь. Только без работы, потому что устроиться бывшему политическому было практически невозможно. Даже говорили, что в лагере еще и лучше (чем на свободе. — Прим. ТД): утром давали какую-то баланду, на обед — черпак каши, а на ужин — рыбную похлебку. Ничего, жить можно было».

За Верой и другими заключенными приглядывал надзиратель, которого особенно раздражало желание некоторых женщин выглядеть опрятными. Он кричал им: «Вы не женщины, вы гады! Вы никто отсюда не выйдете, вы здесь найдете смерть».

Нижне-Амурский ИТЛ. Хабаровский край, 1940-е годыФото: из фондов Государственного архива РФ

«Немки старались перекроить бесформенные, страшные черные лагерные платья каким-то кусочком стекла, так как ножницы не разрешались, — говорит Вера. — Кроили себе платьица с поясочком, какие были в моде в то время. Это страшно злило лагерное начальство. Я, конечно, этого не делала. Надзиратель меня даже хвалил: “Вот, женщина понимает, что она в лагере, — а вы нет!”»

Не все конвоиры ограничивались замечаниями и насмешками.

«В то время самая большая премия им полагалась за то, что они предотвращали побег, — рассказывает Вера. — То есть попросту убивали заключенного, отошедшего на десять шагов от таблички с надписью: “Запрет”. За это давали месяц отпуска, два оклада премии и серебряные часы. За все то время, пока я находилась в заключении, нашелся только один конвоир, который застрелил заключенную. Он нарочно отправил ее за ветками для костра за табличку: “Запрет” и нажал на курок. Очень уж ему хотелось поехать в отпуск к жене».

Рассказывали, что потом, когда конвоир вернулся в лагерь, ему вдруг привиделось, как убитая им заключенная плывет по воздуху прямо к нему. Он в этот момент был на вышке и так испугался «призрака», что упал. Из-за травм конвоир скончался в больнице через несколько дней.

«Бог наградил нас всех одинаково — тюрьмой»

В один из дней на зону привезли «новеньких». Среди них была семнадцатилетняя Майя Улановская. Ей дали двадцать пять лет лагерей за участие в Союзе борьбы за дело революции. По словам Веры, это была «молодежь, которая жаждала исправить какие-то ошибки в системе, которые позволяли насилие и расправы».

«Для этого они занимались изучением книг (Маркса, Плеханова), делали доклады, спорили и пытались найти средства, как повлиять на власть, как изменить то, что творилось, — объясняет Вера. — Они были страшно этим увлечены. Никаких практических действий, даже громких выступлений, не было. В результате их судил военный трибунал как террористов».

Молодых людей приговорили к расстрелу, девушкам дали каждой двадцать пять лет лагерей. Почти все участники Союза борьбы за дело революции были вчерашними школьниками: самой младшей на момент вынесения приговора было шестнадцать, старшему — двадцать один год.

В Озерлаге Майя почти сразу заметила Веру среди других заключенных: высокий рост, мужская шапка-ушанка, хромота (ноги Вера обморозила в этапе), отрешенные глаза.

Ягринский ИТЛ, 1946—1947 годыФото: из фондов Государственного архива РФ

«В юности Вера была комсомолкой, проклинала своих предков-капиталистов, за что, как она считала, и покарал ее Бог тюрьмой, — вспоминает Майя. — Я помалкивала, но удивлялась такой логике: как это Он и наказал, и наградил нас всех здесь одинаково — тюрьмой! Что не мешало ценить, с каким исключительным смирением и кротостью она переносила заключение. Она казалась мне похожей на христианскую мученицу».

Вера ласково называла Майю Улановскую Майочек, Майок, Майка или просто «моя лагерная дочь». Все на зоне и правда воспринимали Веру как мать Майи. Иногда к ней приходили и жаловались: «Наш Маевщик выругался матом». Тогда Вера подзывала Майю к себе и строго говорила: «Если будешь так поступать, я не стану с тобой разговаривать». И Майя слушалась.

У Майи были огромные черные глаза, хрупкая фигура и детское лицо. Во время судебного процесса она вела себя спокойно и на допросах в лицо следователям говорила: «Я вас ненавижу». В лагере Майя тоже держалась стойко. Она, как и Вера, не думала, что когда-нибудь выйдет на свободу, — и приняла для себя жизнь в лагерном Зазеркалье.

«Майка пыталась в лагере окружающим привить свои нравственные понятия. То есть надо друг другу всегда помогать, жалеть, делиться. Помню, было строительство железной дороги, мы с Майки ехали с заключенными с другой зоны. И заключенные единогласно выбрали меня бригадиром. Надо было рыть какую-то канаву. Ни один из моих подчиненных не пошел. Кроме кого? Майка. Майок стоял в канаве, копал землю и ругал бригадников: “Что ж вы не хотите помочь?”»

Иногда приходили посылки с сухариками и сахаром. Тогда, бывало, Майя садилась, считала, сколько на момент получения посылки в бараке было людей, и делила все поровну.

Приволжский ИТЛ, 1942 годФото: из фондов Государственного архива РФ

«Вера считала, что, получив посылку, надо все раздать, — замечает Майя. — Я поступала непоследовательно: иногда делилась только с близкими подругами, а иногда раздавала свое добро тем, кто не получал ничего. Однажды отдала полкило сахару одной немке, сказав ей, чтобы она разделила между своими. Предстояла Пасха, а им нечем было отпраздновать. Я удивлялась, что меня не благодарят, и спросила другую немку, отдала ли та сахар в общее пользование. Оказалось, съела одна».

