Михаил — статный мужчина. Чувствуется армейская выправка: прямая спина, открытый взгляд, скромная одежда в идеальном порядке. Он сидит на неустойчивом табурете на маленькой кухне приюта временного пребывания слегка покачиваясь, чтобы сохранять равновесие. Сидеть ему тяжело: два года назад, в шестьдесят лет, Михаил пережил инсульт. Но узнать об этом смог после того, как попал в приют для бездомных, а до этого скитался по улицам.

«Вот и поплатился»

«Я не думал, что мне будет кто-нибудь помогать. Я же бывший мент. А если мент — плохой человек. Отовсюду только и слышал: “Ментяра поганый”. С этим и живу. Хотя в милицию я попал совершенно случайно: отслужил в армии, шел с другом по улице, нас остановили проверить документы, посмотрели на меня и позвали на службу. Я сначала не хотел, казалось: ну не мое это. А потом согласился — сдал экзамен на отлично, прошел все сложные тесты и по здоровью все комиссии прошел». 

Работал честно, вспоминает Михаил: взяток не брал, служил исправно, дослужился до командира отделения. 

«А вот дома отличился. Подвел меня мой взрывной характер. Узнал, что жена мне изменяет, устроил скандал, ударил ее. Не смог справиться с эмоциями. Для меня предательство семьи — это, знаете, как Родину предать. Я же коммунистом был, верил тогда во все это: честь, долг, ценности. Защищал до безумия. Вот и поплатился». 

«Живу и живу»

С женой Михаила развели, комната, в которой они жили, осталась жене и детям — сын и дочка тогда как раз только пошли в школу. Михаил был прописан в общежитии от работы, но после увольнения из милиции комнату пришлось оставить.

Новую работу в Ленинграде Михаилу искать не пришлось. Друзья предложили поехать на заработки в Лугу — нужно было строить дом прокурору. Лугу Михаил знал хорошо — там был дом его отца, старый, деревянный, но все-таки жилье. Согласился сразу, уехал. Стал подрабатывать на стройках, водителем, потихоньку восстанавливал отцовский дом. А вот до смены паспорта руки не дошли — так и жил с советским.

«Да я как-то и не думал о документах, живу и живу. Чтобы паспорт поменять, надо было в Петербург возвращаться, справки разные собирать, а у меня стройки эти — и не уедешь, нужно же дело до конца довести, денег заработать. Приятели ленинградские ко мне сначала приезжали, а потом перестали. Было дело — сын приезжал. Это лет десять назад. Взрослый уже, техникум окончил. Говорит: “Папа, я тебя и не помню почти”. А я ему рассказывал, как мы рыбу в Финском заливе ловили: я вытащу и ему удочку отдаю, как будто это он сам поймал. Ну посидели, повспоминали, а потом он уехал».

Но одиноким Михаил не был — в Луге он встретил женщину, стал жить с ней в гражданском браке, родилась дочь. С женой отношения со временем разладились, а вот дочерью он гордился: «Комсомолку воспитал, рыбачку, вышла замуж, хорошая девка!» Так бы, наверное, все и шло, если бы не новое несчастье.

«Жду и верю»

Два года назад, весной, дом Михаила сгорел. Кругом поле, сухостой никто не убирает, все жгут траву и мусор прямо у деревни. Михаил ушел на рыбалку, а вернулся уже на пепелище. В доме были все документы, в том числе и паспорт. В Луге восстанавливать отказались — последнее место регистрации было в Петербурге, в общежитии милиции. Сказали ехать в город и начинать собирать справки там.

Михаил поехал, попытался найти знакомых, сослуживцев, но не смог. В отделении, где он работал, тоже все поменялось — документы за давностью лет ушли в архив, никаких связей с того времени не осталось. Деньги быстро закончились, идти Михаилу было некуда — с семьей контакты давно оборвались, а уехать без документов он не мог.

«Я же не знал, что за эти годы так все изменилось. Жил и жил там, в своей деревне. Думал, обращусь в архив на работе, меня вспомнят, все восстановят. А там уже ничего старого не осталось, весь состав поменялся, все в компьютерах. И без паспорта никаких справок мне не предоставляют. Какой-то замкнутый круг. Я помыкался, пожил даже на улице, жил в приюте для бездомных на Удельной».

