«Ты врешь!»

Один из мифов про сексуальное насилие гласит, что педофилы — это страшные маньяки с улицы, которые подходят к незнакомым девочкам и уводят их посмотреть на несуществующих котят или поесть мороженого. На самом деле чаще всего ребенок сталкивается с насильником не во дворе, а в семье или в другом «безопасном» месте. Так происходит в 9 случаях из 10.

Три девушки рассказали «Таким делам» о пережитом в детстве насилии и о том, как отреагировали на их признание близкие, а психолог из проекта «Тебе поверят» объяснила, почему взрослым бывает так сложно принять страшную правду.

Алина, 19 лет: «Мама сделала свой выбор»

Когда мне было пять, в нашу семью пришел отчим. Через год мама забеременела. Отчим сидел со мной дома, пока мама лежала в роддоме, а бабушка была на работе. Однажды он завел меня в комнату и заставил сделать ему минет. Я тогда не понимала, что происходит и зачем это все. Просто надеялась, что все закончится, когда маму выпишут. Но ничего не закончилось. Это продолжалось до двенадцати лет, в двенадцать было первое проникновение.

В том же году один пацан сказал нам в классе, что знает значение слова «педофил»: «Это тот, кто занимается сексом со всеми». Я подумала тогда: «Значит, мой отчим педофил». В этом заключалось все мое сексуальное образование на тот момент.

В тринадцать лет я потеряла родного отца. Тогда у меня все в голове перевернулось. Я думала, а вдруг меня могут видеть те люди, которые погибают? До этого еще умерла одна женщина, с которой я хорошо общалась, тетя моего друга. Вдруг она за мной наблюдает? Это было бы очень стыдно. Когда происходило насилие, всегда об этом думала. А когда отец умер… «Все, — думаю, — это полный п…ец, нельзя, чтобы он видел». Тогда и решила рассказать маме.

Мама с отчимом поссорились, но через два дня он вернулся и все продолжилось. Пока его не было, писал мне в вотсап, спрашивал, зачем я всех обманываю, и говорил, что из-за меня распадается семья. Я чувствовала себя сумасшедшей тогда и думала: «Может, и правда ничего не было?»

О том, что он со мной делал, я говорила маме в разные года раза четыре, наверное. В итоге мне поставили щеколду на дверь, чтобы он не мог заходить ночью. Отличный выход из ситуации.

В одну из ссор мама сказала нам с отчимом: «Вы хотите меня в могилу свести. Это вы все вдвоем придумали, вот и живите вместе». Я не понимала, как с ней об этом разговаривать. Она угрожала мне самоубийством. Сейчас ее «кроет» от моей ориентации. Я лесбиянка. Помню, она кричала на отчима, что он ей испортил дочь, что из-за него я боюсь мужчин. А в мои четырнадцать она говорила: «Ты врешь, такого быть не может». Я плакала. Зачем мне было врать?

Сложно себе верить, когда не верит никто. Я могла размышлять, не сон ли это был, хотя насилие происходило в этот же день днем. В процессе старалась думать о чем-то другом или ждала, пока все закончится. Регулярное насилие прекратилось лет в пятнадцать, наверное. Но лет до семнадцати он предпринимал еще какие-то попытки. Как отчим объяснял свои поступки? Говорил, что это такая любовь. Вот и все.

Не знаю, что на самом деле думает мама. Сначала вроде поверила, потом не поверила, сейчас вообще не понимаю, что с ней происходит. Делает вид, что ничего не было, что мы с отчимом просто не можем найти общий язык. Они все еще живут вместе, кстати.

Он не только насильник, но еще х…ый отец и муж. Оскорблял меня и издевался, обесценивал мамин труд, а еще изменял ей с бабушкой. Я видела из коридора, как они занимались сексом. Потом мама с бабушкой из-за этого поругались. Бабушка всегда отчима защищала, кстати. Говорила, что он старается быть лучше, или что, может, у него детство было плохое. А мне какое до этого дело?

Последний раз мы с мамой обсуждали насилие зимой. Я спросила: «Ты понимаешь вообще, что он столько лет меня насиловал?» Она мне говорит: «Ну понимаешь, у нас общий бизнес, мне тогда придется заниматься заказами. Еще я не очень хорошо вожу машину, а ездить нужно по всему краю…» Серьезно, что ли? Это важнее, чем я? Короче, она сделала свой выбор.

