По узкой асфальтированной дорожке вдоль тихих домов Нагатинского Затона идут двое. Темные куртки, шерстяные шапки, джинсы. Саша, седой мужчина с серыми глазами, немного ссутулившись, семенит ногами и курит сигарету. Игорь покрупнее и идет медленнее, он глядит по сторонам, будто пытаясь запомнить все детали окружающего мира: огромную трубу, тянущуюся вдоль одинаковых приземистых домов, собаку, сидящую на привязи возле ограды. Особенно долго провожает взглядом женщину с коляской, идущую в сторону детского сада.

Ближе к метро Саша бросает в урну бычок от сигареты и вместе с Игорем растворяется среди таких же прохожих в темных куртках с рюкзаками за спиной. В последние дни Игорь часто думает о том, как не хочется возвращаться в ПНИ, где он провел последние пять лет. Ему скоро снова придется ложиться и подниматься по звонку, жить в тесной четырехместной палате и полностью зависеть от сотрудников ПНИ. Зависеть настолько, что даже свой любимый кофе по утрам он сможет пить только с их разрешения — и чаще всего в обмен на услугу, например помыв ванну или протерев пол.

Саша берет копию бесплатной газеты «Метро», педантично складывает ее в маленький прямоугольник и достает из кармана старый MP3-плеер с затертыми кнопками. Он включает свою любимую песню «Наутилуса» и устраивается у двери вагона, опершись плечом о дверь. Когда поезд проносится мимо «Технопарка» и выходит на поверхность, Саша поворачивается к окну, чтобы взглянуть на замерзший участок реки. Скоро каждая его поездка в город, каждый выход за пределы забора будет возможен только в сопровождении соцработников.

Два месяца свободы для Саши и Игоря подходят к концу. Два месяца самостоятельной жизни в квартире благотворительного фонда «ТО “Круг”» сменяются возвращением к рутине интернатской жизни.

***

Саша с Игорем немного напоминают двух братьев, идущих в школу или на общее занятие в секцию. Они шагают рядом, но не смотрят друг на друга, почти не переговариваются, но иногда подкалывают друг друга — так, будто знакомы всю жизнь, будто один уже устал от другого, но оба понимают, что поодиночке им куда хуже. Тем удивительнее знать, что они встретились всего несколько лет назад, когда попали в ПНИ после попыток суицида.

У обоих в анамнезе страшно звучащий диагноз — шизофрения. Только Саша знал о своем еще в конце 90-х, а Игорю его поставили уже в психиатрической больнице, попутно приписав видения и слуховые галлюцинации, которых, по его словам, он никогда не испытывал. В больницу он попал семь лет назад — после того как наглотался снотворного. Когда он рассказывает об этом, с сожалением опускает взгляд и улыбается: «Кайф хотел получить, знакомые подсказали».

Саша и Игорь останавливаются у огромного здания недалеко от железнодорожных путей. Их паспорта хранятся в интернате, но охранники знают: эти двое мужчин приходят сюда почти каждый будний день на протяжении последних полутора лет. Каждый раз они берут маленькие бумажные пропуска и поднимаются на шестой этаж, где среди почти одинаковых железных дверей находится небольшой фонд под названием «Творческое объединение “Круг”».

Игорь часто называет его словом «гончарка» — за дверью скрывается огромное помещение керамической мастерской. Высокие потолки, панорамные окна бывшего заводского здания, гул от включенной вентиляции и множества голосов. Чуть поодаль от входа стоят столы, покрытые остатками глины, а еще пиалами, чашками, чайниками, вазами, маленькими елочными игрушками в виде домиков и ангелочков.

Изначально фонд создавался для помощи слепоглухим, людям с нарушениями слуха и слабовидящим, но несколько лет назад Марина Мень, директор фонда, начала помогать и таким, как Игорь и Саша, — зрячим и слышащим обитателям ПНИ. Многие из них здесь обретают не только профессию, но и, что важнее, социализацию. Большинство недееспособных жителей интернатов редко выходят за пределы своих учреждений и с каждым годом все сильнее отдаляются от большого мира.

Игорь отправляется переодеваться в сменную одежду и ярко-оранжевый фартук, а Саше дают деньги и просят сходить на строительный рынок за лаком для дерева и кисточками. Задание, с которым справился бы далеко не каждый недееспособный житель интерната. Но Саша разбирается в Москве лучше многих ее обитателей, зная, куда и на каком общественном транспорте можно добраться. Покупать и продавать на рынках раньше и вовсе было его профессией — до получения страшного диагноза у Саши была успешная карьера продавца.

