Лизе и Насте по двадцать пять лет — они смотрят мультики, играют в куклы, собирают конструкторы, поют про «голубой вагон», гуляют с другими «детьми» в цветастых казенных халатах по внутреннему дворику. Лиза бежит навстречу каждому, прижимает бритые головы к груди, оставляет отметины губ на щеках. Медсестра воет сиреной: «Нельзя так делать!» Лиза дрожащей капелькой утекает вглубь двора, замирает. Настя врастает в лавочку, нащупывает свежий разлом кожи под рукавом — в ужасе расчесала, когда «сирена» завыла в прошлый раз. Ногти острой теркой скребут по свежей корочке. 

Насте и Лизе по тридцать пять — они смотрят мультики, поют про вагон, дерутся за конструкторы. Те, кто помладше, напирают, выдирают сокровища более сильными руками. Лиза таскает Насте конфеты с праздничных столов — Настя не ходит на интернатовские сборища, никуда не ходит, сворачивается в клубок, вцепившись в колени, и качается. Под линялым халатом мокнут непроходящие болячки. Лиза больше никого не обнимает как раньше — только редких волонтеров, которые стоят столбом в ее руках.

Насте и Лизе по пятьдесят — они смотрят мультики, тихонько подстанывают «Голубому вагону» беззубыми ртами. О том, что будет с ними в шестьдесят пять, никто уже не узнает. Даже они сами. 

Ничего этого с Настей и Лизой не было. Но происходит с другими людьми, которые попадают в ПНИ. И случится, если Лиза и Настя тоже когда-нибудь туда попадут.

Проект

Лиза и Настя никогда не смогут справляться с жизнью без посторонней помощи. У них нет родителей, бабушек, дедушек, теть, друзей, которые могли бы взять их к себе. Лиза и Настя выросли в ДДИ — детдоме для детей с инвалидностью. Они не пишут, не читают, не говорят. И всю жизнь провели бы в учреждениях: кроме ПНИ, системе нечего им предложить. 

Лиза в квартире ТОКаФото: Юлия Скоробогатова для ТД

Лиза и Настя — ошибки системы, на них алгоритм «отправить в ПНИ и забыть» сломался. Сейчас им больше двадцати лет, и жить в детском доме они не могут. Но вместо взрослого интерната они попали в проект сопровождаемого проживания фонда «Творческое объединение “Круг”» и сейчас живут в квартире на окраине Москвы вместе с сопровождающими. У них есть Катя — руководитель коррекционного направления фонда, организатор, дисциплина и вектор. Есть тьюторы — в квартире с девушками всегда должен быть сотрудник фонда, который помогает им во всем, но ничего не делает и не решает за них. Есть Дина, преподаватель из мастерских, куда девушки ходят каждый день как на работу — валяют из войлока, вышивают, готовят. Вместо мультиков — фильмы с Чарли Чаплином, вместо «Голубого вагона» — Земфира. Вместо маленького двора за колючей проволокой — огромная, текущая во все стороны жизнь, покрытая капиллярной сеткой взрослых, скучных, сложных, бесценных дел. Решить, кто сегодня моет посуду. Не лить воду, потому что счетчик крутится. Выбрать наряд на день и блюдо на ужин. Различать свое и чужое и не брать у соседей ничего без спроса. Различать чужие границы и чувствовать, что можно, а что нельзя. 

«У меня нет задачи изменить общество, у меня задача — вписать в него девушек, — говорит Катя. — Когда мы похожи на окружающих, адаптация проходит легче. И для самих окружающих тоже — они ведь не готовы [к девушкам]. Важно, чтобы все было как у нас — как у взрослых».

Лиза 

«Зачем ты угрожаешь, Лиз? — спрашивает Дина. — Что я тебе сделала? Объясни мне, пожалуйста». По Лизиному кулаку рваным кружевом стекает мыльная пена. «Нха-а-а-а», — выдыхает Лиза, выставляя вперед мизинец. В переводе с макатона — «Плохо себя ведешь, мне не нравится». «Ты сегодня получила слишком много внимания, переволновалась», — Дина кивает на меня и кладет перед Лизой тефтельку из темного войлока — будущие бусы. Кулак разжимается, Лиза бережно накрывает тефтельку «крышкой» из пальцев, начинает катать. Ссора забыта. И тефтелька скоро забывается, сиротливо подплывает мылом на столе. 

Лиза режет яблоки для вареньяФото: Юлия Скоробогатова для ТД

Лиза больше всего любит людей — сегодня у нее в программе я. Она подходит к моему стулу, опускается мощным весом мне на колени, обнимает за плечи, влажно обхватывает раскрытыми губами мой нос и звонко чмокает. Я кое-как выворачиваюсь, тихо прошу так не делать — голос неожиданно получается глухим, плоским, тонет в вязкой патоке вины. 

«А если бы я была на ее месте, вы бы так же были вежливы? Не думаю, — у Кати интонация ровная и прозрачная, без приторных наслоений, без едких примесей. Она очерчивает рукой диагональ от ключицы — это значит “нет” на макатоне. — Лиза, мне очень не нравится то, что ты делаешь. Это некорректно. Человек может сказать “нет”. Пожалуйста, дорогая». Лиза раздосадованно выдыхает, встает с моих колен, мягко обнимает за плечи, гладит по голове — тактильный поток не пересыхает, но входит в русло и больше не затапливает, я выплываю. Лиза тоже — ей очень сложно совсем остановиться, сдержать желание приобщиться ко всему, что хотя бы чуть-чуть дышит новизной и жизнью. Иногда жизнь прорывает шлюзы — однажды Лиза вдруг подошла к Насте и с силой хлопнула по плечу. Просто так, от избытка чувств. 

