«Ты же никому об этом не расскажешь?» Как девушка столкнулась с сексуализированным насилием, но осознала это только два года спустя

Пострадавшие от сексуализированного насилия не всегда сразу понимают, что это было насилие, особенно если агрессор не применял к ним физическую силу. У этого много причин: травматичность события, виктимблейминг, недостаток знаний. «Такие дела» записали монолог девушки, которая только спустя два года осознала, что подверглась сексуализированному насилию, а также обсудили с психологом, почему это понимание очень важно для пострадавших.

Внимание, материал содержит описание сцен сексуализированного насилия.

Екатерина Чупрова

20 лет

Когда мне было 17 лет, моя хорошая знакомая позвала меня в поход с ее друзьями и моими подругами. Там я познакомилась с Пашей. На вид ему было около 45 лет, с ним были его жена и двое детей, старший ребенок — моего возраста.

Оказалось, что у нас с Пашей одинаковый темп ходьбы, поэтому почти весь первый день похода мы шли рядом. Мы шутили и делились друг с другом разными историями, он создавал впечатление дружелюбного и общительного мужчины. Вечером у костра Паша обнимал жену и рассказывал, как они познакомились, как много лет живут вместе и как он ее любит. «Какой заботливый муж», — подумала я.

На следующий день мы вернулись домой. Но я поняла, что снова хочу в горы: сидеть у костра, наслаждаться природой, ходить по красивым местам и фотографировать. 

Никто из моих друзей в ближайшее время в поход не собирался, зато у меня был контакт Паши. Я ему написала и спросила, когда он пойдет в горы в следующий раз. Сказала, что хочу присоединиться. Он ответил, что скоро пойдет со своей семьей и с друзьями и что они без проблем возьмут меня. Я спросила, могу ли заночевать вместе с его семьей, чтобы не тащить в гору свою трехместную семикилограммовую палатку. Он ответил, что место найдется. 

В назначенный день мы встретились, но Паша был без жены и детей. Сказал, что они не захотели пойти. Я подумала: «Мало ли что у них случилось. Не пошли — и ладно». Тем более с нами были друзья Паши — Максим и Лена, семейная пара.

«Тебе же 17 лет, пора уже»

Когда мы добрались до места и поставили палатки, Паша предложил пойти прогуляться. Его друзья не пошли с нами: Максим подвернул ногу по дороге, и Лена осталась с ним, чтобы его поддержать. 

Паша предложил мне забраться на гору и сфотографировать закат. Подниматься и спускаться одной в темное время небезопасно, поэтому я была рада, что мы решили пойти вдвоем.

Мы случайно встретили ее, когда поднимались. Как тесен мир.

Меня немного смутила эта история и то, как внезапно Паша ее рассказал. Мы виделись второй раз в жизни и не говорили на интимные темы. Я все еще помнила, что у него есть жена и дети. Но не придала этому значения, подумала: «Ладно, к слову пришлось, вот и рассказал». Решила, что я, наверное, располагаю к доверию.

Я сфотографировала закат, и мы стали спускаться с горы по длинной дороге. Встретили группу разговорчивых людей, они предложили посидеть вместе. Паша тогда достаточно выпил, я не пила. Мы просидели часов до двух ночи и вернулись в свою палатку, Лена и Максим спали отдельно.

Я уже засыпала, когда Паша попросил: «Дай свою руку». Я была очень уставшая, протянула руку. Он начал ее гладить, трогать пальцы и ногти и вдруг выдал: «Кажется, я тебя люблю». Сон как рукой сняло, я лежала в полном шоке от внезапности этих слов. Спросила: «А как же твоя жена?» «Ну, ее я тоже люблю», — сказал он.

Паша начал трогать мой живот, потом грудь, говоря, какая я красивая и молодая и как он хочет меня. Мне стало очень страшно. Я не понимала, как он себя поведет: он был пьян. Я знала, что пьяных людей нельзя злить, иначе можно сделать хуже себе. Но и соглашаться на секс с ним я не хотела, поэтому не говорила ни да, ни нет. Боялась, вдруг он возьмет меня силой. 

Он начал трогать мои ноги, а потом и между ног. Спрашивал, как мне нравится и как хочется. На все это я ответила, что не знаю и что вообще я девственница, никакого опыта в сексе у меня нет. Его это удивило. «Не может быть, тебе же 17 лет, пора уже» — такую фразу я от него услышала. Он продолжал трогать меня везде и спрашивал: «Приятно?» Приятно мне не было, скорее тревожно. Паша спросил, люблю ли я его. Я сказала, что нет и что мне нужно в туалет. Вышла, просто чтобы оттянуть время и что-то решить для себя.

