Евгений Осокин, очевидец аварии на ЧАЭС

Я родился на Волге, с 1970 года жил с родителями в Припяти. Помню, как город рос, можно сказать, вместе со мной. 25 апреля 1986 года я отпраздновал день рождения — мне исполнилось 17 лет. В ночь на 26-е за окном громыхал гром, уже утром я увидел из окна родительской спальни черные клубы дыма, поднимающиеся из разлома в огромном кубе реактора.  Это было запоминающееся зрелище.

Наутро все жители города как ни в чем не бывало вышли по своим делам. Был солнечный весенний день. Мы видели, что по городу ездят пожарные машины, видели дым над реактором, но никто не придавал этому особого значения. Это примерно, как если бы рядом с нами был большой пожар: все понимали, что близко подходить не надо, но в целом ничего особенного не происходит.

Уже вечером знакомая сказала моей маме, что будет эвакуация, и посоветовала уехать из города пораньше. На первой электричке мы с мамой уехали в Чернигов. Эвакуацию все воспринимали как учебную тревогу — думали, что через пару дней можно будет вернуться к прежней жизни. Уезжали как на пикник — брали с собой мячи, ракетки. О том, что произошло на самом деле, и о последствиях взрыва мы, как и все советские граждане, узнали из официальных сообщений. А первый раз об аварии было объявлено вечером 28 апреля.

Эвакуацию все воспринимали как учебную тревогу — думали, что через пару дней можно будет вернуться к прежней жизниТвитнуть эту цитату

Спустя некоторое время я ушел в армию, а родители продолжили работать на станции вахтовым методом. После возвращения из армии я убедил их переехать в Киев, где после аварии они получили квартиру. К счастью, родители живы — они по-прежнему живут в Киеве. Хотя, конечно, не обошлось без последствий: это и сахарный диабет, и другие болячки.

В Припяти я с тех пор ни разу не был. Туда иногда ездили мои одноклассники. В 25-летие школьного выпуска мы собрались вместе, но на «экскурсию» в родной город я не поехал. Припять в моих воспоминаниях так и остается городом моего детства. Мне не хочется смотреть на вымерший город и проросшие сквозь дома деревья.

Михаил Ривелис, участник ликвидации аварии на ЧАЭС, инвалид-чернобылец

Михаил РивелисФото: из личного архива

В то время я был начальником вертолетного цеха Мячковского объединенного авиаотряда. На следующий день после аварии нас собрали, рассказали о взрыве реактора  и сказали, что надо подготовить два вертолета для работы в зоне отчуждения.

На самом реакторе последствия устраняли военные вертолетчики, а наши экипажи работали в 30-километровой зоне отчуждения, а также рядом с Гомелем, Минском и Брянском. Сводный отряд базировался в аэропорте Жуляны в Киеве. Там вертолеты только «ночевали», а утром заправлялись и улетали на весь день вести полевые работы по уровню загрязнения — брали пробы воды и почвы, чтобы определить последствия катастрофы.

Было десять экипажей, работавших посменно, за каждым вертолетом также была закреплена ремонтная бригада. Я как начальник цеха собирал и отправлял техников в эти командировки, когда некого было послать — выезжал лично. Чинили неисправности вертолетов на земле, а проверяли уже в воздухе, чтобы не терять времени, несколько раз я присутствовал на борту во время радиационной разведки. Всего в нашей команде было несколько десятков человек — сейчас в живых остался только я один.

Радиация же не кусается — о ее вреде мы узнали гораздо позже. Если вертолет попадал в ремонт, то в Мячкове и ремонтном заводе в Питере уже были дозиметры, и внезапно выяснилось, что вертолет заражен, у него внутри облученные части, и без их деактивации нельзя его ремонтировать.

О своей «дозе» я узнал не раньше 1990 года —  раза два потерял сознание в своей машине, когда подъезжал к гаражу. Потом на работе осматривал вертолет и, когда забрался внутрь,  упал и потерял сознание. Тогда уже была вызвана комиссия, и оформлен акт о несчастном случае. Я несколько раз лежал в медицинском институте, к которому мы были прикреплены — анализы ничего не показывали. По совету медсестры мне сделали анализ на цитогенетику, и вот он уже показал наличие в крови тяжелых радиоактивных металлов. Диагноз – органическое поражение головного мозга, сейчас у меня вторая группа инвалидности и удостоверение инвалида Чернобыля.