О жизни на улице Михаил вспоминать не хочет. Начинает нервничать, речь пропадает практически полностью — дает о себе знать перенесенный на ногах инсульт. Говорит, что сам не знает, как это случилось. В больницу он тогда не обратился, поэтому о том, почему у него однажды отнялась речь, а ноги плохо слушаются, он узнал уже в приюте Покровской общины. 

«Весной будет два года, как я в этом месте живу. Не родной дом, конечно, но гораздо лучше, чем на улице. И относятся хорошо. У нас тут все строго, как в армии: занятия всякие, обед по расписанию. Некогда расслабляться. Главное, что начали разбираться с моими документами, пишут запросы, пытаемся восстановить паспорт. Должен быть прогресс, рано или поздно. Вот жду и верю».

«На вере тут держится очень много, — подтверждает Галина Клишова, старшая сестра Покровской общины и приюта. — Просто потому, что без нее иногда руки опускаются. История Михаила вроде бы не самая сложная, но вот уже два года дело с документами не сдвигается с места. Когда мы собрали огромное количество справок и подтверждений и можно было уже подавать на восстановление паспорта, весь миграционный отдел, который его делом занимался, уволился — и все пришлось начинать заново. И так происходит все чаще и чаще. Нет ответа на запрос, теряются целые папки документов. В каждой инстанции тянут и тянут время. Этих людей как будто нет на свете. А им между тем надо где-то жить, что-то есть».

«Посиди спокойно»

По этой причине в приюте Покровской общины люди иногда задерживаются на годы, объясняет Галина. 

«Мы одновременно можем разместить тут восемь человек. За год проходит 25—35. В приюте, что называется, все включено: проживание, питание, работа с психологом, даже арт-терапия. В подъезде устраиваем выставки рисунков. Чтобы другие люди знали, что приют работает, что эта проблема есть — и есть шанс у каждого человека исправить свою ошибку. Приходят к нам семинаристы, разговаривают с подопечными. Важно, чтобы человек осознал свой жизненный путь, смирился, и тогда в жизни будут возможны изменения. Но смириться — самое сложное. Эти люди очень активные, они привыкли биться — иначе на улице не выживешь. Иногда это даже мешает, хочется сказать: “Посиди спокойно, ты столько всего наворотил”». 

Если восстановить гражданство и документы, несмотря на все усилия, не удается, а сам человек — немощный, пожилой и больной, ему предложат перебраться жить в Покровскую обитель — этот проект, как и приют, существует на пожертвования.

Право на чудо

«Если бы в больших городах была централизованная помощь бездомным, если бы при вокзалах размещались SOS-центры, где человек мог бы получить консультацию, где поесть, где переночевать, где помыться, у приюта временного пребывания не было бы постояльцев, — уверена Галина Клишова. — Бездомных не жалко — это установка, прочно закрепившаяся в обществе. Жалко женщин, детей, котят, бездомные виноваты сами». 

Михаил, прихрамывая, провожает нас к двери, но вдруг задумывается и спрашивает: «Может быть, я все-таки не плохой человек?»

Нам кажется, что у взрослых людей нет права на ошибку. Но право на чудо есть у всех и всегда. Пока существуют такие организации, как Покровская община и ее приют временного пребывания, чудеса происходят.

Стать тем, через кого приходят чудеса и кто помогает всем, кто нуждается в помощи, просто: оформите любое посильное ежемесячное пожертвование на работу приюта временного пребывания Покровской общины. По статистике, в Санкт-Петербурге 50—60 тысяч бездомных, а за год жизни на улице человек может стать инвалидом. Поэтому Покровская община создала проект «Лишние люди», где специалисты занимаются комплексной поддержкой и реабилитацией подопечных приюта.  Любая сумма — это оплата аренды, зарплата социальных работников и психологов, лекарства и реабилитационные материалы для каждого жителя приюта, их право на личное чудо.