Летом снег в горах рыхлый, грязно-розового цвета, как советская конфета «Сливочная помадка».

— Иди по моим следам. Ни полшага в сторону. Дистанция между нами — четыре метра, — учит меня гляциолог и руководитель группы Виктор Поповнин. Жду, пока он пройдет вперед по снежнику, нависающему над горной рекой. Мы пересекаем его посередине. По краям толща кусками обваливается в воду. Хруст такой, будто режут арбуз. Наступаю в следы «мягко, как котик», как советуют позади. За мной вереницей идут три человека.

— У меня студенты здесь привыкают ходить гуськом. Потом по университету так и ходят друг за другом, — смеется Поповнин.

Девять утра. Полчаса назад мы вышли из лагеря, чтобы подняться к вершине ледника. На календаре — конец июня, в горах это начало весны. Снег тает, как в апреле. Вечером мы вернемся уже другой дорогой, за день этот снежник почти исчезнет.

Что за ледник? Почему он важен?

На Земле меняется климат. Ледники — один из индикаторов того, как именно и насколько быстро. За тем, что происходит с ледником Джанкуат, гляциологи из МГУ следят с 1967 года. Каждый год с июня по сентябрь они обходят его везде, где могут, чтобы понять в первую очередь, сколько снега на нем набралось, а сколько стаяло. Результаты пишут в журнал наблюдений, сравнивают с прошлыми годами. Еще на леднике работают метеорологи — они собирают данные с метеостанций в долине и на горе. Гидрологи изучают реку, куда стекает вода с Джанкуата. Сюда приезжают картографы, геоморфологи, исследователи лавин и селей.

Сам по себе Джанкуат не отличается от других кавказских ледников ничем. Более того, его выбрали для наблюдений, потому что он типичен. Как почти все остальные ледники на Центральном Кавказе, а их здесь больше тысячи. Выбор его можно сравнить с тем, как статистики пытаются нарисовать портрет среднестатистического рабочего, жителя Орла, школьного учителя, чтобы сделать выводы о группе людей.

Джанкуат особенно ценен для гляциологии, потому что ученые изучают его так долго и без перерывов. За 54 года здесь ни разу не прерывались наблюдения. Если пропустить, скажем, год-два, можно восполнить пробел расчетами, но ценность для науки немного снизится. Чем больше пробелов, тем меньше ценность. В СССР ледников, наблюдаемых ежегодно, было семь: на Кавказе, Алтае, Урале и Камчатке. И еще равнинные ледники в Арктике. Тех ледников, что изучали периодами, было больше. Так, к примеру, наблюдали опасный пульсирующий ледник Колка, где погибла съемочная группа с Бодровым. В 80-е экономика Союза пришла в кризис, большинство научных станций закрылось. Остальные не выжили после перестройки.

Гляциологическая станция МГУ на Джанкуате единственная пережившая распад Советского Союза, не разорвавшая цепочку. Несколько раз это могло произойти. В 90-е деньги на работу не выделялись. В организации быта помощи тоже не было. Пример: в СССР каждый год станции выделяли вертолет, 55 часов на сезон. В мае он забрасывал сюда все нужное: от газовых баллонов и громоздких приборов до мешков с консервными банками. Без вертолета ученым пришлось носить на себе из цивилизации 50-килограммовые баллоны с газом. Это ущелье отрезано от цивилизации узкой тропой, где натянуты альпинистские веревки и ходить надо с некоторой сноровкой. Виктор Поповнин, возглавлявший отряд с конца 1970-х годов, после развала СССР, чтобы не прекращать измерения, за свой счет обустраивал базу, искал помощников и платил им.

— В августе на горе открытые трещины, надо ходить в связке. Я могу приехать сам и сидеть здесь. Но я же не могу один пойти по трещинам! Я чуть ли не на улице людей искал, просил: «Поехали со мной, я куплю билеты, всё, нужно только ходить на гору», — рассказывает он.

Так продолжалось два сезона. Потом появился фонд, финансирующий исследования. С тех пор и до прошлого года эта станция выигрывала гранты.

Поповнин — доцент кафедры гляциологии и криолитологии МГУ, защитил кандидатскую по Джанкуату. Ему 66 лет. Он возглавляет работы на леднике. В этом году ему приходится носить шерстяной пояс из-за больной спины. В группе он одет ярче всех: в красную куртку, салатовые штаны. Он напоминает одновременно стереотипного увлеченного ученого, какими их показывают в кино, и бывалого альпиниста. В его работе — и то и другое. В седьмом классе Виктор приехал из Москвы в Нальчик на рейсовом автобусе, оттуда поехал автостопом в Приэльбрусье, где провел месяц. Там он понял, что хочет стать тем, кто часто бывает в горах.