«Печатка, строительные материалы, видеокассеты», — рассказывает он, в спешке выкуривая сигарету. У Саши живой ум, он быстро считает и думает наперед. «Лучше проедем две остановки на автобусе, — говорит он мне, — они тут часто ходят, а ветер сильный».

До конца 90-х его жизнь была совсем другой: хорошая зарплата, карьерный рост, девушка, шумные компании по выходным, путешествия. Сегодня у него, наверное, уже был бы средних размеров бизнес, машина и какая-нибудь недвижимость за границей. Но вместо этого — инвалидность, жизнь в ПНИ и шизофрения, которую диагностировали после того, как у Саши случилось видение.

«Это было что-то вроде яркого свечения, и я почему-то сразу понял, что это Бог, хотя никогда не был верующим. После этого моя жизнь изменилась. Я перестал думать о материальном, проводил каждый день в храмах или монастырях, молился, изучал Библию, Евангелие. Апокалипсис раз пятнадцать прочел», — рассказывает он, ведя меня по старым улицам Савеловского района.

В те годы он испытывал то, что называет «мучениями». Я пробую выяснить, что это, но Саша, довольно эрудированный собеседник, не может найти подходящих слов. Понятно только, что из-за этих «мучений» ему пришлось бросить работу и принимать «Азалептин», сильный нейролептик, от которого он с трудом мог просыпаться по утрам. Так его жизнь встала на паузу, замерла в ожидании.

***

Игорь работает вместе с двумя тотально слепыми. Они сидят в паре метров от него и под ненавязчивый джаз лепят из красной глины посуду. Миша, самый опытный из двоих, тщательно скатывает из куска глины тонкую трубочку, сворачивает ее улиткой и аккуратно вкладывает в гипсовую форму. Ощупывает ее пальцами, проверяет, плотно ли новая улитка прилегает к остальным. Игорь тем временем при помощи губки и небольшого ножика подчищает уже готовую кружку цвета темного шоколада, берет ее за ручку и смазывает кисточкой.

«Это шликер, — объясняет он мне, — как клей такой». Когда кружка готова, он ставит ее сушиться и подходит к слабовидящим.

— Миша, я тебе формы возвращаю, — говорит он, ставя их на стол.

— Угу-у-у, — откликается Миша и начинает искать их, ощупывая пространство вокруг себя.

Игорь берет его руку и мягко двигает чуть вперед, чтобы пальцы наконец соприкоснулись с гипсом.

— Угу-у-у, — отвечает Миша и продолжает складывать маленькие улиточки.

— Тут двадцать чашек уже, — говорит Игорь, осматривая длинную полку около его головы. — Сколько еще нужно, штук пятьсот?

— Не-а, — серьезно отвечает Миша, покачивая седой головой, — там заказ на двести штук.

Игорь говорит немного с трудом, будто он уже устал, засыпает и сил на очередное слово не хватает. Он говорит о своей жизни до интерната без особого интереса, словно нечего рассказывать, словно все слишком просто и обыденно.

«Работал переплетчиком, на шарикоподшипниковом заводе стоял за станком, потом квартиры ремонтировал, маляром был, с женой 24 года на воле прожил, а когда таблеток наглотался, врач посоветовал ей подать иск о лишении дееспособности», — говорит он и делает небольшую паузу. — Представляешь, я детей ее воспитал, поднял, можно сказать, а когда решил пожить в свое удовольствие, она от меня избавилась».

Я спрашиваю, пытался ли кто-нибудь помочь Игорю, когда тот попал в психиатрическую больницу, а после в 22-й ПНИ. Он отрицательно качает головой. Только Маша, дочка жены, иногда приходит его навещать, а сын Максим разговаривает с ним по телефону. Но никто не пытался оформить опеку или забирать его хотя бы на выходные.

«Была бы мама жива, она бы забрала меня, — говорит вдруг этот крупный мужчина 53 лет. — Мама меня очень любила».

***

Саша с Игорем работают на складе, пытаясь привести в порядок огромные стеллажи с продукцией фонда. Кружки, формы, аэропланы, плоские гуси и плоские коровы, ангелы — читаю я надписи на картонных коробках, которые таскают Саша и Игорь. Они рассказывают, что обычно их работа интереснее, что за полтора года в «Круге» научились многому практически с нуля и теперь специализируются на заливке изделий. Зачастую именно от них зависит, какими будут эти пиалы, кружки, кувшины и ангелы с аэропланами. Но в последние дни заказов не так много, и сотрудники пользуются передышкой, чтобы привести дела в порядок: прибраться в мастерских и упорядочить стеллажи на складе.