Иллюстрация: Алексей Сухов для ТД

С друзьями мне тоже тяжело бывает разговаривать. Они не то чтобы не верят… Не знают просто, как меня поддержать. Я поделилась с соседкой по комнате, рассказала ей все, а она как будто потом забыла. Говорю, например, ей, что хочу прекратить общаться с матерью, а она спрашивает: «Зачем?» Или часто бывает еще, что люди просто игнорируют. Боятся задеть. А от игнорирования очень страшно, это как раз то, что было в моей семье. Хочется, чтобы люди нашли в себе силы сказать: «Я тебе верю. Что тебе сейчас нужно? Как я могу помочь?» Для меня даже такие простые фразы много значат.

Валерия, 25 лет: «Теперь эта дверь открылась»

Первый раз это случилось до школы. Помню, как сидела напротив мамы и плакала. Было стыдно, казалось, что она меня застукала за чем-то страшным и непонятным. Очень размытое воспоминание. Спустя двадцать лет я узнала подробности от нее самой. Оказалось, я пришла к ней и сказала, что папа что-то со мной странное делает. Мама посадила меня напротив него, отец сказал, что я вру. У меня полились слезы. После этого разговора насилие продолжалось еще десять лет.

Отец был мудаком: бил мою маму, много пил, влезал в криминальные истории. Он изменял, а когда мама предъявляла факты, говорил, что она врет. «Ты врешь» — стандартная для него реакция, поэтому, когда это коснулось меня, он с легкостью ее воспроизвел. Не помню, как отреагировала мама. До двадцати пяти лет я больше этой темы не касалась.

Все вокруг считали отца классным родителем. Он подкупал меня игрушками и другими вещами. Мама тоже думала, что я просто очень его любила: «Ты же сама хотела с ним куда-то ездить». В это время он плавно перетягивал меня от матери к себе, постоянно повторял: «Не будь как мама». Он заложил в меня много злости к ней, теперь я пытаюсь разбираться с этим вместе с психологом.

Отец был умелым манипулятором. Сначала говорил, что мы просто полежим вместе, потом принимал со мной ванну. Позже начал трогать меня, заставлял делать минет. Уверял, что это нормально. Когда я стала подростком, начал планировать проникновение, но каким-то чудом я смогла дать отпор. После отказа он жутко психовал, давил на меня. У них с матерью начались конфликты, в итоге он заявил, что его «больше не любят в этом доме», и ушел от нас.

Как я уже говорила, до двадцати пяти лет я не знала, что мама в курсе, думала, эта тайна уйдет со мной в могилу. Не знаю, как я решилась, просто появилась какая-то уверенность. До этого никому не говорила, а уж ей тем более. Думала, мама будет последней, к кому я пойду.

Когда я пришла к ней, мама сказала, что узнала все из моих дневников. Они с отцом тогда разъезжались, перебирали вещи, вот мама и нашла дневник. С тех пор, мол, она была готова к такому разговору. Но она же не поговорила со мной в тот момент сама! Вообще мама много о чем со мной не говорила. Не знаю почему.

Мама спросила: «Почему ты не сказала прямо?» Не понимает, что ли, что я была ребенком, что отец мной манипулировал, а с ней у нас не было доверительных отношений. Спустя двадцать лет она все еще размышляет, как я могла бы поступить. Наверное, хочет с себя так сбросить ответственность. Говорит, что поверила мне в детстве, но не смогла найти доказательств. Сейчас я злюсь на ее реакцию. Почему она больше не поднимала эту тему?

Были и другие странные эпизоды. В командировке отец занимался сексом с любовницей, когда я на той же кровати делала вид, что сплю. Оказывается, маме об этом тогда рассказала его любовница.

С отцом я не общалась пять лет. Когда они с матерью разводились, он меня обматерил и сказал, что я пошла по ее стопам. После этого контактировать мы перестали, но год назад у меня была свадьба, и я под давлением родственников решила восстановить отношения с отцом и позвать его на праздник. Мы с молодым человеком пригласили его, но потом я передумала. Поняла, что это какое-то лицемерие. Я написала отцу сообщение с просьбой не приходить. Сказала, все близкие знают о том, что он со мной делал. Он ответил: «И че ты от меня хочешь теперь?» На этом разговор закончился.

О насилии я рассказала подругам и мужу. Они очень меня поддержали. Буквально за три дня я рассказала всем, кому хотела. Меня не волновало, что будет потом, просто хотела высказаться. Стало легче.

Я отключила воспоминания о насилии на девять лет, но это влияло на мою жизнь всегда. На взаимоотношения с людьми, секс и так далее. Сейчас я пропускаю свои реакции через травму и прислушиваюсь, откликается во мне что-то или нет. Эта тема открыта, дверь отворилась, и теперь я могу входить в нее, если нужно.