— Потом пошел в школу юного географа. Внешняя сторона гор привлекала — нравится созерцание, вот чисто японский менталитет. После школы поступил на геофак в МГУ. Когда шел на нашу кафедру, еще не знал, чем буду заниматься в гляциологии — лавинами или ледниками, — вспоминает он.

Вышло, что ледниками. В середине 70-х студентом впервые приехал на Джанкуат и с тех пор не пропустил ни одного года.

В 2011 году в Приэльбрусье объявили контртеррористическую операцию и закрыли все ущелья. Поповнин договорился, чтобы на ледник пропускали по три человека. По-хорошему, здесь нужна пара десятков человек. Но наблюдения не прервались.

В этом году в России поменялся фонд, который выдает гранты ученым. Этим летом все, кроме аспиранта Афанасия, попавшего в сопряженный грант, работают на леднике бесплатно. Прошлый грант закончился, новый из-за реформы группа не получила. Перелеты, проезд, организация лагеря — за личные деньги. В следующем году денег тоже не будет: заявку на грант надо было подать до 15 июня, не успели из-за сезона. Но за эти годы Поповнин собрал, так сказать, «комьюнити», костяк из бывших студентов, которые берут отпуск на основной работе и приезжают поработать. Еще сюда едут на практику студенты геофака, которые воспринимают работы на леднике как приключение. С начала сезона в журнале экспедиции отметилось около 60 человек.

Зачем изучать ледники?

Почти все ледники в мире тают. Ледник Джанкуат тоже.

— В 1970-х его площадь была 3,2 квадратных километра. А сейчас — 2,6. Раньше в мае снег еще накапливался, а теперь мы видим, что уже начинается таяние, — рассказывает Поповнин.

Домик на станции, где живет Виктор ВладимировичФото: Евгения Жуланова для ТД

В Швейцарии работает Всемирная служба мониторинга ледников. Виктор Поповнин — национальный корреспондент от России. Он ежегодно собирает для службы данные по всем наблюдаемым ледникам. Данные по миру обобщаются, могут быть объединены с другими, например метеорологическими. В итоге все они помогают ученым понимать, что происходит с водно-ледовыми ресурсами, так как ледники — главный фонд пресной воды на земле, и делать выводы об изменении климата.

Как образуется ледник? Снег накапливается, слеживается, перекристаллизовывается, превращается в лед. Ледники растут, когда выпадает много снега, а температуры достаточно низкие для того, чтобы то, что выпало, полностью не растаяло, а утрамбовалось и со временем стало льдом. Часто считается, что, когда теплеет, ледники тают, а когда холодает, растут. Есть нюансы. В 1980-е некоторые горные ледники переставали таять или даже набирали массу.

— Ледник может расти, если теплеет только зимой, отчего выпадает больше осадков, а летом остаются те же температуры. По этой причине многие горные ледники в 80-е и 90-е годы переставали таять или таяли меньше, а некоторые росли. Такая история была здесь, на Алтае, на периферии в горной Гренландии, в Новой Зеландии, в Скандинавии, — перечисляет Поповнин. — Но сейчас заметно теплее стало и зимой, и летом.

На Кавказе был период, когда ледники из-за потепления климата почти полностью растаяли. Это так называемый архызский перерыв с XII по XIII век. После наступило глобальное относительное похолодание — малый ледниковый период — с XIV века до первой половины XIX века.

Климат на планете всегда менялся. В доиндустриальную эпоху на него в первую очередь влияли циклы солнечной активности, предопределенные внутренними процессами на Солнце. Они приводят к колебаниям уровня солнечной радиации разной частоты и продолжительности. А таяние ледников связано не только с температурой, но и с солнечной радиацией. Со второй половины XIX века происходит глобальное потепление, которое, по основной теории, вызвано человеческой деятельностью. Люди сжигают много нефти, угля и прочих углеводородов, в результате чего в атмосферу выбрасываются газы: углекислый газ, метан и так далее. Это ведет к возникновению парникового эффекта, из-за чего растет глобальная средняя температура.

Есть сторонники другого подхода. Они считают, что вклад человека в глобальное потепление второстепенный — после астрономического фактора.

