«Искать правду сейчас — это кощунство»

«Именно тут это кощунство»

На главной площади станицы возвышается стела с двуглавым орлом и почему-то отломанной державой. Это один из четырех самых старых на Кубани памятников, связанных с казачеством. «Станица Безскорбная населена из добровольцев черниговскими, полтавскими и старолинейными казаками 24 июня 1855 года», — написано на стеле в дореволюционном стиле. Памятник, поясняет устраивающий нам экскурсию станичник и краевед Владимир Казанков, в советские годы был обезглавлен и заброшен; сейчас он в идеальной форме и у его подножия лежит огромный торжественный венок.

В 20 метрах — памятник Ленину в человеческий рост и с двумя детьми. Им Казанков тоже хвастается: уникальный, таких было всего три, один на Украине (но «укры его уже сломали»), другой в Шебекино Саратовской области, и третий здесь, в Бесскорбной. «Это скульптор [Александр] Аполлонов, памятник сам из бронзы, не смотрите, что он белый, это от большого ума его так покрасили», — замечает краевед.

Подходим к бюсту маршала Победы Георгия Жукова, скромному, но ухоженному, сбоку от Ленина и позади казачьей стелы.

«Ну это Аллея Победы, и он вроде бы как тут к месту, — разводит руками краевед. — Я лично считаю, при всем уважении к нему, что именно тут его памятник — это кощунство. Он участвовал тут в карательном отряде. Он и сам про это пишет».

Казанков, мощный широкоплечий старик с ясным серым взглядом, закуривает самокрутку.

Пенсионерка, бывшая учительница местной школы Нина Ткаченко рассказывала нам историю, как в Гражданскую войну выжил ее дед. Станица тогда участвовала в крупном антибольшевистском казачьем восстании под предводительством генерала Михаила Фостикова. Отбив станицу, красные выстроили всех оставшихся в ней мужчин на центральной улице и спрашивали каждого: «Казак?» При положительном ответе расстреливали на месте. Ее деда спас прадед: приказал взять все казачьи регалии, вещи, спрятаться и убежать.

«Мы не очевидцы этих событий, — комментирует Казанков, — но есть особая [красноармейская] инструкция, которую я нашел в архивах, там написано четко: кто ушел [из станицы] c Фостиковым, те семьи арестовываются, выселяются». Инструкция вышла 3 сентября 1920 года.

Краевед Владимир Казанков рядом с монументом солдатам из станицы Бесскорбной, погибшим в Великую Отечественную войну. Вокруг него тоже развивается интересный сюжет. Даже самые ярые противники мнения Казанкова по поводу монументальных табличек Жукову в то же время благодарны ему за работу над этим монументом. Казанков нашел в архивах не учтенные на этом памятнике имена погибших в Великую Отечественную войну солдат-бесскорбинцев и добился их внесенияФото: Николай Хижняк для ТД

Георгий Жуков в своих мемуарах пишет, что он, будучи красным курсантом-кавалеристом, участвовал в боях с Улагаевским десантом, которые проходили на пару сотен километров западнее и закончились (разгромом белых) в последних числах августа. Затем, вспоминает Жуков, он отправился в район станиц Урупской, Бесскорбной, Отрадной подавлять выступления «банд Фостикова и Крыжановского».

Кто-то, как Казанков, из скупой жуковской строчки сделал вывод о карательном характере его визита в Бесскорбную. А вот местный историк и директор первого исторического музея станицы Борис Булычев, пламенный коммунист, ныне покойный, развил большой нарратив о тайной, но сакральной связи станицы и маршала — о том, что тот приезжал сюда с загадочными визитами в 1943 году, посреди войны, и в 1955 году, на вершине своей славы.

Мы с Владимиром подходим к станичному ДК — типовому, квадратному, бетонно-стеклянному. На нем, в пяти метрах друг от друга, две таблички об одном и том же.

Первая из двух памятных табличек, установленных в Бесскорбной, из-за которых и началось это противостояние мненийФото: Николай Хижняк для ТД

«Мемориальная доска установлена в честь пребывания маршала Советского Союза, четырежды Героя Советского Союза Жукова Георгия Константиновича в станице Бесскорбной в августе 1920 г., в апреле 1943 г. и в ноябре 1955 г.», — информирует эта доска, установленная в 2012 году, сразу после бюста. Старая, установленная еще в девяностые, скромнее — Жуков, согласно ей, был только в 1920-м и в 1943-м.

