Дед Мороз и все, все, все

Андрей Турицын превращается в Деда Мороза в середине декабря. В другое время года он музыкант и мастер на все руки — в его старичке-«фольксвагене» на заднем сиденье чемоданчик с инструментами, микрофоны, шнуры, стопка дисков.

— Какой у вас голос красивый, густой. Что поете?

— В основном советскую эстраду. У меня классический баритон. В юности я жил в Смоленске и брал уроки у знаменитой Ольги Воронец. Она поставила мне голос, научила округлять звук. В детском доме же как: не фальшивишь — и молодец, а на самом деле все сложнее… Теперь я помогаю раскрыть голос поющим ребятам в наших подшефных детских домах. В первую очередь в тех, где я вырос.

В чаще волшебного леса. Детдом

Мама отказалась от Андрея сразу после его рождения. Спустя много лет, когда Андрей найдет мать, ему наконец-то станет понятно, почему она так поступила. Ее звали Фаина — первая красавица в своем селе, забеременела от заезжего солдата. Мать Фаины пригрозила: с ребенком в подоле домой не возвращайся.

Фаина пыталась избавиться от беременности народными способами, но малыш крепко держался за жизнь. Когда живот вырос настолько, что скрывать его стало невозможно, доведенная до края молодая женщина наелась таблеток. Попала в больницу с отравлением, и там 20 июня 1973 года на свет появился семимесячный Паша Турицын, которому в детском доме дали другое имя — Андрей.

Фаина вернулась домой, поболела, помучилась совестью, а потом вычеркнула этот эпизод из своей жизни — и ей казалось, что навсегда.

А Андрей пошел проторенной сиротской дорогой: дом малютки, два детских дома. Первый Андрей считал родным — это было величавое немецкое здание посреди леса. Зимой в снегу все казалось настолько волшебным, что детдомовцы искренне верили, что именно в чаще их леса живет Дед Мороз. И уже с лета ждали Новый год — он был для них праздником номер один. Когда же Андрею исполнилось восемь лет, он получил и второй праздник — день рождения.

На лето всех его одноклассников разобрали родственники или приемные семьи, и в детском доме оставалась горстка совсем уж никому не нужных ребят. И среди них Андрюша Турицын — светловолосый худенький солист сиротского хора. Однажды воспитательница вручила ему набор машинок, шахматы и книжку про космос. Андрей онемел от неожиданного богатства — с чего это вдруг? Не Новый год же.

— У тебя сегодня день рождения, — сказала воспитательница. — Это твой личный праздник. Запомни его.

И Андрей накрепко запомнил 20 июня 1981 года как день обретения личного праздника — и день, когда старшие детдомовцы «отжали» его — такой хороший — подарок.

Это была первая ступень инициации. А спустя год, осенью, Турицын получил второй жизненный урок: поверил, что зло наказуемо. В их детдоме одна молодая воспитательница организовала вокруг себя группу старших детей, которые по ее указке измывались над другими воспитанниками. Например, в тихий час полагалось накрываться одеялом с головой. Дышать было тяжело, а если приоткрыть одеяло и придержать рукой, по руке тут же прилетало ремнем или палкой. К этим издевательствам дети привыкли, старались не попадаться на глаза «карательному отряду». Но однажды детдомовцы приехали полоть картошку, мальчишки на грядках баловались, и молодая воспитательница в раздражении огрела одного из них тяпкой. Удар пришелся по голове, парень упал и умер.

— Нас было четверо, кто это видел… Шло следствие, воспитательница пыталась нас подкупить. Но мы столько от нее натерпелись, что рассказали правду. Воспитательницу посадили, а наш детский дом расформировали: была суровая зима, и отопление не выдержало. Нас перевели в Багратионовский детский дом, в город. Как мы скучали по лесной школе! Несколько лет туда убегали, просто чтобы посидеть в тех стенах. Возвращали нас с милицией и, конечно, как нарушителей дисциплины лишали новогодних подарков…

Мама — первое слово. Скитания

После детского дома Андрей Турицын поступил в Смоленский техникум судостроительного и радиолокационного оборудования. Поскольку всегда хорошо рисовал, начал подрабатывать в артели художников: делал палехскую роспись на шкатулках и ларцах, писал иконы. Период был счастливый и сытный, даже удалось скопить немного денег на будущее. Еще Андрей пел в техникуме, начал брать уроки при консерватории, серьезно думал о сцене.

Но пришел 1991 год, все посыпалось — в стране и в жизни Андрея: учеба закончилась, на работу по специальности устроиться было невозможно. И комнату в общаге попросили освободить.