У противников антропогенеза есть аргумент. В 1940-е годы, после Второй мировой войны, промышленность бурно развивалась. Выбросы парниковых газов увеличились. По теории сторонников антропогенеза, должна была возрастать температура, а она не просто не выросла, а временно затормозилась и даже немного упала. А потепление сменилось кратковременным похолоданием.

Поповнин — сторонник второго подхода: человек не главная причина. Его студенты, с которыми мы говорили на эту тему, — тоже. Они в меньшинстве, в мировой науке эта теория непопулярна. Во-первых, с тем, что человеческая деятельность — главная причина глобального потепления, согласно большинство ученых. По данным этого опроса, больше 97 процентов ученых за то, что в быстром изменении климата виноват в первую очередь человек. Во-вторых, каждые пять-семь лет Межправительственная группа экспертов по изменению климата, созданная при Организации Объединенных Наций, публикует доклад о влиянии человека на климат и прогнозы, как он будет меняться дальше. В начале августа вышел новый отчет. В нем говорится, что с 1850 до 1900 года из-за антропогенных выбросов средняя глобальная температура выросла на 1,1 градуса Цельсия. В ближайшие 20 лет уровень глобального потепления достигнет 1,5 градуса. Это неминуемо даже при оптимистичном сценарии, если человечество немедленно снизит уровень выбросов парниковых газов. Чего не происходит.

Опасности в горах

На высоте 3200 метров — марсианские пейзажи. В наглухо черных альпинистских очках снег кажется еще розовее. У меня на лице десять слоев солнцезащитного крема. Штаны мокрые от снега насквозь. Перед тем как я приноровилась съезжать вниз на двух ногах, как на лыжах, или бегать огромными шагами, врезаясь пяткой в снег, дважды кубарем слетела по склону. Тишина вокруг, как в уральской заброшенной деревне. Только снежные булыжники иногда скользят вниз с легким шелестом.

Мы ходим по горе зигзагами. Через каждые 50—100 метров надо вбивать деревянные рейки, потом по ним смотрят, сколько снега или льда стаяло. Или вкручивать в снег длинные железные столбы — снегомеры, это нужно, чтобы смотреть, какой уровень снега до льда. Гляциология — тяжелый физический труд. В день ученые наматывают по 5—10 километров. Их коллеги по ледниковому отряду ходят меньше. Метеорологи поднимаются в одну точку — к метеостанции. Гидрологам не требуется ходить на гору — им нужна река внизу.

Гляциология опаснее.

— Видишь эту кучу снега? — Афанасий Губанов, аспирант Поповнина, который возглавляет экспедицию в его отсутствие, показывает рукой на место в 100 метрах от нас. — Это вчера лавина сошла. Мы видели, как это началось, и немного засняли на телефон.

Мы идем по участку ледника, где в этом году никто не был. Поповнин разведывает нам дорогу на лыжах. На снегу много длинных тонких полос — так выдают себя трещины. Через месяц они будут открытыми. Перешагивая через десятую полосу, мне надоедает повторять, что мне страшно. Ребята говорят, что снежные мосты сейчас крепкие, но все равно надо быть осторожными. Афанасий никогда не падал в трещину. «Много раз ногой попадал». Кирилл, гляциолог, который все дни ходит на ледник в пижамных штанах, рассказывает про большое падение. Поповнин «падал серьезно раз десять, а сколько раз ногой проваливался — не считал».

На Джанкуате есть Троллейбусная трещина, куда правда можно уронить троллейбус. Ниже мы прошли трещину Кильтицкого.

— В 70-е молодой альпинист пропал без вести. Его отец до своей смерти каждый год приезжал искать его, — рассказывает Поповнин. — Четыре года назад ледник отдал тело. Вернее, два — оказалось, альпинист ходил в связке с девчонкой.

Есть опасный участок, куда ученые не заходят. Не очень большой. Заслуга гляциологов Поповнина еще и в том, что им хватает навыков обходить почти всё. В 2000—2010-е годы в разных республиках бывшего СССР возобновили наблюдения на нескольких ледниках. Ученые столкнулись с проблемой: не везде умеют вести измерения на сложных участках.

— Киргизы в 2012 году снова стали наблюдать ледники на Тянь-Шане. Где-то честно они стараются вернуться к уровню изученности оледенения, достигнутому в советский период. Но местами данные собираются очень вольно. Спрашиваешь: «Туда ходили?» — «Нет, не ходили». — «Пытались?» — «Нет, посмотрели и не пошли — там трудно пройти», — говорит Поповнин. — А они просто утратили навыки экспедиционных работ в горах. Сейчас приходится их воссоздавать.