— Может, эту коробку поставим наверх и освободим полку? — спрашивает Саша.

— Отличная идея, — говорит ему Лена, сотрудница фонда.

Коробки тяжелые, часто Саша просит помощи Игоря: тот покрупнее и физически сильнее. Игорь немного вальяжно говорит: «Отойдите, дяденька» — и перетаскивает тяжеленную коробку в одиночку.

Я замечаю на шее Саши большие шрамы. Издалека они еле заметны и похожи на растяжки, но если присмотреться, можно увидеть следы от грубо наложенных швов и резаных ран. Им восемь лет.

О суициде, после которого он попал в психиатрическую больницу, рассказывает неохотно. «Я тогда жил у родственников отца в старом доме в Новокосино, не принимал несколько дней лекарство, что привело к ухудшению состояния и к суициду», — говорит он будто заученную формулировку. Глядя в глаза, признается: то, что остался живой, — везение. Он быстро очнулся от случившегося и, несмотря на кровоточащую рану, вызвал помощь. Так начался его долгий путь в ПНИ. Сначала Саша оказался в институте Склифосовского, потом провел три года в 14-й психиатрической больнице, а после его отправили в интернат.

Дееспособности Сашу лишили по иску от директора психдиспансера, где он наблюдался в предыдущие годы.

«На суд меня, кстати, даже не позвали. Сказали, что я не явился по причине болезни. О том, что меня лишили [дееспособности], я узнал уже от врачей, — говорит он таким голосом, будто рассказывает забавный случай из жизни. — Я понимал, что это означает жизнь в интернате, но что я мог поделать? Уже было поздно».

Игорь присоединяется к разговору. В отличие от Саши, он был на своем суде. Впрочем, судя по рассказу, его присутствие там было формальностью. «Все прошло быстро. Минут пять-шесть — и меня уже везут обратно в больницу», — вспоминает он, устало потирая глаза рукой. На суде просто зачитали заключения экспертной комиссии и решение о лишении дееспособности. Игорь даже не успел сообщить, что ни видений, ни галлюцинаций, которые ему приписали в больнице, он никогда не испытывал.

***

В квартирке за старой зеленой дверью тесно. Узкий коридор, две маленькие комнатки, балкон и кухня, в которой с трудом поместятся четверо. Саша готовит суп. «Рыбный, его просто быстрее всего готовить», — объясняет он. Шумит подогретое масло, Саша дорезает лук и бросает его в сковороду вместе с морковкой. Окна постепенно запотевают, и я открываю форточку, ручки которой скованы маленькой красной лентой.

Игорь недалеко: стоит у входной двери и влажной салфеткой чистит свои, а потом и Сашины ботинки. «Чтобы не выбрасывать», — говорит он, кивая на салфетку. Проводит рукой по обоям, сделанным из простой оберточной бумаги. «Я бы тут, обои, конечно, нормальные поклеил и потолок почистил. Да и дверь бы поменять эту, а то старая она, страшная», — говорит он по-хозяйски.

За два месяца жизни маленькая квартирка фонда уже стала для Игоря и Саши родным домом. Саша называет это словом «тандем», объясняя, что обязанности между ними двумя как-то быстро распределились сами собой. Он готовит и развешивает свежевыстиранное белье, а Игорь убирается, моет полы и посуду.

— Я еще раковину с ванной починил, — вмешивается Игорь, садясь за стол, — просиликонил там все.

Саша ставит тарелки с супом на узкий стол.

— Тебе с хлебом с белым, с черным? — спрашивает он у меня.

— А я хлеб вообще не ем, — говорит Игорь, встречая непонимающий взгляд Саши, — от него только толстеть.

— Первую неделю у нас тут был культ еды какой-то: в интернате многих вещей попросту нет. Даже такой простой вещи, как яичница, я не ел лет восемь, можете себе представить? — говорит Саша.

Игорь кивает и вспоминает о вареной сгущенке, которую приготовил два дня назад: «Варил часа два, целая банка получилась. Вкусно было так, что я ее сразу всю и съел». Оба замолкают. Тишину нарушает только звук касания металлических ложек о тарелки.

Свободного времени за эти два месяца у обоих почти не было. Утром работа, вечером дом, готовка, стирка, в выходные они старались выбраться куда-нибудь. Игорь дважды виделся с дочерью Машей, Саша ездил к своей 75-летней тете. Когда-то она навещала его в интернате и больнице, но в последние годы ей тяжело преодолевать такие расстояния и добраться из Химок до ПНИ. Еще он успел выиграть турнир по шахматам, но говорит об этом чуть ли не стесняясь, как о сущем пустяке: «Там легко было, у меня таких грамот на первом этаже интерната штук десять висело».

