Хрустальная и заветная

Уже почти год, как из-за катаракты Александр живет «в молоке», едва различая пятна света. Двигается он очень медленно и осторожно. Из дверей приюта «Покровская община» Александра выводят два человека, и, нащупывая стул, он сразу спрашивает, есть ли второй, потому что ему будет неловко сидеть, если собеседнице придется стоять.

Александру шестьдесят восемь, хотя выглядит он намного старше. Его родители родом из Петербурга, но родился он в Сухуми. С улыбкой говорит он о традиционном кавказском воспитании, внутреннем кодексе джентльмена и, долго оправдываясь и извиняясь, просит разрешения закурить. Из храма поблизости раздается колокольный звон.

«Прошу прощения, — говорит Александр. — Можно мы сперва послушаем колокола, а потом начнем?»

«Как Бог даст»

После двух часов разговора я понимаю, что даже эта просьба стоила ему немалых усилий.

Александру неловко почти за все, что он мог бы о себе рассказать. Передо мной сидит человек, старающийся быть максимально деликатным и не причинять никому беспокойства.

В приюте «Покровской общины» он живет всего лишь  полтора месяца, причем не обращался за помощью самостоятельно — он даже не знал, что такое место существует. Его туда привело руководство ночного приюта в Обухово, где он несколько месяцев жил в спартанских условиях в палатке, надеясь, что «справится со зрением сам». Как именно ослепший человек  собирался справляться, совершенно непонятно, потому что на все вопросы о его быте Александр отвечает: «Да потихоньку, как Бог даст». Слепнуть он начал примерно полтора года назад. Человек без зрения и без документов до последнего пытался заботиться о себе самостоятельно. О жизни до ночлежки рассказывать не хочет. Упоминает только, что в частном порядке работал консультантом  по антиквариату: антиквары и коллекционеры обращались к нему, когда нужно было установить подлинность каких-то произведений искусства или разузнать их историю.

Честь и принципы

— В какой момент все пошло не так?

— Ну это не один переломный момент. Много их таких было, моментов.

У Александра формально — только среднее образование. После школы он попал на службу в Балтийский флот, отучившись перед этим семь месяцев в киевской «мореходке». В 1979 году переехал в Ленинград, и там оказалось, что в новом паспорте записана новая фамилия, — переврали одну букву.

— Понимаете, есть такое понятие, что ребенок, если он был рожден в любви и получил имя свое в именины, обретает ангела, который должен быть на правом плече, и потом вдруг этого ангела поменяли… Сложновато, видимо, приходилось тем, у кого имя ангела было изменено. А тут буква в фамилии. Я метафорически так…

Я спрашиваю Александра, почему он не поменял паспорт, не стал исправлять ошибку.

— Я жил как сыр в масле, — говорит он. — Я об этом и не думал никогда. Как раз такое время было, что многие договоренности были устными, даже по телефону финансовые вопросы решались. Контракты заключались чисто по-купечески, на словах. Подпись приходилось ставить не просто редко, а очень редко.

— Как вы остались без документов?

— Часть утерял. Часть изъяли… но это не для печати, наверное. Обходился.

С этим новым паспортом Александр через год уехал работать на «стройку века», Байкало-Амурскую железнодорожную магистраль, и провел там девять лет.

«Я молодой был, горячий. Уезжал просто… куда подальше. У меня уже было два или три романа, которые закончились… ничем. Дети есть. Должны быть. У них моя фамилия. Но я с ними не знаком. Так сложилось. Я и уехал. Пользу хотелось приносить, своими руками там… помочь. Там другая жизнь, другие отношения». 

Александр приехал в Ленинград со своими романтическими представлениями, надеждами. Постепенно через знакомых влился в богемную жизнь — проводил время в «творческой тусовке», андеграунде знаменитого «Сайгона», был знаком со многими представителями творческой интеллигенции, начиная от «митьков» и заканчивая театральными режиссерами. Вспоминает, что реальность не совпала с его представлениями, с его кавказским идеализмом: «Жизнь эта вся богемная… интересно, но потом я понял, что это не мое».

Своего жилья у Александра не было. До отъезда в Сибирь он жил «где бог даст»: «Снимал, у друзей, у знакомых жил, на дачах — где угодно, в то время не было никаких проблем. Для меня это не было препятствием, чтобы существовать». Через девять лет Александр вернулся с БАМа с формальной наградой за работу, юбилейной медалью, и взялся за предпринимательскую деятельность. 

— Сперва занимался восстановлением архитектурных памятников — пытался находить какие-то архивные документы, чертежи, эскизы. Потом это оказалось мне не по силам. Потом занимался издательской деятельностью и прочее, прочее, прочее… как член кооператива. 