Еще одна опасность — гроза в горах. Гляциологическая станция МГУ не первая на Джанкуате. В 1965 году исследования начали ученые из Харьковского института. В первом же сезоне из-за грозы погибла участница экспедиции. Разряд молнии попал в шпильку на волосах и пробил череп. В СССР закрывали станции, где произошел летальный случай, харьковчане больше не приезжали на этот ледник. На другом леднике начальник станции упал в трещину, исследования прекратили.

«Я не думаю сильно о деньгах»

— Главная наша опасность — свихнуться от чувства собственной ненужности, — говорит Виктор Поповнин.

Нелли делает гидрологические измерения на рекеФото: Евгения Жуланова для ТД

Гляциология — фундаментальная наука, а не прикладная. Это значит, исследования нужны не ради решения какой-то конкретной задачи, а ради создания теории. На эту теорию могут уже опираться те, кто делает прикладные решения. Пример: знать, что происходит с горными ледниками, нужно, чтобы понимать, сколько воды стечет в реки.

— Доля ледников в стоке Терека — от 20 до 40 процентов. В Кубани — где-то 20 процентов, — приводит примеры Поповнин. — Остальная масса воды — дожди, грунтовые воды, снеготаяние и так далее. Пока то, что здесь ледники тают, не проблема. В первое время, когда идет потепление, ледник тает интенсивнее, воды стекает больше. Насколько часто нужны данные гляциологов для прикладных задач? В России ледников очень много, но их роль не так велика, как в странах с преимущественно гористой местностью: Швейцарии, Австрии, Киргизии. Там ледники больше влияют на реки и местный климат, а значит, на сельское хозяйство, инженерные проекты, в целом на экономику и жизнь людей. В России они не так много значат для народного хозяйства. Важнее мерзлотоведение, там ученые работают в Арктике в нефтегазовой отрасли, в строительстве. В фундаментальной науке денег меньше. В инженерных проектах мы нужны редко. Когда из России гонят трубопровод в Китай, обязательно прокладывают его через Алтайские горы. Для алтайских гляциологов это кормушечка. Но это достаточно разовые акции.

У Поповнина зарплата 31 тысяча рублей, три машины.

— «Москвич», «Хонда» и «Опель». Все старые, 90-х годов, — говорит он. — Студенты, честно говоря, получают больше за счет стипендий и грантов для молодых специалистов. Сейчас везде развивается поддержка молодых. Я приезжаю в университет на своем «Москвиче», а там мои студенты выходят из каких-нибудь «Порше»: «О, добрый день! Сейчас у нас лекция? Бежим, бежим». Но я не думаю сильно о деньгах. И не собирался думать, когда учился, «где побольше взять». Я всю жизнь хотел заниматься наукой и интересно жить. Тем более в советское время вопрос денег не стоял, никто с голоду не помирал. После выпуска я стал младшим научным сотрудником. У меня была зарплата 95 рублей. Я думал тогда: «Господи, вот если бы я был старшим научным сотрудником, я бы жил припеваючи». Мой начальник получал 300 рублей. Если бы столько получать, рассуждал я, это было бы шикарно. Можно спокойно жить, жена может не работать. Я уж не говорю про более высокие зарплаты профессоров, доцентов. Про это я тогда не мечтал. А сейчас те зарплаты, которые получает что младший, что старший научный сотрудник, что профессор, — по сравнению с любой уборщицей «Газпрома» это мизерные деньги.

Большинство гляциологов не находят применения. Каждый год выпускается менее десятка человек, но даже они не всегда нужны в таком количестве. Сейчас в лагере десять человек. Только один член экспедиции, кроме Поповнина, занимается исключительно гляциологией. Это Нелли Елагина. Она гляциолог в Институте географии Российской академии наук, который исследует другой кавказский ледник — Гарабаши.

Афанасий Губанов, аспирант на кафедре Поповнина, работает в фирме, которая выполняет гидрометеорологические изыскания для строительства.

— На научной работе особо много не заработаешь, даже если ты получаешь грант — это деньги, выделенные на какой-то результат. Можно купить технику, снаряжение. На жизнь в гранте заложено совсем немного. С одного гранта раз в год мне приходит где-то 60 тысяч рублей. Можно участвовать одновременно в нескольких грантах. Но обычно все стараются иметь основную работу.