За пределами палатки была ночь и холод, связь не ловила. Уйти я не могла. Разбудить Максима с Леной тоже не решилась: боялась, вдруг они мне не поверят. Мне было стыдно и неудобно. Через несколько минут я замерзла и вернулась в палатку. 

Паша навис надо мной и попытался засунуть свой язык мне в рот. Я отвернулась и оттолкнула его.

Продолжились вопросы «совсем не хочешь, что ли?», «может, попробуем?» и фразы о том, что я намного моложе его жены, что у меня очень красивое тело. Я сказала, что мне некомфортно и я не готова. Тогда он предложил пару часов поспать и утром пойти в отдаленное место, чтобы заняться сексом, когда никого не будет рядом. Сказал, что презервативы у него есть. Я продолжала говорить «не знаю», «не готова», «не хочу» — тянула время до рассвета, чтобы уйти под предлогом «пофотографировать». 

Прижался ко мне, и я почувствовала, как его член упирается в меня. Еще несколько минут он удерживал меня разговорами о том, что он хочет целовать меня на рассвете, а не чтобы я фотографировала этот рассвет. Говорил: «Ну ничего, у нас же с тобой еще все лето впереди, успеем». 

Я не ответила, вышла вместе с фотоаппаратом, но съемке смогла уделить минут десять. Ушла подальше от палатки и еще часа два просто сидела — пыталась осмыслить, что произошло. Было непонятно, как вести себя дальше. Не верилось, что это действительно случилось. 

Когда проснулся Паша, он подошел ко мне и спросил: «Ты же никому об этом не расскажешь?» Я сказала: «Нет».

«Думала, люди начнут меня обвинять»

В моем детстве совсем не было секспросвета: говорить на такие темы считалось стыдным и неуместным, поэтому о них молчали. Однажды, когда мне было лет шесть, я услышала из телевизора слово «секс» и спросила у мамы, что это такое. Она смущенно ответила: «Не знаю» — и ушла из комнаты. По ее тону я поняла, что секс — это что-то неприличное и спрашивать или рассказывать об этом не нужно.

Когда я вернулась домой из похода, мама спросила, как все прошло. Я ответила: «Все хорошо», хотя понимала, что это совсем не так. Я не знала, как о таком рассказывать и какой будет реакция. К тому же мои родители тогда часто пересекались с Пашей и с его семьей, у них были общие знакомые. 

Через неделю я пришла к родителям в кафе и встретила там Пашу. Мама сказала, что он про меня спрашивал, что его жена уже уехала домой, а он остался. Паша подошел ко мне и тихо сказал: «Мы целую неделю с тобой не виделись. Я думал, что не переживу. Так скучал по тебе».

Мне хотелось рассказать о случившемся хоть кому-нибудь. Но мне было стыдно. Мы жили в очень маленьком городе, где все друг друга знали. Я очень не хотела, чтобы эта история распространилась. Думала, что люди начнут меня обвинять или докрутят историю так, будто у нас был секс.

Спустя месяц после похода я доверила эту историю своей подруге, которая тоже знала Пашу.

Вскоре я уехала учиться в другой город. Паша писал мне в разных соцсетях, спрашивал, как дела, звал в поход. Сначала я отвечала редко и немногословно, потом совсем перестала. Паша окончательно исчез только после моей фразы «Нет желания с тобой видеться, мне хватило прошлого раза».

«Говорить о сексе и своих границах не стыдно»

Долгое время я не осознавала, что произошедшее со мной было сексуализированным насилием. Даже если я рассказывала эту историю кому-то, то преподносила ее как забавное недоразумение и обязательно добавляла в конце: «Его можно понять, он не виноват, просто так вышло. Ну ошибся, был пьян, не понимал, что делает». 

Поначалу я верила, что Паша сожалеет о своем поведении. Мне казалось, что эта ситуация не повлияла на меня, ведь «изнасилования же не было». Видимо, психика долго блокировала подробности той ночи.

Все прояснилось спустя пару лет, когда я начала больше изучать табуированные темы секса и насилия. Я наконец поняла, что именно происходило в ту ночь: насилие с большим количеством эмоционального давления.

Осознала, что Паша ни о чем не сожалел: он даже не извинился и продолжал ко мне подкатывать. И уж тем более он меня не «любил», просто хотел мной воспользоваться. Я поняла, что его просьба «никому об этом не рассказывать» была связана не со стыдом, а со страхом последствий: вдруг узнают мои родители, его семья и друзья.

