Они не танцуют 

Аня и Ира включают клипы. «Ах судьба моя, судьба», — запевает Кадышева. Огромная неоново-голубая воронка кокошника подпирает густые разводы нарисованного заката, баянист бодро стучит по розовым облакам белым лакированным каблуком. Аня мягко притопывает у телевизора, согнув колени, прижав локти и компактно подбрасывая кисти — как будто в узком стеклянном шкафу, который страшно сломать. Ира сгибается пополам и широко мажет по воздуху туловищем как огромной кистью, качается маятником, мелко трясет ладонями, будто стряхивает невидимую пыль. Рот застыл в огромной улыбке — еще чуть-чуть, и, кажется, порвутся края. Аня жмурится — ресницы слипаются, закрывают матовые разводы голубоватых зрачков. Тонко, высоко подпевает Кадышевой: «Ах судьба моя, судьба-а-а, я ответ найти никак не могу-у». Ирин маятник летает совсем близко, и она чуть отступает, не видя, но зная куда. Подгибает ноги, легонько подпрыгивает. 

— Танцуете? — спрашиваю я.

— Да, — ломким мальчишеским басом отвечает Ира. 

Ира и Аня в квартире ТОКаФото: Юлия Скоробогатова для ТД

Они не просто танцуют. Это яктация. Так дети в интернатах учат самих себя тому, что у них есть тело: раскачиваются, чтобы почувствовать, где кончаются они и начинается все остальное. У «домашних» для этого есть мамины руки, папины плечи. Аня и Ира выросли в интернате. 

Запыхавшись, Аня пробирается ко мне, присаживается рядом на краешек дивана.

— Вот тут есть место, — я отодвигаюсь, провожу ладонью по свободному куску покрывала.

— Я не вижу, — говорит Аня. 

— Простите. Давайте руку, я покажу. Простите, пожалуйста.

Аня садится и рассказывает про интернат. Про то, как они пели с казачьим хором, про то, как она училась скакать на лошадях, про собаку, которую им привозили, — классная, добрая, прыгучая собака, которая при встрече чуть не валила Аню с ног. Классный и добрый интернат с теплыми нянечками, с директором, который «про детей и за детей», с праздниками и выездами, с поддержкой благотворителей. 

Но Ане и Ире уже больше двадцати, и они «выросли» из детского дома — надо либо переезжать в свою квартиру, которую сиротам дает государство, либо в ПНИ. Аня и Ира жили в коррекционном интернате, туда попадают те, кому к диагнозу «умственная отсталость» добавляют определения: «умеренная», «тяжелая», «глубокая». Ире и Ане поставили «умеренную» — самую легкую из самых страшных. С такой не дают квартиры — дают путевки в ПНИ. По путевке полагается забор, палата на шесть — восемь человек, компот, каша и суп, прогулки во дворе по расписанию, телевизор в коридоре (войну за пульт выигрывает сильнейший), таблетки по расписанию, руки на колени, рот на замок. Никто бы не спросил Аню и Иру, хотят ли они в ПНИ: другого не предусмотрено, не положено, простите, пожалуйста. 

И прощайте. 

«Это не грядка, а овощехранилище»

«В сиротской системе детей пересаживают с места на место, как морковку на грядке. Ты адаптируешься в детском доме, прорастаешь корешками, образуются какие-то связи: запахи, картинки, все что угодно. Ты дома, каким бы он ни был. А потом тебя берут и в восемнадцать лет еще раз пересаживают в ПНИ, только это уже не грядка, а овощехранилище», — говорит дефектолог и руководитель коррекционного направления фонда «Творческое объединение “Круг”» Екатерина Полякова. 

Екатерина, Катя, или Каа, как называют ее некоторые подопечные, знает Аню и Иру давно, с интерната: сначала она работала с ними и другими детьми как сотрудник фонда, потом устроилась в само учреждение. Они вместе готовили, расписывали керамику, фотографировали, гуляли, ездили, пели, жили. А потом наступал чей-то последний день рождения в детском доме — и круг разрывался, взрослые дети сыпались в неживой грунт, затихали, исчезали: из ПНИ выхода нет. «Я этим летом хотела уходить, потому что совсем все грустно. Непонятно, что ты делаешь. Когда их переводят из детского интерната, жизнь заканчивается. Бог его знает, договоришься ты в этом ПНИ, чтобы их выпускали за забор, или нет, — говорит Катя. — А мне хотелось, чтобы у них было все то же самое, что есть у меня и моих детей». 