Казанков, хищно прищуриваясь, разбирает по частям написанное на досках. Весной 1943 года Жуков участвовал в прорыве «Голубой линии», оборонительных рубежей вермахта на подступах к Таманскому полуострову, то есть, опять же, в 200 километрах западнее Бесскорбной. «Как он, представитель ставки [командования], мог бросить все и поехать в какую-то Бесскорбную? На чем, как, если [командование] летело с Москвы до Ростова на самолетах, а потом добиралось [до места боевых действий] по земле? По воздуху он бы не мог добраться сюда: тут же везде были воздушные бои», — отрезает краевед.

В ноябре 1955 года Жуков действительно посетил Кубань — с инспекторской проверкой армавирского летного училища. «И вдруг он с каким-то начмедом училища на “четыреста третьем москвиче” сюда приезжает. Тут сразу: год выпуска этой модели москвича — 1962-й. Потом — а как он без охраны поехал? Министр обороны, его “девятка” КГБ охраняла, он поссать сам сходить не мог, а тут уехал на полдня. Потом они пишут — приехали они и встали на площадь. Площадь тут появилась в 1975 году. Какая площадь?» — оппонирует нарративу Булычева Казанков.

Естественно, одна из версий — Жуков инкогнито приезжал навестить любовницу. Ее Казанков тоже разносит: «Мы учились в школе в шестидесятые, семидесятые годы, если бы в этом была хоть какая-то доля правды, было бы известно все. Слух у деревни — это все знают».

Его окончательный довод: на общественных зданиях доски вешать нельзя, а висят они на местном ДК.

«Это клуб, общественное здание. Мемориальной доска никак не может называться. Memoriam — память. А какая тут память? Это здание 1975 года постройки. Оно с Жуковым ничем и никак не связано», — распаляется Казанков.

ДК построен на месте бывшей церкви, уничтоженной большевиками. Сзади церкви был погост, где хоронили знатных станичников и священников. При строительстве ДК останки не выкапывали — погост просто разрушили и все заасфальтировали.

«Здание на костях, и сюда, ***** [блин], еще доску прилепить», — сокрушается казак.

Тихое угасание

Бесскорбная сейчас — угасающая станица, считает Владимир Казанков. В советские годы, утверждает он, местный колхоз входил в двадцатку лучших в РСФСР, но в постсоветские его «обанкротили, продали, разграбили», а всю землю купил Агрокомплекс имени Н. И. Ткачева (связанный с семьей бывшего главы Кубани и министра сельского хозяйства РФ Александра Ткачева. — Прим. ТД). На въезде в станицу можно увидеть принадлежащий агрокомплексу работающий элеватор, за ним — обрабатываемые сельхозугодья. Но станице, говорят ее жители, от этого ни горячо, ни холодно.

«Нам от него толку никакого нет, они все себе в карман. Рабочих мест там 600 с чем-то при населении 5,6 тысячи. Станица лишилась земли. А станица без земли — это тихое угасание», — повторяет мрачное слово Казанков.

До революции же здесь жило почти 17 тысяч человек, работало восемь министерских школ, двухклассное училище, несколько частных школ, учительская семинария (существует до сих пор как МОБУСОШ № 11 им. Ю. А. Гагарина). Местная сберкасса была по обороту на третьем месте в Лабинском районе — «жизнь кипела тут», рассказывает Казанков.

Безскорбной станицу назвали после того, как нашли при рытье редута в земле медный складной образ Богородицы с надписью: «Всем скорбящим в радость». На названии настоял тогдашний царский наместник Кавказа генерал-адъютант Николай Муравьев-Карский. Станица была образована в 1855 году.

В 1917 году Безскорбная оказалась среди последних мест, куда пришла Октябрьская революция, — власть Временного правительства тут держалась до середины марта 1918 года. Сейчас из дореволюционных трехсот казачьих фамилий здесь осталось около сорока. На всем протяжении советской власти, особенно в начальные годы, станица выселялась и репрессировалась, рассказывает краевед. В обновленной базе данных по жертвам политического террора в СССР «Мемориала» Казанков, по его словам, нашел расстрельные приговоры в отношении тридцати восьми бесскорбенских казачьих фамилий, вынесенных с 10—30 сентября 1920 года «коллегией особого отдела 9-й Армии» и «5-м особым отделом при 14-й дивизии». Казанков утверждает, что Жуков-курсант служил именно в этой 14-й дивизии, однако подтверждения этому ТД найти не удалось.

В 2020 году исполнилось 100 лет восстанию Фостикова. Казанков и атаман Бесскорбенского хуторского казачьего общества Алексей Лимаренко договорились с епископом Армавирским и Лабинским Василием об установке памятного креста о погибших — на деньги казачества и на территории церкви Всех скорбящих Радость на улице Ленина.