Сейчас я могу сказать, что насилие на меня повлияло. У меня появилось сильное недоверие к мужчинам, страх быть использованной, частые мысли о том, что я нужна парню только для секса. Я стала настороженно относиться к прикосновениям со стороны мужчин. Должно пройти время, прежде чем даже объятия перестанут приносить мне дискомфорт. 

Я боюсь, что история может повториться. Из-за этого мне достаточно непросто вступать в отношения и оставаться в них. 

Рассказывать о своем опыте близким людям я начала около года назад. Меня поддерживали, делились похожими историями. Тогда мне стало намного проще открыто говорить об этом. Но родителям я смогла рассказать только спустя три года.

Сейчас я убеждена, что сексуализированное насилие ни в коем случае нельзя оправдывать и замалчивать. Наоборот, нужно показывать, что говорить о сексе, о теле, о своих границах и безопасности не стыдно и не страшно. Только путем огласки и секспросвета можно снизить количество таких историй.

Почему сексуализированное насилие бывает сложно осознать

Если агрессор применяет физическую силу, например бьет или душит, у пострадавших, как правило, не возникает сомнений, что они подверглись сексуализированному насилию, отмечает психолог, травматерапевт Евгения Рахматова. Но если человеку не причинили физического вреда, он не всегда осознает, что произошедшее было насилием. Вместо этого он может говорить: «Со мной произошла нехорошая ситуация». 

По словам Рахматовой, так происходит по нескольким причинам. Во-первых, после сексуализированного насилия психика изо всех сил старается вытеснить воспоминания о травматичном событии. Ситуация, когда воздействие нельзя прекратить, воспринимается так, будто человек получает физический вред или даже может умереть. Эти переживания настолько тяжелые, что проще представить, будто ничего не было.

Во-вторых, человек может винить в случившемся себя. В шоковой ситуации пострадавшие часто замирают и просто ждут, когда все закончится. Впоследствии они не могут понять, почему не противостояли агрессору, и берут ответственность на себя. 

«А значит, насилия не было, был просто нелепый случай, глупость, о которой надо забыть».

В-третьих, люди могут просто не знать, что такое принцип согласия и что входит в понятие сексуализированного насилия. Рахматова отмечает, что в России в публичное поле попадают в основном истории о групповых изнасилованиях или откровенных издевательствах, как в случае Валентины Бодровой. Все, что выходит за рамки таких громких дел, может не восприниматься как насилие.

«[У нас] мало кто знает, что нужно спрашивать согласие на любое сексуальное действие. И что человек имеет право отказаться от любой сексуальной практики в любой момент. Если партнер ее не прекращает или на чем-то настаивает, это насилие», — говорит эксперт.

Почему важно называть насилие насилием

Пострадавшие в любом случае понимают, что с ними произошло что-то плохое, говорит Рахматова. Сексуализированное насилие часто негативно влияет на самооценку и доверие к миру. Пострадавшие могут избегать мест, ситуаций или людей, которые ассоциируются с травматичным событием: «Как я пойду в клуб, если после него меня изнасиловали?» Может появиться отвращение к сексу, ко всем мужчинам или к мужчинам определенного типа.

Рахматова отмечает, что реакция может быть и противоположной: тогда пострадавшие будут из раза в раз попадать в обстоятельства, похожие на травмирующую. «Психика играет с нами в такую игру, [потому что] мы хотим выйти из этой ситуации не беспомощно, а как-то иначе», — объясняет психолог. После изнасилования в детстве девушка может стать секс-работницей — чтобы почувствовать, что она сама выбирает заниматься сексом, приводит пример эксперт.

Чтобы избежать тяжелых последствий травмы, важно называть насилие насилием. Это помогает перенести ответственность на агрессора, преодолеть чувство вины и стыда. «Если другой человек совершил по отношению ко мне насилие, почему мне должно быть стыдно? Я не виновата в этом. Виноват человек, который это сделал», — рассуждает психолог. 

Это понимание помогает бороться со страхами, говорит Рахматова. Если насилие совершил один конкретный человек, это не значит, например, что все мужчины на такое способны. Поэтому возможность осознать насилие, поделиться своим опытом с другими и получить поддержку — важный шаг на пути к исцелению.

«Начать говорить о насилии можно с чего угодно, — отмечает психолог. — [Например], записать свои мысли в дневник. Или рассказать обо всем человеку, который не будет вас осуждать».

После этого можно начать работу с психологом или психотерапевтом. Если самому человеку пока трудно заниматься поиском специалиста, это могут сделать его близкие.

Рахматова советует обращаться за психологической помощью к тем, кто уже работал с пострадавшими от сексуализированного насилия. На этой теме специализируются, например, центр «Сестры» и платформа «Тебе поверят».

• Теги:
• сексуализированное насилие