«Любовь безоговорочно каралась»

У Веры Прохоровой в лагере не случилось любовной истории — ни случайной, ни серьезной. За десять лет до ареста, в 1937 году, она познакомилась с молодым человеком по имени Святослав Рихтер. Потом он станет знаменитым пианистом, лауреатом государственных советских премий, а тогда для Веры был просто Светиком.

Вера была влюблена в Рихтера пятьдесят семь лет, до самой смерти, и в лагере не могла думать о ком-то другом. В отличие от нее у других женщин были отношения на зоне.

За дружбу в лагерях не наказывали, а вот любовь между заключенными была под запретом. Посещение мужчинами женских бараков или женщинами мужских считалось «самым страшным преступлением, карающимся без малейшей пощады».

«Любовь безоговорочно каралась десятью сутками карцера без выхода на работу с суточной пайкой 300 граммов хлеба с водой и миской баланды на обед», — вспоминает одна из бывших заключенных.

Беломорско-Балтийский канал, начало 1930-х годовФото: из фондов Государственного архива РФ

Несмотря на наказания, сексуальных отношений в лагере не стеснялись — их не пытались скрыть от других заключенных. Проституция, насилие и внезапная страсть, нахлынувшая посреди забитого людьми барака, были среди заключенных обыденностью.

Как-то раз на лесопилке работала женская бригада. Вдруг туда пришли уголовники. Они стали грубо приставать к женщинам.

«Хватали женщин, каких хотели, и валили их прямо в снег или брали их, притиснув к штабелю бревен. Женщинам это, кажется, было не впервой, и они не сопротивлялись. У них была бригадирша, но она против этого вмешательства не возражала — можно подумать, считала происходящее лишь другим видом работы», — вспоминал бывший заключенный.

Лагерные романы редко бывали красивыми историями любви. Одной из арестанток, Татьяне, однажды пришла записка от молодого парня по имени Саша. Он заведовал сапожной мастерской и входил в число «лагерной аристократии», то есть имел определенные привилегии.

Саша спросил девушку: «Давай с тобой жить, и я буду тебе помогать». Татьяна отказалась. Разъяренный Саша избил ее железной палкой, а потом отнес в лагерную больницу и сказал медсестрам ухаживать за ней. Когда Татьяна поправилась, она решила жить с Сашей. Выхода у нее не было: девушка боялась, что в противном случае ее просто убьют.

После того как Сашу отправили в другой лагерь, Татьяна «перешла» к одному из офицеров.

«Я вынуждена была жить с этим подонком, у меня не было выхода», — пишет Татьяна.

В женских лагерных отделениях встречались однополые пары — и, в отличие от мужчин-гомосексуалов, они выражали свои чувства открыто. В лагерных лесбийских парах обычно были «жены» и «мужья». «Мужей» на жаргоне называли «коблами», они часто стриглись под мужчин и начинали называть себя мужскими именами.

О лесбийских отношениях в лагерях пели частушку:

Ой, спасибо Сталину:
Сделал с меня барыню.
И корова я, и бык,
Я и баба, и мужик.

* * *

Лагерное Зазеркалье кончилось для большинства «политических» неожиданно. Вера к тому времени уже освоилась в лагере. Вместе с «лагерной дочерью» Майей играла в спектаклях. Однажды поставили на сцене в лагерной кухне «Снегурочку», Вера пела партию царя Берендея, а Майя — пастушка Леля.

Обе женщины понимали, что на свободу смогут выйти только после смерти Сталина. Но он казался им почти бессмертным.

ВоркуталагФото: из фондов Государственного архива РФ

«Смерти Сталина я жаждала и ждала. Всегда верила, что с его смертью произойдут перемены к лучшему, — замечает Майя. — И многие так считали, но все наши беседы на эту тему кончались одной фразой: “Грузины долго живут”. Мы не надеялись его пережить».

Вскоре после смерти Сталина начали освобождать «политических», а режим в лагере стал смягчаться. Разрешили переписку между лагерями, стало можно отправлять посылки, бараки перестали запирать на ночь.

О пересмотре дела Веры хлопотали на воле — этим занимался ее близкий друг Юрий Нагибин. В конце концов ее освободили и реабилитировали. Веру восстановили на работе в Институте иностранных языков имени Мориса Тореза.

«В лагере мне сказали, что я могу не засчитывать проведенные в заключении шесть лет, — вспоминает Вера. — Я отказалась: как это так, не считать столько лет жизни? “Ну тогда, — предложили мне, — вы можете говорить, что эти годы были посвящены сотрудничеству с КГБ”. Ну тут уж я тем более отказалась.

Вера Ивановна умерла в январе семь лет назад. Ее отпевали в маленькой желтой церкви на Сивцевом Вражке. После ее смерти я хотела поехать в бывший Озерлаг. Мама меня отговорила: «Куда ты поедешь? Там одни руины, гниль и пустота. Ничего там нет, и как будто ничего и не было».

Еще больше важных новостей и хороших текстов от нас и наших коллег — в телеграм-канале «Таких дел». Подписывайтесь!