АлександрФото: Лиза Жакова для ТД

— А почему не пошло?

— Потому что все, что было обещано со всяких трибун… Оказалось по-другому. Гайки стали закручивать, новые люди пришли. Понимаете, я патриот, я не против жить в государстве, но социалистическая система — это одно, а кооперативное движение — совсем другое. Мне нужна была независимость, но финансовая — в самую последнюю очередь.

Через час после начала нашей беседы снова звучит колокольный звон. Александр тревожится: сейчас 13:00, время общей молитвы. Я предлагаю ему прерваться и продолжить позже, но он говорит, что в молитве традиционно участвуют все обитатели приюта, и он своим отсутствием, наверное, нарушает правила и создает неудобства. Я объясняю, что сотрудники готовы к его отсутствию, что никто не возражает. Александр успокаивается.

В разговоре  он аккуратно избегает «щекотливых» тем и подробностей о своей коммерческой деятельности в молодые годы. Заверяет, что, как Остап Бендер, «чтил уголовный кодекс», не нарушал, не привлекался. С интересом слушаю об антиквариате и букинистике, которыми Александр в свое время занимался в частном порядке и по большей части как консультант.

— Я библиотеки на заказ собирал. А когда ты собираешь библиотеку, надо хотя бы процентов семьдесят ее прочесть. Знать, что в ней. У меня формально дипломов и ученых степеней нет. Я поступал много раз, но мне сразу сказали, что диплома у меня никогда не будет.

— Почему?

— Потому что я отказался от сотрудничества. С такой… Командой Глубокого Бурения, знаете? (имеется в виду КГБ, — прим. авт.) Предлагали несколько раз. Что такое «сотрудничество», вы представляете? Стукачество, подставы. А кто не готов стучать или барабанить, того и наказывают. Но я особо давления не ощущал на себе, диплом только получить не дали… Боком мне мои понятия выходили, собственные. Видите, мальчики, которые воспитывались на Кавказе, они совсем другого сложения, нежели мужчины европейской части России. Честь, принципы. Не всем понятно.

Александр много говорит о творчестве, цитирует классиков — Челлини, Вийона, Булгакова — рассказывает о редких изданиях, которые прошли через его руки, об иллюстраторах, тиражи книг которых уже почти нигде не найти.

— А вы — художник в широком смысле слова?

— Да куда там, помилуйте… Я так, арабески на манжетах записывал, и все. Лет с двенадцати стишки писал понемногу, для себя. Что такое поэзия в моем понимании? Это когда руки чешутся и не можешь спать по ночам. А я не так, я не поэт никакой. 

Александр рассказывает, как еще подростком дал другу, поэту, почитать свои «стишки». Друг взял подборку и отправил ее в журнал «Юность». Через какое-то время в почтовом ящике Александра оказался толстый конверт со свежим номером журнала. Там были напечатаны два или три его стихотворения, а на обложке стоял автограф главного редактора.

Я спрашиваю Александра про жизнь в приюте и, в частности, про занятия с подопечными. Он говорит, что с жильцами приюта работает прекрасный психолог и это помогает ему «что-то переосмыслить». 

«Этот психолог, она очень тонко все чувствует. Видно, что читала и Выготского, и Рубинштейна, и другие фундаментальные труды. Мне приятно общаться. Она еще работает где-то с больными детьми, которых нужно ставить — в хорошем смысле слова — на ноги, фундамент им давать. Я очень… интересуюсь».

Сны и явь

—Александр, расскажите, как вы тут живете, в приюте?

— Как я живу… Существую. Полной жизнью это нельзя назвать. Для меня сейчас жизнь — это мечты и сны. Тут просто замечательно. Мне вот здесь подарили радиоприемник с наушниками — я слушаю. Мысленно могу читать, вспоминать, что прочитано. Рисуют здесь, занимаются, но я не могу, не вижу.

— А лепить?

— Лепил бы, наверное, но пока нет таких занятий.

— Что поменялось, когда вы здесь оказались?

— Мое мировоззрение несколько поменялось. (Смеется). Угол, с которого смотрят на факты. Я готов многое переосмысливать, пересматривать свои внутренние каноны. Понял, что могут помогать человеку.

Александр пришел в приют с маленькой сумочкой и старается обходиться только тем, что у него есть. Кажется, что просить и озадачивать он не способен физически. Поэтому он живет без паспорта и прочих документов. Поэтому он не обращался за медицинской помощью, когда начал стремительно слепнуть, — не только из-за отсутствия паспорта и полиса ОМС. Поэтому его вещи — «большие сумки» — хранятся где-то у знакомых: Александр не смог просить помощи для себя, но очень хотел сберечь свою небольшую коллекцию редких изданий.