Иллюстрация: Алексей Сухов для ТД

Саша (имя изменено по просьбе героини), 28 лет: «Его прозвали курощуп»

Мне было двенадцать или тринадцать, произошло это в деревне у бабушки. В этот момент дома были все. Мы с двоюродным дедом сидели на крыльце, остальные были внутри. В какой-то момент он стал меня трогать за грудь. Сначала я оцепенела, а потом сильно его ударила. В пах или в лицо, не помню точно. Я побежала на кухню, рассказала об этом маме, и все это услышали. Реакция была такой: «Зачем ты бьешь деда? Так нельзя, что ты себе позволяешь!» Ну и все в этом духе. Никто не говорил, что произошло, почему, что конкретно он делал. Все сконцентрировались на моей реакции. Кто-то сказал: «Дед многих так трогает, его прозвали курощуп». По воспоминаниям, мама не была на моей стороне. Потом она говорила, что поддержала меня и сказала, что я все правильно сделала.

Раньше я стыдилась, что моя история не настолько ужасная, как у других. Не было же изнасилования с проникновением и прямого контакта с половыми органами. Потом поняла: тут нет градации, последствия везде одинаковые. Маме я десятки раз повторяла, что сексуальное насилие — не только проникновение, а любые действия сексуального характера. Она очень долго не могла это принять, разделяла на «значимое преступление» и «ну подумаешь».

О насилии очень долго потом не вспоминаешь. Я начала говорить про это спустя пятнадцать лет. Обычно сексуальное насилие просто вытесняется из памяти ребенка, чтобы он мог с этим грузом справиться. От близких людей ты ждешь защиты, они дают базовое ощущение безопасности. После такого события оно разрушается, и психика изолирует воспоминание, чтобы совсем кукуха не поехала. Вспоминать про деда я стала после того, как мою подругу изнасиловали. Поняла, что у меня есть похожий опыт, и стала копаться в памяти. Оказалось, это было не один раз.

Еще до той истории меня домогался тренер по карате. Он был пьяный, что нисколько его не оправдывает, конечно. В секции было почему-то принято выпить пива после тренировки. Там были старшие ребята лет по восемнадцать и старше. Я пошла в раздевалку, тренер зашел следом. Кроме нас, там никого не было. Он стал ко мне приставать, знаешь… как будто я взрослая женщина. Как там обычно мужчины делают? Подходят, берут за талию, говорят на ухо что-то, гладят. Вот так он стал себя вести. Я замерла. После деда уже никому не могла дать отпор. Цепенела. Ничего не делала, ждала, пока все закончится. Он отстал, когда кто-то из ребят зашел в раздевалку.

Про тренера я никому не рассказывала. Он до сих пор преподает детям. Должна ли я рассказать? Не знаю. С одной стороны, оправдываешь человека, с другой, ярость такая сидит внутри, думаешь, что все должны знать.

После шестнадцати были еще такие случаи, причем домогались всегда взрослые мужчины, с которыми были выстроены доверительные отношения. Преподаватель музыки, преподаватель фотокружка… Эти истории я связала только недавно. Раньше просто старалась не вспоминать, и все сразу стиралось из памяти. А с этими мужчинами мы продолжали общаться как ни в чем не бывало.

Позже вспомнила случай из раннего детства. Без подробностей, только человека и ощущение насилия. Вроде как он положил мою руку на штаны. Мне было девять. Мама, ее сожитель и я жили в однокомнатной квартире. Он тогда не работал, просто лежал дома и смотрел телек. Мама уходила на работу, я оставалась с ним одна. У меня нет конкретных воспоминаний, только это ощущение, которое говорит, что произошло нечто страшное, связанное с сексом. Об этом я тоже никому не рассказала.

С мамой я поднимала тему насилия несколько раз, хотела из нее что-то вытащить. Она была в растерянности. Говорила про то, что не смогла меня защитить. Сама не знаю, что я бы хотела услышать от мамы. Никакая реакция не приносит облегчения. Сначала хочется, чтобы тебя пожалели, потом эта жалость начинает бесить. Ничьего сочувствия мне уже не нужно. Хочется только, чтобы другим детям поверили, а их насильников посадили.

Сексуальное насилие я обсуждаю со своей девушкой и в феминистском кругу. Может, я бы и хотела говорить публично, но боюсь обвинений. «Зачем ты оставалась с мужчинами наедине?» и вот это все. Я глубоко уважаю женщин, которые об этом открыто пишут в интернете. У меня просто нет ресурса, чтобы справиться с потоком грязи и ненависти, который обычно выливается в ответ.

«А что скажут люди?»