Андрей купил билет на поезд в Калининград, по дороге у него украли заработанные на живописи деньги и паспорт. Чтобы сделать новый паспорт, нужна прописка, а чтобы сделать прописку — паспорт. Наверное, надо было добиваться, стучать во все двери, но бывший детдомовец растерялся. Скитался какое-то время по знакомым, разгружал ящики, спал в каморках, потом попал к Монике Петровне — руководительнице немецкого фонда, что кормил горячими обедами российских бедняков. Андрей тоже там питался, а поскольку не пил и следил за собой, его пригласили поработать.

Турицын сдружился с Моникой, рассказал о себе и о том, что мечтает найти родных… И Моника нашла его маму, Фаину Турицыну. Женщина работала на рынке, у нее был свой бизнес — несколько ларьков с полуфабрикатами.

Моника долго отговаривала Андрея от встречи, но тот стоял на своем. Выбрали день, предупредили Фаину. Андрей пришел гораздо раньше, стоял в стороне и смотрел, затаив дыхание. Мама выглядела лучше, чем он мог себе нафантазировать: невысокая, плотненькая, очень симпатичная брюнетка. Андрей прислушивался к ее разговорам с покупателями, присматривался к жестам…

Он знал: все, что случилось, — беда молодости и судить здесь — последнее дело. Так и стоял, пунцовый, дрожащий, пока Фаина не окликнула: «Андрей? Ты же Андрей? Подойди!»

Он подошел. Нет, не обняла. Прятала глаза и суетилась. Протянула бутерброд с колбасой, снова суетилась, почти ничего не спрашивала. Потом пришла ее младшая сестра. Женщины закрыли ларек и поехали все вместе домой к Фаине — знакомить Андрея с отчимом и двумя сводными братьями.

Семья жила в достатке, только мира не было. И старшего брата приняли с непониманием: зачем пришел? Чего ему спустя столько лет надо?

Когда через неделю Андрей снова постучал в мамину дверь, Фаина встретила его растрепанная и расстроенная. И тут же, на пороге, вывалила страшное: что он ей тогда еще был не нужен, а сейчас — тем более; что с его вторым появлением жизнь снова покатилась под откос; что, если бы можно было отмотать назад, лучше бы и его не было, и самой Фаины…

Она кричала и рыдала. Андрей вышел, дошел до автобусной остановки и там упал.

Два месяца после того падения исчезли из памяти — у двадцатилетнего парня случился инсульт. Девять месяцев Андрей пробыл в больнице. Помогал ему все тот же немецкий фонд: закупал лекарства, прислал ухаживать за больным сестру Анну, монахиню католического монастыря. Она кормила Андрея, разминала непослушные руки, заставляла делать зарядку и учила молиться о выздоровлении. А оно ему было необходимо, потому что после инсульта в мозгу у парня поселился арахноидит — воспаление паутинной оболочки мозга, которое влечет за собой образование спаек и кист. Андрея ждали сильные головные боли. И какие еще отделы мозга затронет болезнь, спрогнозировать было сложно. Но можно было надеяться на чудо. И ждать.

— В тот период мы много говорили о Боге, и я, если честно, хотел после больницы уйти в монастырь. Меня приняли в католический приход, потом я жил при христианской церкви. Но недолго — ночевал зимой в холодном сарае и загремел в больницу уже с почками. Лежал и думал: как же я устал так жить, когда же все это закончится?

— Мама так и не появилась?

— Они не знали, что со мной. Не прихожу — и хорошо… Мама появилась через десять лет. Тогда я уже был женат, у меня родился сын. И жена, тоже сирота, настояла, чтобы у Паши была бабушка. Я не был против. К тому моменту погиб в пьяной драке мой средний брат, вел разгульную жизнь младший. Отчиму мама была не нужна, а она тогда уже серьезно болела диабетом, ее надо было возить в Калининград на гемодиализ. Я возил, мы семьей навещали ее в больнице, были с ней до последнего дня. Она все плакала и плакала. А я давно ее простил. Ждал только, чтобы хотя бы раз вскользь она назвала меня сыном. Но нет…

— Вы сына Павлом назвали из-за мамы? Она ведь вам при рождении такое имя дала?

Андрей улыбнулся и покраснел.

Капля солнца в холодной воде. Интернат

С двадцати пяти лет в жизни Андрея Турицына начали происходить чудеса. Словно из-под земли стали появляться люди, готовые ему помочь просто так, безвозмездно. Парню восстановили паспорт, селили при больницах и социальных центрах, помогали с работой. Он удивлялся, а потом понял: наверное, сестра Анна за него молится или Дед Мороз стал наконец доносить подарки.

Впрочем, своим благодетелям Андрей тоже платил добром: рисовал стенгазеты, организовывал праздники для обитателей больниц и домов ветеранов.