«Невинным жертвам Гражданской войны посвящается. Волею судьбы в августе — сентябре 1920 года станица Безскорбная оказалась в гуще самых ожесточенных за всю историю Гражданской войны событий — восстании под командованием генерала Михаила Архиповича Фостикова против большевистского гнета… Последствия восстания обошлись в никем не учтенное число — не менее двух тысяч казачьего населения — убитых в боях, безвинно расстрелянных в ходе погромов, уничтоженных как заложники, заключенных в концлагеря, сосланных в ссылки и вынужденных навсегда покинуть Безскорбную… Казак, никогда не забывай это страшное время» — такой текст предлагается разместить в основании креста на траурной черно-серой мраморной доске.

В музее станицы Бесскорбной внутри того же здания ДК много экспозиций о Великой Отечественной, народном образовании, трудовых колхозных подвигах станицы, об известных летчиках и генералах родом отсюда. Есть даже изображенная местными школьниками из папье-маше «Дорога жизни» — конвой с продовольствием, прорывающийся в блокадный Ленинград.

Но про восстание Фостикова, про расселение, расстрелы казаков, голод тридцатых буквально ни слова — как в марте 1920 года «окончательно установилась советская власть», так наступила тишь да гладь. Сопротивление большевикам описывается по старым стандартам: «Разгул белоказачьих банд», «Ярые реакционеры», «Налеты белобандитов». Зато, сетует Казанков, в экспозицию включены фотографии красных военачальников Ионы Якира и Василия Чапаева, не имеющих к станице никакого отношения.

После смерти Булычева в 2017 году его место директора музея заняла Елена Жидкова, бывшая заведующая столовой.

«Я вообще хотела идти работать в библиотеку, а мне предложили идти работать в музей, ближе к детям. Мои выросли», — объясняет она. Елена, как и Владимир Казанков, верит, что история должна передаваться в своей полноте и без примесей вымысла. Пока изменить много не получилось, хотя уже при руководстве Елены в музее появились фотографии дореволюционных атаманов — «реакционеров», как их определяют в дальнейшей экспозиции, и иконы, уцелевшие в эпоху государственного атеизма. Дело в том, что, помимо скромной зарплаты Елены, музей не получает от администрации ни копейки финансирования.

Директор местного историко-краеведческого музея Елена ЖидковаФото: Николай Хижняк для ТД

Елена активно добавляет в коллекцию музея находки Владимира Ивановича Казанкова, но те, которые не требуют кардинальной смены конъюнктуры, например списки погибших и пропавших без вести в Великую Отечественную войну. Еще 309 имен с его помощью добавили только в 2021 году, их внесли и в мемориал на главной площади. Два десятка найденных Казанковым в архивах Краснодара, Армавира, Ростова фамилий добавлять не стали: эти люди были расстреляны в рамках исполнения сталинского приказа № 227, известного как «Ни шагу назад!».

«Раз люди против были, клеймо на этих людях поставили, мы не стали их размещать, хотя это совершенно простые люди были, мы не имеем права их судить, — говорит Жидкова. — Что там случилось, это не наше дело. Он был призван, ушел на фронт, там погиб».

По ту сторону оврага

Когда памятник Жукову открывали в 2012 году, Казанков, «конечно», выступал против этого. «До главы [Сергея Майковского] я ходил, он мне: “Да ты знаешь, какие люди [его устанавливали]?” — вспоминает Казанков, пока мы спускаемся по лестнице из музея обратно на улицу Ленина. — Я не против Жукова борюсь, братцы, я борюсь за чистоту истории. А тех людей, расстрелянных в 1920 году, их вымести веничком — это нормально? А ему [Жукову] надеть одежды белоснежные?» — возмущается краевед.

Вторая, уже современная табличка, установленная в Бесскорбной. Она дублирует информацию с первой таблички. И установлена буквально в нескольких метрах от первой, на том же здании местного дома культурыФото: Николай Хижняк для ТД

Казанков собирается писать письма в краевую прокуратуру. «Они по-хорошему не хотят [доски убирать], не понимают, что это нарушение информационного поля. Ну пусть будет по-плохому», — грозится казак. Ранее, в 2012 году, «по-хорошему» его не поняли и в прокуратуре — ответили, что доски являются «объектом культурного наследия», и направили в управление государственной охраны объектов культурного наследия администрации Краснодарского края. Казанков с таким определением не согласился: «Эти доски — просто информационные таблички, как магазин такой-то, улица такая-то. Объект культурного наследия — здание, памятник, площадь».