Большинство сотрудников на кафедре криолитологии и гляциологии, где Поповнин — доцент, занимается не ледниками, а мерзлотоведением.

— Строительство на мерзлоте, добыча полезных ископаемых, — продолжает Афанасий. — Там есть прикладные задачи, значит, есть деньги. Только треть сотрудников — гляциологи. И обычно берут не ледники, а инженерную гляциологию: лавиноведение, селеведение. Те, кто выбирает ледники и горы, руководствуются тем, что это не так скучно, интересно с точки зрения науки. Многие думают, что это пропитано романтикой. Еще когда ты выбираешь направление, не совсем понимаешь, чем придется заниматься. Только после выбора берешь учебные курсы, и все встает на места.

Сначала Афанасий не собирался заниматься Джанкуатом, его бакалаврская работа посвящена ледникам в Средней Азии. Сюда он приезжал на практику, как и другие студенты кафедры. Потом Поповнин, будучи его научным руководителем, взял его в грант и сделал старшим на станции.

— Кроме научных задач, пришлось взять на себя весь быт. Нужно приезжать в мае и готовить базу. У нас в домиках вне сезона голые стены. Ничего нет, ни электричества, ни душа, ни газа, стол стоит, и всё. Почти все, кто сюда приезжает, — настоящие или бывшие студенты. Они заезжают на неделю-две. Главное — работают на леднике, дежурят в лагере, но глобально бытом не занимаются, они едут побалдеть в горах, подружиться. А если никто не подготовит станцию, никто не приедет и работы могут запороться. В какой-то момент я начал чувствовать такую ответственность, что, кроме меня, никто не сделает.

Хранилище льда

Нелли Елагина в Институте географии Российской академии наук занимается расчетами того, как менялись ледники в арктических и умеренных широтах. Для этого изучает два ледника: Гарабаши на Эльбрусе и ледник на Шпицбергене. В инстаграме института мелькает фото, где она сидит с ружьем на лавочке у деревянного дома. Это на Шпицбергене, там ученые по технике безопасности должны ходить с ружьем, чтобы в случае чего обороняться от медведей. На Джанкуат Нелли приехала в отпуск помогать с гидрологическими наблюдениями.

Гляциология — это не только изучение ледника тем образом, что мы видим в этих горах. Нелли хочет уйти в другую область — работать с кернами. Это когда ледник бурят на сотни метров, выпиливают из него цилиндрические куски льда — керны. В них находится множество слоев льда, сформированных в течение многих циклов снегопада и таяния. Потом их доставляют в лабораторию (есть лаборатории в Москве и Санкт-Петербурге) и анализируют с помощью приборов. Керн содержит в себе богатую климатическую запись. Анализируя слой, можно узнать, какой был климат в прошлом, температуру воздуха, какие были примеси в воздухе, какая прилетала пыль и другие климатические характеристики.

— В 2017 году я была в экспедиции, где бурили лед и доставали керны, на западном плато Эльбруса, на высоте 5100 метров, — рассказывает Нелли Елагина. — Нас забрасывали на вертолете, мы жили в палатках. Коллеги — месяц, я — две недели. Это та высота, куда ходят туристы, поднимающиеся на Эльбрус. Жить там тяжело: днем жарит солнце, ночью минус, вьюга. Меня накрывала горная болезнь — кружилась голова, в один день была такая слабость, что я два часа не могла вылезти из палатки. У коллег, с которыми я работала, есть и более высотный опыт — они жили на шести тысячах. До того как нас забросили на пять тысяч, у нас были акклиматизационные выходы с ночевкой. В тот год один коллега, который собирался подняться, к сожалению, не смог. Иногда во время акклиматизации становится понятно, что человек не может продолжать работу выше.

Эта экспедиция на Эльбрусе проходит в рамках Ice Memory — международного проекта, где ученые берут керны с разных ледников и отправляют в специальное хранилище в Антарктиде. Проект проводится при поддержке ЮНЕСКО.

— Ледники не вечные, почти все они сейчас тают, смысл проекта — сохранить информацию о них для будущих поколений, — продолжает Нелли Елагина. — Почему Антарктида? Первое — там пока холодно, если отключат электричество, лед не растает. Бывали случаи, когда происходили сбои на электростанциях и лед погибал. Как-то в московской лаборатории кто-то выключил свет и керн 2009 года «уплыл». Это очень обидно, потому что экспедиция сложная и дорогая. Второе — эта территория вне политики, она никому не принадлежит. Керны, отправленные в хранилище, по условиям проекта, никому нельзя трогать до 2030 года. Потому что развиваются методы, которые позволяют для анализа керна не разрушать его. Сейчас, если ты «растаял» керн, — всё, на ошибку нет права.