Ликвидация последствий аварии на ЧАЭС, как это у нас обычно в Советском Союзе и России бывает, была неподготовленной — я бы это назвал скоморошеством. Мы же не знали ничего — я отправлял техников, а мне самому приходил приказ от вышестоящего начальства, и так по цепочке.

Для нас, инвалидов, ликвидаторов и их вдов, 26 апреля — день памяти. Я глава районной организации Союза «Чернобыль» в Кузьминках (Москва), каждый год мы в этот день собираемся, возлагаем цветы на Аллее Славы в память о героях Чернобыля, и я вижу, что умерли еще два-три человека.

Николай Пряхин, глава областной организации Союза «Чернобыль» в Ульяновске

Николай ПряхинФото: Союз "Чернобыль", город Ульяновск

В 1986-м я был подполковником, замкомандира артиллерийского полка —  наша часть стояла в 130 километрах от Чернобыльской АЭС. Тревогу в части объявили 27 апреля, более чем через сутки после аварии. Что случилось, не сообщили, но приказали находиться в готовности к выезду. Я оказался там с 7 мая по 5 июня 1986 года, еще шесть месяцев пробыл с июня по ноябрь 1987-го.

У первых ликвидаторов максимально допустимой дозой облучения считалось 25 рентген, потом дозу «подправили» до 10 рентген. Каждый офицер носил с собой индивидуальный дозиметр, на котором «накапливались» его личные показатели облучения. Когда они достигали критической цифры, твой пропуск аннулировался, и тебя переставали пускать в зону.

Во время взрыва радиоактивный графит из реактора разбросало в радиусе 500-800 метров, в некоторых местах до километра, в том числе на крыши соседних корпусов. Солдату вручали лопату, он бежал на крышу, скидывал пару обломков и бежал обратно — пять рентген уже есть. Два раза сбегал —  езжай домой. Требовалось постоянное обновление личного состава. С 1986-го по 1989-й годы военкоматами под предлогом военных сборов было мобилизовано до 700 тысяч мужчин, которым предстояло пожертвовать здоровьем ради исправления «ошибки» государства.

Сильно запомнились работы по выкорчевыванию и захоронению радиоактивного «рыжего леса» — так его называли из-за окраса. В особенности бурым был лес на северо-восток от взорванного 4-го энергоблока ЧАЭС.

Ликвидаторы работали на износ. В некоторых местах фон радиоактивности превышал 80-100 рентген в час — это практически смертельные дозы облучения. За 8-10 часов смены обмундирование личного состава приходило в негодность. После окончания работ и после помывки личный состав надевал новое обмундирование, а старое закапывали в могильниках. И так каждый день! За месяц работы мне приходилось списывать и утилизировать более 18 тысяч комплектов белья и верхнего обмундирования. Немаловажным вопросом было повышенное питание и обеспечение питьевой водой.

Воспоминания о том времени неизгладимым следом на всю жизнь остались в моей душе. Никто из нас не мог тогда знать, что раньше времени из жизни начнут уходить друзья, сослуживцы, знакомые. Никто не мог знать, какие страшные болезни и муки ожидают многих из нас впереди. Нас послало государство и народ, надеясь на нас, веря в нас. И мы без колебаний самоотверженно бросились на ликвидацию этой поистине чудовищной и страшной для всего человечества катастрофы. Мы до конца выполнили свой долг.

Каждый год 26 апреля невольно возвращаются воспоминания о том времени: дымящемся четвертом блоке ЧАЭС, выселенных и мертвых селах, рыжем безжизненном лесе, некогда красивом городе Припяти.

Ком подходит к горлу, когда вспоминаешь все увиденное.

В памяти  остались лица ушедших в мир иной ликвидаторов чернобыльской катастрофы. Начинаешь понимать, что именно мы одолели ужасные последствия катастрофы на ЧАЭС. Простые люди — инженеры, рабочие, военные —  встали перед неизвестностью и ценою своих жизней остановили распространяющуюся угрозу.

Никто тогда по-настоящему не знал, что такое радиация, и какие последствия она приносит человеческому организму. Что после ее воздействия у человека начинается мучительное выживание, а не жизнь. За 30 лет после катастрофы в Ульяновске ушли из жизни 1510 из 3400 ликвидаторов.

Но осознание того, что в великом деле ликвидации последствий аварии на ЧАЭС есть и частица твоего труда, греет и успокаивает больную душу.

Еще больше важных новостей и хороших текстов от нас и наших коллег — в телеграм-канале «Таких дел». Подписывайтесь!