«Такие дела» обратились к Анжеле Пиаже, психологу из проекта «Тебе поверят», помогающего людям, пережившим сексуальное насилие в детстве. Она рассказала, почему родители бывают не готовы верить своим детям и часто ли пострадавшие сталкиваются с обвинениями.

Иллюстрация: Алексей Сухов для ТД

«Узнавший о насилии, как правило, тоже член семьи. Это может быть мама или бабушка. Человек сталкивается с тем, что беда происходит не где-то далеко, а здесь, в их доме. Если информация “выйдет на поверхность”, вся семейная структура будет сильно изменена», — объясняет Анжела. Для многих важно, «а что скажут люди». Кто-то в целом переживает огромный шок и непонимание происходящего. В любом случае вскрывающийся факт насилия внутри семьи требует от узнавшего взрослого человека решительных действий, связанных с сильным изменением жизни семьи. Такая перспектива рождает сопротивление, не все готовы принять информацию, которая навсегда изменит их жизнь. Не у всех есть силы и понимание того, как нужно действовать. Финансовая или любая другая зависимость от автора насилия усугубляет ситуацию.

В реальности чаще всего ребенок о насилии не рассказывает, и не только потому что не понимает происходящего: «Дети могут чувствовать, что им не помогут и ничего хорошего из их признания не выйдет. Нет доверительных теплых отношений. Или, наоборот, из страха за любимого взрослого. Насильник, как правило, умело манипулирует состоянием ребенка, обеспечивая его молчание».

Второго шанса узнать правду может и не быть: «Если он поделился тревогой, а ему сказали, что это был сон или он перепутал, ребенок замолкает навсегда». По словам Анжелы, даже на непонятные слова нужно реагировать как можно спокойнее, не давить и не показывать пренебрежения: «Так он поймет, что никто его не осуждает, здесь безопасно, он не провинился, ему помогут».

Ребенок не будет говорить как взрослый: такой-то человек прикасался ко мне вот так-то, конкретно в этом месте. У него может просто не находиться слов для описания происходящего. Если взрослому человеку непонятен смысл, стоит обратить внимание на поведение ребенка. Может, он стал беспокойнее или не хочет оставаться с кем-то из семьи наедине? Плохо спит, появились кошмары? Рисует нехарактерные для себя картинки? Ухудшились оценки в школе и поведение в целом? Еще какие-то непонятные проявления? В этот момент важно обеспечить ему безопасность и обратиться к психологу, разбирающемуся в теме сексуального насилия над детьми.

Анжела объяснила, как себя вести родителям, если их ребенок решил рассказать о насилии: «Выслушайте его и попросите разрешения задать вопросы. Не торопите, дайте понять, что он может в любой момент остановиться, взять паузу или перенести разговор на другое время. Воспринимайте все максимально серьезно. Часто мы, взрослые, инстинктивно хотим защититься от шокирующей информации. Это нормально, так работает наша психика. Тем не менее предельно важно, чтобы вашей первой реакцией на сообщение о насилии было полное доверие. У вас будет время разобраться, что произошло на самом деле. В непонятной ситуации можете обратиться к нам в проект за консультацией. Сейчас важно сохранить контакт с ребенком, не разорвать тоненькую ниточку доверия.

Скажите ребенку: “Я тебе верю. Мне очень жаль, что это случилось, ты в этом не виноват. Я постараюсь сделать так, чтобы ты оказался в безопасности”. Обратитесь на бесплатную горячую линию Следственного комитета “Ребенок в опасности” (8-800-200-19-10) в любое время суток. Второй возможный вариант — идти в отделение полиции. От автора насилия ребенка нужно изолировать, в том числе если это другой ребенок из той же семьи».

Насильник не выбирает жертву, знакомую с основами сексуального воспитания, правилами безопасности, которая может уверенно сказать: «Нет» и знает, к кому обратиться за помощью. Иногда насильник действует внутри семьи, потому что это удобно, здесь ребенок доступен и зависим. Выбор падает на того, кто максимально уязвим, отколот от других взрослых. Ребенок может доверять автору насилия, считать его для себя важным взрослым, а значит, не ждать подвоха.

Чем старше становится человек, переживший насилие, тем больше на него перекладывают ответственности за ситуацию: «Иногда даже маленьким детям приписывают инициативность и желание сексуального взаимодействия, что уж говорить о подростках. Дети сами чувствуют вину и сопричастность, и это дополнительно связывает им руки. Часто такие мысли, вербально и невербально, транслирует им автор насилия. Естественно, это не так. Ребенок не может быть соучастником с равной долей ответственности. Это не флирт, не игры. Это насилие».

Еще больше важных новостей и хороших текстов от нас и наших коллег — в телеграм-канале «Таких дел». Подписывайтесь!