Лиза режет яблоки для вареньяФото: Юлия Скоробогатова для ТД

«Лиза очень темпераментна, с отсутствием границ, у нее много эндорфинов, ее прет от жизни. Ее бы в ПНИ не закалывали, на нее бы крикнули — и она вела бы себя идеально. Она непослушная, но если бы на нее большая страшная женщина страшно кричала, стала бы послушной, — говорит Катя. — А у Насти не было бы ничего в ПНИ, ничего из того, что есть сейчас. Слабые там закрываются, окукливаются. Ручки на коленочки, покушать, в туалет, поспать, иногда погулять. Ничего бы не было, ни при каком раскладе».

Настя 

«Настя, будешь валять с нами или повышиваешь?» — Дина кивает на разложенные по столу кружочки с пунктирами разных форм — Настины работы в разной степени готовности. Настя низко склоняется к столу, голова утопает в широких плечах, туго облепленных точеным рельефом мышц — такой бывает у профессиональных пловцов. На сильной шее покачивается пушистая гирлянда — Настя валяет себе бусы из войлока, делает серьги, планирует клипсы. Начала еще в интернате, но там мастер-классы были от случая к случаю, а здесь — каждый день. Катя говорит, что Настя так много валяет и вышивает, что скоро будет получать в мастерских зарплату. Еще Настя рисует — закрашивает бумагу разными карандашами, фломастерами, ручкой. Росчерки лежат на листах цветными снопами сена, черно-белой холодной рябью, похожей на метель, плотным сумеречно-синим пунктиром. В таком же стиле получаются вышивки.  

Настя много рисуетФото: Юлия Скоробогатова для ТД

Настя выбирает кружок, достает иголку, кладет ровные стежки на темную гладь. Они бегут друг за другом, зажатые плотным кольцом пяльцев, закручиваются в трехцветную мандалу — белый обнимает синий, из синего брызжет красный. Вдруг локоть взмывает выше, чем нужно, иголка на секунду повисает в неподвижных пальцах. По Настиному лицу пробегает судорога, рука чертит в воздухе исступленные зигзаги. Настя вскрикивает, бросается в коридор. 

— Это что-то гормональное, внутреннее, без понятных нам причин, — объясняет Катя. — У Насти много мужских гормонов, поэтому она такая мускулистая. У нее селфхарм такой порядочный, она расчесывает себе огромные дырки на руках. Но сейчас они прошли. Я всегда думала, что у нее выраженные когнитивные нарушения, она закрытая и никакого развития не будет. Но она раскрывается, и это офигительно. Уходит эта депрессивная осанка, зажим физический. В ПНИ бы это было точно, пожизненно. 

— Она стала спокойнее, — кивает Дина, — я видела ее летом еще немножко плачущей. Сейчас она спокойнее. У нас прогресс в том плане, что мы понимаем, что мы сами заправляем нитку…

— Она сама заправляет нитку. Вот это вот слияние… — Катя перебивает собственную фразу, сказанную, видимо, уже не в первый раз. Дина активно кивает. — Ну если я про свою дочь 23-летнюю буду говорить «мы»? «Мы покушали», «мы пописали». И в интернатах они тоже вечные дети. Но они же не дети, они девушки. 

НастяФото: Юлия Скоробогатова для ТД

Лиза снимает Катю на мой телефон, открывает настройки, включает «петлю» — Катин рот открывается и закрывается («девуш-ки») в бесконечном бумеранге. Лиза хохочет. «Можно вас сфотографировать?» — спрашиваю я. Лиза приглаживает розовые прядки, цветной шторкой свисающие с бритого затылка, — сама выбрала стрижку и попросила покрасить. Смотрит фотографию. Кривится. «Нхэ-э-э-э» («Удали»). 

Настя возвращается, садится к столу, дошивает последнюю черточку, кладет иголку — нитка тонкой красной струйкой бежит по столу. Занятие закончено. Пора на улицу — долго гулять до дома. 

На улице

На улице спортивная площадка, но Лиза и Настя предпочитают детскую. Ватрушка рассекает сырой воздух, Лиза хохочет, запрокидывает голову — стразы на берете глотают редкие солнечные лучи, выплевывают теплые блики. Берет немодный, «бабушкин», но она такой захотела — не отговорить, надо уважать. 

На девушек смотрят прохожие. Глаза попадаются всякие — добрые, равнодушные, жадные, испуганные. Одни смотрят сквозь, не видя, другие намертво впиваются в «не такие» лица, неактуальные наряды, неожиданные звуки, другие движения. 

«На них смотрят с жалостью. Жалость — это неправильная мотивация. Я к ним жалости не испытываю. Я могу им посочувствовать, но жалость — нет, — говорит Катя, пока нас никто не слышит. — Они такие же, как мы с вами, ничем не отличаются. Я думаю, что они впишутся, очень хочу, чтобы у них было свое пространство. ПНИ — это физическое пребывание, я не знаю… я хочу, чтобы они жили». 

Для этого фонду нужны деньги на продолжение проекта. Имеющихся средств хватит на полгода — Катя уже ищет ресурсы, чтобы продолжать снимать квартиру и платить зарплату тьюторам, но пока их нет. Любая сумма — шанс, что Настя и Лиза никогда не попадут в ПНИ. Что жизнь не пересохнет, а будет течь дальше — яркая, густая, сложная. Настоящая.