ИраФото: Юлия Скоробогатова для ТД

И то же самое появилось — ТОК снял две квартиры и забрал восемь девушек в большой мир. С Аней и Ирой живут еще две соседки. С ними всегда рядом тьютор — сопровождающий, который помогает готовить и убираться, покупать продукты, добираться до мастерских, где девушки варят варенье, валяют из войлока, вышивают, делают украшения. Мастерские каждый будний день — как работа. По выходным — погулять, посмотреть кино, порисовать, полежать в наушниках. Потанцевать. 

Миру и девушкам нужно привыкать друг к другу — долго и сложно, но живьем, а не узником за непроницаемой стеной интерната с пожизненным сроком. Катя говорит, что каждый не готов по-своему. Ане нужно окрепнуть и понять, чего хочет она сама, а не «хорошая девочка, которая нравится взрослым». Ире — остыть и не прожигать ни себя, ни других своим безудержным нравом.  

«У нас тут все нормально»

«Мам, пойдем танцевать! Мам!» — Ира замедляется, маятник разворачивается в мою сторону. Я отрицательно качаю головой. Ира заливается хохотом, несется вон, грохочет каблуками тапочек — вихрь смолкает где-то далеко, через несколько стен. Я выхожу за ней в коридор. 

В проеме распахнутой двери обрывок спальни: две кровати по стенам, на столах разноцветным суфле громоздится девичья канцелярия, в пластиковых боксах — леденцовые россыпи бисера, рядом — главная сладость, бирюзовые наушники с розовыми вставками. 

«Это мы сейчас с вами смотрим нашу с Ирой комнату, — говорит Аня у меня за спиной. — У нас тут все нормально. Это аппликация, я с Викой делала. Она классная. Вела у меня урок и мне преподавала. Это у нас, в детском доме. Я с ней гуляла, песни пела, какие знала. Мне лучше в квартире, чем в детском доме. Здесь хорошо, здесь готовим. А там меню, там не приготовишь. Я яблоки могу резать или торт, ну пирог, пирожок».

Михаил обучает Аню гончарному делуФото: Юлия Скоробогатова для ТД

Мы идем к яблочному пирогу, на кухню — там Ира поливает его апельсиновым джемом (тоже делали сами) и запивает чаем с пятью ложками сахара. Тьютор Лена забирает сахарницу. Ира взлетает со стула и одним крутым, размашистым поворотом переносится к раковине — мыть посуду: «Мам! Вон. Посуду вон мою». Ира моет азартно, от всего сердца, радуясь каждой вновь прибывшей грязной чашке. Любит мыть и мыться. Спрашивает: «А когда голову помоем?» В интернате душ — строго по расписанию, а вода, свободно текущая из крана, — что-то вроде новой игры на телефоне в нашем мире. Не оторваться. 

Еще Ира любит чистые полы — в мастерских ТОКа она сразу берет ведро и тряпку и бодро приступает к делу. Но до мастерских еще нужно добраться, и сегодня мы будем идти долго: Аня осваивает белую трость для незрячих. Она у нее всего три дня, хотя не видит Аня с рождения. Собаки-поводыря у нее в интернате тоже не было. И в ПНИ бы не появилось. Пробираться через жизнь пришлось бы за руку, по стеночке, на слух и на запах — так, как она научилась в детском доме. Но не так, как можно и должно быть. 

«Я просто рядом»

Анина трость звучит расстроенным пианино — частая робкая дробь сливается в нестройный, тревожный гул. Лена учит: «Оп-оп-оп, ничего нет. Вот видишь, как широко ты можешь здесь идти». Низкое осеннее небо клубится над серыми многоэтажками, машины петляют по лабиринтам московской окраины, раскатывают сырые опавшие листья в бурый глянец. Аня слышит каждую — предупреждает Лену, что надо подождать, пока проедет. 

Кончик трости втыкается в клумбу, тонет в липкой земле. Лена останавливается, снова берет трость, показывает. Отдает Ане: «Иди ровно. Яма, яма». Аня кренится, спотыкается, трость выписывает шальные дуги, но стучит — всю дорогу, все полчаса до самых мастерских. Аня рассказывает про своих воспитательниц в интернате («Надежда Ивановна, наверное, по нам соскучилась»), про мастера по керамике Мишу (он — первый незрячий педагог, который появился у Ани за всю жизнь), про волонтера Свету, которая перестала ей звонить, но Аня позвонит сама, когда Свете будет удобно. Только вот когда ей будет удобно? 

Катя встречает нас в сияющем множеством ламп белом коридоре мастерских: «Получается, Ань, немножечко?» — «Да, получается». — «Не устала?» — «Нет». Аня добавляет, что палочка у нее хорошая и она хорошо ею стучит. Ласково здоровается со тьюторами. «Анют, вы сейчас пойдете варить варенье, надевай фартук, хорошо?» — «Хорошо». 