К двадцати семи годам он и сам стал постоянным жильцом дома-интерната для престарелых и инвалидов. Дом находился в Светлогорске и назывался «Мечта». И для Андрея он тогда действительно оказался местом, где сбылись мечты: там он вырос в творческую личность и встретил Ольгу.

Восемнадцатилетнюю девушку-сироту перевели из детского дома в их интернат. Андрей помнил ее еще по музыкальному фестивалю в Советске: Оля так волновалась, что ее красивый голос вместо микрофона уходил в землю. И руки дрожали, и платье на тонкой фигуре сидело нехорошо — Андрею хотелось подбежать к ней и все исправить. И платье, и руки, и голос поставить так, чтобы его все-все услышали. Он-то знал, что Ольга поет лучше всех.

В интернате они стали выступать вместе. Потом поженились, родили двоих детей — Пашу и Валерию. Теперь все праздники семья отрабатывает полным составом.

В Светлогорске их шутя называют «турицынским праздничным подрядом», а Андрея очень уважают.

И есть за что.

Сила в правде. Своя квартира

Когда Ольга забеременела, в интернате всполошились: ладно когда еще обитатели дома престарелых женятся, но чтобы детей рожали — извините!

— Начался прессинг, требовали сделать аборт. И я тогда сказал: за своего ребенка любому перегрызу глотку. По закону отвести на аборт имеют право, только если человек признан недееспособным. Нас отправили на комиссию по планированию семьи — там согласились, что мы оба дееспособные. На время нас оставили в покое, Ольга родила, и снова проблема: прописать ребенка в доме престарелых нельзя. А тогда даже гражданство без прописки не давали. Нам предложили сделать ему инвалидность, но я опасался, что, как только его признают инвалидом, заберут и определят куда-нибудь. А сын здоров! Пришлось пройти несколько комиссий, обратиться в суд, и только тогда его прописали.

Спустя три года Турицыны начали бороться в суде за свои права на квартиру, которая была положена им как сиротам. По закону Калининградской области сирота мог обратиться за решением квартирного вопроса дважды: в восемнадцать лет и в двадцать три года. В юности Андрей этого не знал и время упустил, но по закону РФ возрастных ограничений не было. Первый суд Турицын проиграл, подал апелляцию в областной суд и уже туда пригласил журналистов: приехали НТВ, «Человек и закон», организации по защите прав детей-сирот. Андрей сам выступал долго и горячо, и на этот раз суд он выиграл. В 2013 году ему дали двухкомнатную квартиру.

— После этого я помог еще пяти сиротам получить квартиры, ездил с ними на суды уже как председатель общества людей с инвалидностью «Георгенсвальде». Вначале я входил в обычное российское общество инвалидов, потом перешел в наше, местное. Но когда директор собрала со спонсоров деньги на праздник и укатила на эти деньги в Геленджик, понял, что надо делать все самим. Сплотил вокруг людей, которым я доверяю, и мы теперь занимаемся всем: от благотворительных поездок в детские дома до юридической поддержки и защиты интересов в судах.

— От нашего общества мы сделали двенадцать международных пленэров — это когда люди с ограниченными возможностями здоровья собираются за городом, в пансионате, и под руководством художников рисуют. На таком пленэре была женщина без ног, которую мы забрали на пике тяжелого депрессивного состояния. У нее умер муж, она сидела дома одна, и начались навязчивые мысли о самоубийстве, за десять дней мы ее вытащили. И если б не пандемия, мы бы и дальше рисовали.

— Я читала в сети скандальную историю, которая произошла весной 2020 года: жильцов светлогорского дома престарелых и инвалидов «Мечта», в котором вы когда-то жили, перевели в пансионат, а на месте дома престарелых сделали ковидный обсерватор. После переезда на новое место один жилец выбросился из окна пятого этажа. Власти говорили, что у погибшего были проблемы с психикой. А вы активно заступались за него и вообще за стариков, говорили, что причина — в плохих условиях содержания. В сети есть ролик, в котором вы сравниваете этот переезд с издевательствами фашистов…

— Я не отказываюсь от своих слов. И на меня за мои высказывания эти власти уже подали в суд, в январе он должен состояться. Но я ничего не придумал. Многие из этих людей продали свои квартиры, чтобы на вырученные деньги жить в доме престарелых — это был их дом с их холодильниками, швейными машинками, картинами на стенах. Я жил с этими стариками тринадцать лет. И потом они мне звонили уже как председателю общественной организации «Георгенсвальде» — плакали, просили помощи. Они писали жалобы, но власти остались к ним глухи. Стариков все-таки перевели в пансионат, где столовая находилась в другом корпусе — а для опорников это огромная проблема. Потом туда занесли ковид, начались смерти. Кому был нужен этот переезд? Почему нельзя было сделать обсерватор в пансионате, а стариков не трогать? Если честно во всем разобраться, сразу будет понятно, кто в выигрыше. Деньги-то на борьбу с ковидом выделялись немалые.