«Видите ли, есть вещи, которые надо сохранять, передавать их дальше. Это наследие, общее», — говорит он.

«Покровская община» добилась для Александра операции  на глазах, а тем временем ему восстанавливают документы. Процесс этот займет не один месяц. Самостоятельно незрячий и одинокий человек физически не может пройти все инстанции, чтобы хотя бы восстановить паспорт, особенно учитывая ошибку в фамилии.

После беседы с Александром я разговариваю с Вероникой Багровой, руководителем социальной службы «Покровская община».

— Понимаете, — говорит она. — Он такой тихий, ни о чем не просит. Мне по большому счету все равно, как он жил раньше, мне важно помочь ему сейчас, когда он уже не может помочь себе сам. У нас таких, без документов, много. Я уже знаю, куда идти, как продавливать, чтобы все это восстановить. Операция опять же, — мы договариваемся, врачи это делают просто потому, что помогают таким организациям.

— Что будет после операции?

— Будет здесь жить, восстанавливаться, пока мы документы делаем. Это долго, до полугода. А потом — если будет видеть и захочет уйти — поможем, отпустим. Но вообще у него есть основания для инвалидности, ее нужно оформить. А если и операция мало пользы принесет, инвалидность оформляется обязательно, и он будет жить в интернате, под постоянным присмотром. У нас уже были незрячие подопечные. Опыт большой. Это люди, которые просто погибнут, если их бросить. У них никого нет. Иногда бывают сложные ситуации, когда документы не восстановить, но мы таких людей не бросаем тоже, переводим их на постоянное проживание — в «Покровскую обитель», например, или в государственные учреждения.

— Александр говорит, что здесь проходят занятия по рисованию. Может быть, он мог бы лепить, раз не видит? Он сказал, что хотел бы.

— Вы знаете, а на занятиях он ни разу не попросил. Мы же проводим занятия по лепке. У нас все есть. Но он не просит никогда ни о чем. Я поговорю с арт-терапевтом, чтобы она принесла глину. Мне кажется, он поэтому в таком положении и оказался, что не просит никогда. Он не умеет. Он не первый такой у нас.

Мечта не для печати

— Александр, если операция пройдет успешно, что вы будете делать?

— Да справлюсь… Хочу снова редкие книги собирать. Это такой, знаете, багаж… его хочется сохранить, передать, поделиться. Чтобы люди знали, читали.

— А если нет?

— Я об этом не думал. Не хочу. Чем больше о разном думаешь, тем чаще оно случается. Даст Бог, буду видеть.

— Александр, у вас есть мечта?

— Хрустальная и заветная? — он смущается, задумывается.

— Да.

— Мне кажется, это не для печати.

Я выключаю диктофон. Александр отвечает. Медленно, вдумчиво. Услышав ответ, я прошу разрешения все же написать его в статье. Александр, смущаясь, соглашается.

— Есть дети… которые или с рождения с заболеваниями тяжелыми, или уже потом заболели. Я очень хочу им чем-нибудь помочь. Чтобы им было легче. Не знаю чем. Толку от старика…

Александр поправляет кепку. Трет нос. Глаза немного блестят.

— Саша, скажите честно, когда вы последний раз плакали?

Пауза.

— Я не помню. Не помню. Буба Кикабидзе в фильме «Мимино», помните, говорил: «Мужчины не плачут, мужчины обижаются».

— Вы обижаетесь?

— Нет, бог с вами. На себя разве что.

— Если вы отсюда уйдете, куда вы пойдете?

— Придумаю что-нибудь. На родину мне ехать давно не советуют. Да там и не осталось у меня никого из родных. Родители умерли. Племянники должны быть, но я как из дому уехал, так ни с кем не виделся. Даже к маме на похороны не успел.

— Куда бы вы хотели попасть еще раз?

— На Новый Афон. Там остались оливковые рощи.

— Если вернется зрение, что первым делом перечитаете?

— Михаила Афанасьевича [Булгакова], наверное.

— Как так вышло, что вашим вещам, вашим «большим сумкам» место нашлось, а вам — нет?

— Ну… Я просто никогда не хотел никого напрягать, понимаете? Это мои испытания, я их должен пройти.

На момент выхода статьи Александру прооперировали один глаз. Сейчас он им видит. Впереди вторая операция и реабилитация. Такая помощь людям, неспособным позаботиться о себе самостоятельно, возможна благодаря работе «Покровской общины», и любое пожертвование  подарит шанс тем, чья жизнь зашла в тупик. «Покровская община» не просто подбирает бездомных и беспомощных людей, она помогает им снова жить, надеяться и видеть будущее.  

Еще больше важных новостей и хороших текстов от нас и наших коллег — в телеграм-канале «Таких дел». Подписывайтесь!