Коммунизм, 3G-камень и особенности полевой науки

Быт на гляциологической станции спартанский. Спать — в деревянных домиках на полу в спальниках, мыть посуду — в горной реке с температурой три-четыре градуса. У реки большой валун, который здесь называют 3G-камнем, это единственное место, где можно поймать сеть.

— На этом камне можно посмотреть почту, купить билеты на самолет и поступить в магистратуру, — перечисляет Виктор Поповнин.

Домики довольно новые, их сюда доставили на вертолете десять лет назад. В 2009 году всю базу разрушила лавина. Никто не пострадал, но сезон ученые провели в палатках.

Вид на окрестности станцииФото: Евгения Жуланова для ТД

У главного домика стоит мачта с красным флагом СССР. Ольга, жена Поповнина, шутит, что лагерь живет как при строительстве коммунизма. Все держится на энтузиазме и бесплатном труде добровольцев. Виктор Поповнин говорит, что флаг для вертолета, чтобы он видел направление ветра при посадке. Но идеи коммунизма, правда, поддерживает. Поповнины вообще воплощение образа советской интеллигенции, у которой было принято ездить в альплагеря на Кавказе и ходить «тридцатку» к Черному морю. Еще Ольга — арфистка в московском оркестре, «лирик» в противовес мужу «физику». О леднике говорит поэтично, вроде «после грозы Джанкуат пахнет свежим арбузом».

— Запах озона, — поясняет Поповнин.

В 70-е они познакомились в круизе на Волге. Через пару недель Ольга приехала на эту станцию. С тех пор каждый сезон приезжает волонтером на пару недель. Готовит, следит за домиками, пока все на леднике.

Вечером мы жарим с ней оладьи на кухне. Она показывает фотографию из 80-х. Молодая женщина с длинными черными волосами играет на арфе на лугу в горах. В каком-то сезоне инструмент вертолетом доставили вместе с приборами. Сын Поповниных тоже рос здесь. Первый раз его взяли в горы, когда ему было полтора года. После школы он выучился на гидролога. Поповнин ездит и на другие ледники, например в Киргизию, в Аргентину. Но с Джанкуатом у него связано больше личного.

История этой станции типичная для полевой науки в России. Ученых, которые едут куда-то в горы, в глушь, на дикие острова заниматься исследованиями за маленькие деньги, бесплатно, вопреки трудностям, много. Станция на Джанкуате пережила распад СССР не по каким-то рациональным причинам, а потому, что есть ученые, которые любят это. Чаще истории с таким сюжетом встречаются про ученых советской школы.

— Станция выжила в 90-е на энтузиазме Виктора Владимировича. И на энтузиазме других людей, — говорит Афанасий Губанов. — Но его воля — главная причина, почему мы не потеряли ряд наблюдений. Забросили бы этот ледник совсем? Думаю, нет, несколько лет не было бы наблюдений. А потом его забрал бы Институт географии.

У Виктора Поповнина нет очевидного преемника. На Джанкуате специализируется не больше 30 человек. В разные годы были те, кто подходил на эту роль, но потом они сделали карьеру в других направлениях. Афанасий Губанов пишет кандидатскую по этому леднику, но он аспирант, а не сотрудник кафедры, поэтому не может руководить станцией.

— Отвечать за станцию может только сотрудник факультета, — объясняет он. — Просто взять и создать новое место на кафедре нельзя, директива должна идти из Минобразования. Ради аспиранта никто не будет заморачиваться и просить место. Ставки освобождаются редко. Обычно только когда кто-то умирает или уходит на пенсию. Ученые живут и работают долго, потому что у них есть интерес к жизни. У нас есть преподаватели за 80 лет, мозги у них лучше, чем у некоторых молодых людей.

Исследования на леднике, считает Афанасий, не прекратятся.

— Если Поповнин перестанет сюда ездить, ледник не бросят. Первое время, наверное, будет хаос, а потом что-то организуется. Но того, кто готов столько же вкладывать в это место, пока нет.

Еще больше важных новостей и хороших текстов от нас и наших коллег — в телеграм-канале «Таких дел». Подписывайтесь!