«Он всех обыгрывает. Даже этих, как его, тараканов», — шутит Игорь.

Я спрашиваю, что больше всего им не нравится в интернатской жизни. Оба думают недолго: режим и отсутствие возможности выйти в город. «Вот, допустим, хочу себе телефон купить — нужно, чтобы мне выделили сотрудника и мы пошли с ним в магазин. А тут я сам сходил и купил себе телефон новый, — говорит Игорь, потом показывает часы на запястье. — Или вот покупал часы на пенсию по инвалидности. Там 75 процентов уходит интернату, а 25 копится на счету, но чтобы купить на них часы, мне пришлось писать заявление и полгода ждать, пока мне разрешат это сделать».

***

Перед лестницей большого храма Саша крестится, потом поднимается и открывает тяжелую деревянную дверь, впуская внутрь немного прохлады и снежинок. Скоро наступит его любимая часть службы. Он привычно расставляет пять свечек под несколькими иконами и встает в правой части храма, прямо под огромной фреской. «Здесь очень красиво поют», — говорит он мне шепотом. И действительно, хор звучит все громче и громче. На лице Саши появляется едва уловимая улыбка.

Мы едем сюда на 47-м трамвае по вечерней Москве. За окнами мелькают огоньки домов и проезжающих редких машин. Саша периодически достает свой смартфон, и краем глаза я замечаю у него на заставке фотографию: он с девушкой. Саша в большой белой шляпе, напоминающей ковбойскую, его обнимает молодая брюнетка. «Это Нина, — говорит он  смущаясь, — моя девушка».

Нине сейчас 26. Родители оставили ее в доме малютки, всю жизнь она провела в системе интернатов. Саша говорит, что пытается ей помогать: учить сложные роли для театрального интернатского кружка и развивать кругозор, ведь она почти никогда не выходила в город. Он хотел бы жить с Ниной на воле, но обреченно признает: вряд ли это получится.

«У нее плохая ситуация, диагноз “умственная отсталость”. Плохо считает, сложных слов не может выговорить. Вряд ли она сможет вернуть себе дееспособность», — говорит Саша.

По дороге к храму он успевает выкурить очередную сигарету, жадно втягивая дым.
Он рассказывает, что вот уже пять лет не испытывает тех «мучений», что мешали ему жить и работать. «Я хочу вернуться к нормальной жизни, той, которую ведут все остальные люди».

Мы выходим к Данилову монастырю. Саша вспоминает, как год назад они с Игорем пытались вернуть себе дееспособность, но оба провалили специальную комиссию.
По словам Саши, к их делу тогда не приложили многих документов: в комиссии даже не знали, что у них есть работа и профессия, что почти каждый день они выходят в город с сотрудником. «Им нравилось, что у меня успехи в шахматах и что я смог ясно ответить на вопрос, что такое ограниченная дееспособность. Я сказал, что это когда нельзя брать кредиты и совершать крупные сделки. Экспертиза прошла очень хорошо, но почему-то дееспособность мне так и не вернули», — говорит он.

Я спрашиваю, скольким людям из его ПНИ удалось выйти на волю за последние несколько лет. Саша немного думает, потом грустно отвечает: из примерно пятисот проживающих лишь четыре человека смогли вернуть себе дееспособность.

Но в этом году они с Игорем еще раз пройдут экспертизу. Он понимает, что статистика — упрямая вещь и что она не в его пользу, но верит: в этом году будет по-другому. Два месяца свободы дали ему надежду. Если они с Игорем смогли два месяца прожить самостоятельно, то это должно убедить и комиссию.

«Аргументов в нашу пользу становится больше», — говорит он и ускоряет шаг.

После написания статьи стало известно, что благодаря работе в фонде «ТО “Круг”» и двум месяцам жизни в тренировочной квартире директор интерната дал Саше с Игорем временное разрешение на свободный выход из ПНИ. Теперь до 1 марта они смогут ходить на работу без сопровождения. Это еще один шаг на пути к самостоятельной жизни.

Таких, как Саша и Игорь, недееспособных обитателей ПНИ по всей России десятки тысяч. Благодаря фонду «ТО “Круг”» они могут получить шанс вернуться к полноценной жизни. Фонд дает таким людям работу, возможность сопровождаемого проживания и социализацию. Поддержите фонд и помогите людям вернуть себе жизнь. Достаточно просто нажать на кнопку под текстом. Спасибо!

Мы рассказываем о различных фондах, которые работают и помогают в Москве, но московский опыт может быть полезен и использован в других регионах страны