— Андрей, вы так смело обо всем говорите…

— А чего мне бояться? Во-первых, я говорю правду, и все ее могут подтвердить. Во-вторых, я вырос в государственных стенах. Видел, как все там устроено: от детских домов до домов престарелых. У нас воруют везде.

— Но у вас же тяжелое заболевание, наверное, как-то себя надо ограждать от стрессов…

— В нашей стране это невозможно, — смеется. — О болезнях я стараюсь не думать. Бывают, конечно, сильные головные боли. Плохо, когда они начинаются накануне выступлений — тогда ем горстями таблетки. А так — ну прохожу обследования время от времени… Да что мы все о плохом? Пойдемте уже чудеса делать! Новый год же!

И мы вошли в деревянный, словно пряничный, домик, украшенный резьбой и снежинками, — посольство Деда Мороза.

О Деде Морозе замолвите слово. Посольство в лесу

Дедом Морозом Андрей стал пятнадцать лет назад. Начал с малых площадок в Светлогорске, а теперь дорос до гастролей в Польшу — ездит туда как русский брат святого Николая. Говорит по-польски и даже поет. А в городе Вронки Турицына знают еще благодаря рекорду Гиннесса, который Андрей поставил, когда за семь часов нарисовал на пятидесятиметровом заборе детского сада картину о смене времен года. Помимо этого, Андрей расписывает частные дома — летом. А зимой приходит в эти же дома в костюме Деда Мороза.

Два года назад у Мороза-Турицына в парке Янтарного периода появилось свое посольство, куда может прийти любой желающий: принести письмо с заветным желанием, поговорить с Дедушкой, спеть с ним или даже, что нередко бывает, пожаловаться на судьбу.

— Парк Янтарного периода — проект нашего депутата и бизнесмена Сергея Зайцева. Он очень достойный человек — первый участник и спонсор всех проектов общества инвалидов «Георгенсвальде», при его поддержке мы со Снегурочкой поздравляем многодетные семьи, детей с инвалидностью и делаем всякие разные чудеса. Чудо хотите?

— Конечно хочу!

— Вы пока загадайте желание, настройтесь.

Андрей Турицын скрылся за синим серебристым пологом и вернулся уже в облике Деда Мороза. Костюм его был украшен янтарем и стразами — все это переливалось в свете электрических свечей и гарантировало чудо.

— Ну, внученька, давай свое желание! — пробасил Дедушка.

И я громко перечислила: хочу, чтобы закончился ковид, открыли границы, люди стали добрее, а власти — честнее и чтобы новости были хоть немного веселей.

Дед Мороз стукнул посохом, на посохе засиял и закрутился волшебный шар, и я поняла: желание сбудется. Может, не в этом году, но сбудется точно.

— Дедушка, вот мы, простые смертные, можем попросить у вас чудо. А вы к кому за чудом обращаетесь?

— Два года назад написал письмо нашему главному Деду Морозу в Великий Устюг. Рассказал немного, как мы тут работаем, приложил видео и попросил себе новую шубу. Очень надо было вторую, на смену — дети-то на мне виснут, шуба быстро пачкается. Ждал-ждал ответа, а потом мы собрались и сами сшили шубу, расшивали янтарем и стразами два месяца! Но вышла, сами видите, хорошо.

— Получается, письмо сработало. Шуба-то есть! Что бы вы в этом году попросили?

— Ну, может, семейную отечественную машину бы попросил. Моему-то «фольксвагену» уже четвертый десяток пошел, а у меня в нем и мастерская, и студия… А из волшебного — здоровья бы попросил, справедливости и легкой судьбы детдомовским детям. Из детских домов в мое посольство приходит много писем. На них часто отвечают помощники Деда Мороза, а самые проникновенные я беру на себя.

— А что значит «проникновенные»?

— Это когда дети просят найти их родителей. А я же знаю, чем это может кончиться… Поэтому на такие письма стараюсь отвечать с глазу на глаз. Посажу малыша на коленки, дам погладить бороду и говорю: «Понимаешь, мой маленький друг, поиск мамы — дело серьезное, ответственное, тут не всякое волшебство поможет…» И потом что-то говорю: что надо подрасти, самому стать немного волшебником. Разные слова ищу. Но в конце разговора мы всегда улыбаемся. Это обязательно нужно сделать, чтобы ребенок улыбнулся в конце, — иначе какой я Дед Мороз?

Редактор — Инна Кравченко

Еще больше важных новостей и хороших текстов от нас и наших коллег — в телеграм-канале «Таких дел». Подписывайтесь!