Это не первая его пикировка с властями станицы. На 65-летие Победы в 2009 году власти посадили на одноименной аллее 65 березок и захотели присвоить каждой имя ветерана из Бесскорбной. Казанков вскипел: «Тут воевало около двух тысяч жителей. Вы как имена на аллею отбирали, по какому принципу? Кто больше немцев убил? Отца моего там нет, а чем он хуже? У солдат у всех равная доля. Попробуйте только это [сделать с березками], я вас ославлю на всю страну. Перепортил им праздник». Березки в итоге посадили, но от идеи с именами отказались. Теперь среди них стоит единственный наименованный ветеран трех войн — Георгий Жуков.

C Казанковым, выйдя из здания ДК, мы прощаемся («А то мне дома прогул напишут»). Атаман Лимаренко, который проводит нас к следующей местной достопримечательности — купели, стремление Казанкова снять мемориальные доски Жукову комментирует очень уклончиво: «Ну есть памятная доска Жукову. Правильная она, неправильная — пусть это другие люди решают, не мы. То, что они поставлены без каких-то правильных данных, разрешений — это поддерживаю. Но в целом — пускай стоят, какая разница, сносить зачем? Может быть, и неправда на них написана, может, по-другому надо как-то озвучить их».

На пути к купели встречаем Анатолия Прокофьевича — старожила станицы, родившегося еще в тридцатые, и смотрителя купели. С женой Надеждой он наводит порядок на тропе к ней, сажает вдоль дороги цветы, убирает с нее мусор, «гоняет алкашей». Он со вполне обычной даже для восьмидесятилетних стариков кубанской громогласностью уверяет нас, что Жукова в станице никогда не было.

«В 43-м Сталинград брали, а ему чего тут делать? Это дело пустил Николай Нестерович Королев, моложе меня, пацаном тогда был, 40-го года [рождения], говорил, видал, как ехал военный, и остановился рядом с домом, где рыбный магазин, сидел, рассматривал карту — ну точно Жуков, значит», — рассказывает Анатолий Прокофьевич.

«Видишь, овраг идет? С этой стороны, — проводит рукой ближе к себе, — расстреливали красных, а с той стороны, — указывает дальше, — расстреливали белых». В хрущевские времена, утверждает Анатолий, провели эксгумацию праха тех, кто погиб на «красной» стороне, но не тех, кто на «белой».

Настоятель храма Всех скорбящих Радость отец Алексей, атлетичный мужчина в спортивной куртке поверх рясы, про намерение Владимира Казанкова снять памятные доски Жукову «не слышал ничего». Но проект памятного креста о восстании Фостикова он комментирует охотно. «Хотели сначала просто камень поставить, но благочинный Усть-Лабинского района сказал: “Не, зачем просто камень, давайте крест”. Мы ставим этот крест больше не для того, чтобы поругать большевиков, а чтобы была память о пострадавших казаках, чтобы было о ком помолиться. Я атаману говорю: “Слушай, а если вернется коммунистическая власть, не получится, что нас этот крест заставят снимать?” Но он сказал: “А мы же не трогаем памятники Ленину”», — говорит батюшка.

«Ребята, аккуратнее»

Фатимат Шумафова, замглавы станицы, и Сергей Жидков, начальник станичной полиции, выходят из здания администрации с мероприятия, приуроченного ко Дню местного самоуправления, — чем не идеальный день, чтобы спросить о низовых инициативах станичников?

— Неправильно это! — отрезает коренастый и черноусый Жидков. — Мы не позволим [снять таблички Жукову], и таких, как я, здесь очень много. Откуда Казанков может знать, был Жуков тут или нет? Мне говорили, он здесь был, бабушка вот моя покойная слышала, что он здесь был, но сама не видела. Как Владимир Иванович может говорить о том, чего он не знал? Откуда ты можешь это знать, если ты сам в конце пятидесятых родился? Это же неправильно.

Повесили, а теперь снимать — да никогда никто на это не пойдет. Основание какое? Если враг народа расстреливал людей, ему стоит памятник и есть конкретные подтверждения того, что он совершал преступления против человечества, — тогда и снести ему памятник. А здесь какое основание, кроме вопроса, был он тут или нет?