Аня учится ходить с тростью для незрячихФото: Юлия Скоробогатова для ТД

«Аня очень ведомая, эхолаличная, — говорит Катя, когда мы остаемся одни. — Если ее спросить: “Аня, тебе это нравится?”, она скажет: “Да, нравится”. Если уточнить: “А может быть, ты все-таки хочешь что-то другое?”, она ответит: “Да, что-то другое”. Ей важно понравиться значимому взрослому, быть хорошей девочкой, и над этим мы работаем год — чтобы она научилась себя слышать, понимать, что она хочет. Ей нужно вылупиться из скорлупы, в которой сидят все детдомовские. Нужно себя найти. Она пока потеряшка. Человек раскрывается на человеке». 

Человек — это кто-то близкий, тот, кто уважает, понимает, окружает вниманием. Например, друг или волонтер. В закрытых учреждениях — детских и взрослых интернатах — такие на вес золота. Пускают туда неохотно, разрешают немного, выйти за забор с подопечным — почти немыслимо, вылететь самому, поссорившись с руководством, — проще простого. Интернаты — это аквариумы. В каких-то зелено, просторно, сверху щедро сыпется корм. В других — плесень и мутная вода. Но и там и там есть толстое стекло и большой, непреодолимый хозяин. Он встает перед стеклом, чтобы навести порядок (мертвых рыбок выловить, буйных — унять, парочки — расселить, чтобы не нарожали лишних), — и закрывает собой весь свет. 

У Ани был свой человек. Волонтер Света после месяца знакомства сказала, что заберет Аню к себе, называла ее ангелом, а потом замолчала и испарилась. Аня еще об этом не знает — думает, что Света просто занята. Я спрашиваю, пустят ли Свету к Ане, если она захочет вернуться. «Я не имею права не пустить, — Катина интонация пропитывается недоумением. — Не могу решать за Аню. Я просто рядом». 

«Любовь не пропала»

У Иры тоже нет своего волонтера. Катя была рядом, когда большой мир навалился на нее грудой новых знакомств, возможностей, желаний и перспектив и так распалил и без того горячую голову, что Ира не выдержала, повалилась на пол, стала кататься, кусать себе руки. «Когда ты живешь в аквариуме, тебе тихо и спокойно, обед-завтрак-съездили в школу — и все. А тут много всего, много хотелок. Например, девчонки со мной ездят все время в машине, и я взяла Иру. Она решила, что ей нужно водить машину, и потом три дня ее лихорадило, ей хотелось за руль. Борьба с собственными хотелками — это ее физиологическая особенность, внутри у нее вулкан. Ей трудно заниматься тем, что требует некоторого усилия, легко — тем, что ей хочется в данный момент». 

В коридорной суетливой мешанине мелькает Ира с ведром и тряпкой. На ней черный фартук в пол, Ира расшила его большими разномастными заплатками, и он получился одновременно простым и праздничным — в таких тибетцы позируют туристам на фоне гор. Ира натирает пол и вдруг громко, испуганно всхлипывает, как будто кто-то выскочил перед ней из-за угла. Быстро хлопает в ладоши и хохочет. Радуется. На занятия она ходит по своему выбору — никто не загоняет насильно. А за мытье полов в мастерских ей скоро будут платить деньги — те, которых она в ПНИ никогда бы не увидела. 

ИраФото: Юлия Скоробогатова для ТД

«Любовь не пропа-а-а-а-ла», — несется из какого-то дальнего угла. Иду на звук — Ира и Аня в «комнатке для валяния», устланной мягким и теплым, с ними — колонка. «Кто поет?» — спрашиваю. Ира всхлипывает. «Ира поет, — переводит Аня. — Это группа ДДТ». 

Ноги вышагивают по клеточкам ковра, как шахматные фигуры по полю: вперед, через одну, по диагонали. Руки обнимают воображаемые гитары, пальцы перебирают воздух, схлопывают его, как литавры. «Сильней! Вот так!» — «Не надо сильно, упадешь». — «Танцуем?» — «Да». «Любовь не пропала. Немного устала. Но не пропала». 

Это не яктация. Они правда танцуют. Стекло треснуло, рыбки в море. Человек раскрывается на человеке. 

Для того чтобы Аня и Ира остались в большом мире, проект фонда должен продолжаться. Нужно оплачивать аренду квартиры, работу тьюторов, обучать новых сотрудников, чтобы у девушек было больше персонального внимания и сопровождения. Любая сумма — это шанс, что Аню и Иру не расселят по разным ПНИ, что они останутся вместе. Что когда-нибудь совсем забудут, зачем раскачиваться, и будут просто танцевать.