— Но Жуков же против казаков воевал здесь во время Гражданской войны…

— Казачество — оно есть казачество, — чуть задумавшись, продолжает Жидков. — Делить его на красное и белое кощунственно, тем более в наше время. Мы выросли на тех моментах, которым нас бабушки, дедушки учили, нам никто не говорил, красный ты казак, белый ты казак. Поднимать сейчас все эти моменты просто преступление, по большому счету. Мы здесь чтим память всех, независимо от того, носил он звездочку или царскую эмблему. История их рассудила.

— Ну то есть вы не будете против установки памятника восстанию Фостикова [против большевиков]?

— За Фостикова я ничего не знаю. Он с Бесскорбной никак не связан, какое он значение имеет для этой станицы?

— Станица же принимала участие в этом восстании.

— Кто инициатор? Кто дал вам информацию такую, разве администрация? — деловито влетает в разговор Шумафова. — Эта информация согласована с администрацией?

— С церковью согласована.

— Но церковь же находится на территории сельского поселения? — врезается обратно в разговор Жидков. — Поэтому тут не только церковь должна решить, быть этому памятнику или не быть. Мне как жителю станицы этот памятник был бы непонятен. Мы знаем, что будет какой-то памятник казачеству в виде креста, но нам никто не доводил, о чем он именно, что он там восстанию какому-то. Фостикова я не знаю, а на памяти Жукова я вырос. За Фостикова мне никто не рассказывал, в истории этого нет.

— Ну вот Владимир Иванович и хочет это событие вернуть в историю. История ведь в какое время писалась?

— Никому эта тема уже не нужна, я так считаю. Особенно в данное время. Казаков всегда по-всякому воспринимали, казаки жили со своими уставами, историей. Ставить на весы красное и белое — кощунство. Искать правду сейчас — это кощунство. Мы не имеем морального права обсуждать то поколение. Чтобы судить, нужно видеть своими глазами. Ковырять эту историю не следует. Иначе будет новая гражданская война, ребят. Нужно помнить и тех, и тех, уважать и тех, и тех. А выделять, эти были хорошие, эти не сильно хорошие — преступление, казачество должно быть неразделимо.

Между тем Шумафова дозванивается до главы станицы Сергея Майковского. Его комментарий скуп: «Не в курсе».

— Но Владимир Иванович же и в мемориале погибшим в Великой Отечественной принимал огромное участие? — защищаем мы Казанкова.

— Здесь он сыграл ключевую роль, благодарны ему должны быть все, — кивает Жидков. — Он в этом отношении молодец, может добиться правды и так далее. Многие фамилии он вернул на места, в частности моего деда. В этом отношении честь ему и хвала. Но в отношении Жукова — здесь не согласен однозначно. Вы вообще себя слышите? Если даже он здесь не был — теперь снимать эту доску? Портрет маршала Победы? Это не унижение его личности? Ему везде воздвигают памятники, везде звучит его фамилия, это маршал номер один Победы нашей, а мы будем что-то делать, какие-то действия?

* * *

Уже в Краснодаре мы встретились с историком и бывшим атаманом Кубанского казачьего войска Владимиром Громовым. Тот рубит с плеча: ему «побоку», был Жуков в станице Бесскорбной или нет. «Говорят был, был курсантом, а значит, политику не строил, над ним было начальство. Наверное, как и все другие, участвовал [в карательных акциях]», — предполагает Громов. Но для него этот вопрос глубоко второстепенен.

Владимир Громов — казачий генерал, бывший атаман Кубанского казачьего войска. Один из основателей движения за возрождение казачества на Кубани. Кандидат исторических наукФото: Николай Хижняк для ТД

«Я против того, чтобы снимать. Мы шалопутная нация, а ваше поколение тем более, никто более нас самих не навредил отношению к истории. Мы то туда переписываем, то туда. То белых любим, то красных любим, то еще что-нибудь. А задача заключается в том, чтобы понять, что собой представляла Гражданская война, и извлекать уроки, чтобы это не повторилось. Вот в чем трагедия наша», — рассуждает бывший атаман.

Громов рассказывает, как участвовал в установке памятной доски на доме в Краснодаре, где бывал генерал Лавр Корнилов — персонаж, по мнению Громова, не любимый и монархистами, и уж тем более красными, да и самим атаманом тоже.

«Корнилов — не мой кумир. Но я исхожу из того, что нашим кумиром должна быть история. Не важно, я историк, ты не историк, — история должна быть общим кумиром. Если мы будем исходить из того, что вот это цаца, а вот это кака, ничего хорошего не будет», — заключает Владимир Громов.

Еще больше важных новостей и хороших текстов от нас и наших коллег — в телеграм-канале «Таких дел». Подписывайтесь!