«Невозможно спрятать женщину, если ее ищет государство»

«Это шок: ты помнишь, как она печет лепешки, и вдруг ее нет в живых»

Алена Ельцова, руководительница шелтера «Китеж», Москва

В нашу сферу случайно не приходят. У меня был непростой опыт в первом браке. Может быть, он наложил отпечаток на желание заниматься этими проблемами. Работаем мы с 2013-го. Первый год ездили по другим кризисным центрам, которых было тогда по пальцам пересчитать, проходили стажировки, приют открыли в 2014-м. Целью было работать именно с жертвами домашнего насилия, так как подобных приютов в то время почти не было.

Наши истории я стараюсь не светить нигде. На это есть свои причины: часто даже спустя несколько лет после публичной огласки абьюзер решал найти бывшую и отомстить.

Можно хоть сколько инструкций и протоколов написать, но к нам приходят живые испуганные женщины, у которых не всегда есть ресурсы всех их придерживаться.

Два года назад около нашего приюта увезли Заиру Сугаипову. Обманом выманили и выкрали. Она нарушила правила пребывания: ей не надо было ходить одной за ворота. После этого мы поставили высокоточное видеонаблюдение около ворот.

Алена ЕльцоваФото: Сергей Строителев для ТД

Другая девушка уехала из нашего центра в Новочеркасск решать проблемы с собственностью и там якобы покончила с собой. Это был шок для меня. Знать человека, живого и теплого, помнить, как она говорит, как печет лепешки, как выглядят ее дети, и вдруг узнаешь, что ее нет в живых. Я месяц или полтора осмысливала то, что произошло, и стала большой занудой [в плане безопасности].

Многие из обратившихся даже не знают, что они принадлежат к категории жертв домашнего насилия. Муж избил — рядовое дело. Помимо размещения в нашем приюте, мы советуем юриста, психолога, снабжаем контактами, перенаправляем некоторые запросы и в другие организации, создали коалицию приютов, работающих со всеми категориями женщин. Стараемся, чтобы каждая получила помощь. За последний год через нас прошло около двухсот человек.

Обстановка, к сожалению, меняется не в нашу пользу. В первую очередь это касается отношений с полицией. На протяжении последних полутора лет она делает все, чтобы найти женщин, сбежавших из дома, даже при наличии отказных заявлений. Даже расшифровки с камер используются в метро. Несколько раз раскрывали абьюзерам местоположение женщины.

Абьюзер пишет заявления по семь раз, и полиция бросает все свои силы на следственные действия по поиску женщины и будет ее находить вплоть до судебных запретов, если таковые выносятся (эта практика применяется очень редко). Мне кажется, они так даже преступников не ищут.

Невозможно спрятать женщину, если ее ищет государство. Как можно сопоставить всю мощь этой машины и силы нашего приюта? В идеале нужен протокол действий, составленный вместе с МВД. Это должно быть институциализировано. Пока этого не произошло, все упирается в какого-то конкретного участкового, который и так работает на пределе своих возможностей с кипой бумаг и огромным количеством людей. Один узнает протокол, но на его место придет другой, который слыхом не слыхивал о том, что нужно делать в случаях домашнего насилия.

Алена ЕльцоваФото: Сергей Строителев для ТД

Иногда приходится думать, на что закупать продукты для приюта, мы целые дни тратим на консолидацию бюджетов. Во всем мире шелтеры получают хорошее, длинное финансирование, но у нас можно существовать только на гранты.

По опыту других стран, например Франции, можно также научиться консолидировать разные общественные течения в области защиты прав женщин. Там есть и православные христианки, феминистки, чиновницы. Важно развивать сестринство в этом направлении, ведь защита к шелтерам не сводится.

Года два назад я абсолютно выгорела. Я приехала на ретрит в ужасной депрессии. Там напомнили, что это большое искушение — потратить все силы на активизм, это бездонная яма, куда можно кинуть и всю себя, и все ресурсы своей семьи. Мне очень помогают мои внучки, есть мечта вернуться к художественной практике, я ведь художница по эмали. Но пока даже одной недели душевного спокойствия для этого не найти.

Мечтаю, что в старости смогу создать команду, которая смогла бы выполнять все практические задачи. Сейчас это очень сложно: команда у нас небольшая — всего пять человек. Я сама выполняю роль водителя, консультирую, все входящие звонки и обращения на мне уже семь лет.

«Подбежали пять мужиков, засунули ее в машину и увезли»

Наталья Кузнецова, руководительница кризисного центра для женщин «Мария», Иркутск

Все началось с беременной женщины, которая попросила помощи анонимно, на форуме. Ее бросил муж, перед этим заразив ВИЧ. И мы были первые, кто откликнулся. Мы — это наша команда на добровольных началах: юрист, детский психолог и моя подруга. Точнее — это внутри откликнулось вначале. Я сама была молодая мама, была в ситуации домашнего насилия. И я решила войти в эту тему — видимо, пришло время.

Первый год был тяжким, не потому, что нам было тяжело, а потому, что общество видело в наших женщинах изгоев, мол, пусть живут себе на обочине, они сами виноваты. Я до сих пор пробиваюсь через эту стену.

Потом мой телефон стал ходить из рук в руки: мне начали писать и звонить. Сначала работали без приюта, искали квартиры и дачи, где можно человека спрятать. Потом появился и консультационный кабинет.

Наша практика не всегда удачна. К нам как-то поступила цыганка со сломанными рукой и ногой. Она сказала, что готова писать заявление. Были сняты все побои. У ее сожителя оставались трое ее детей, которым он был чужим по документам. Он начал активно мне угрожать и требовал отдать ее ему обратно. Мы этого не сделали. Договорились с красноярским центром, чтобы ее перевезти туда вместе с детьми. Детей он спрятал — мы написали заявление на их похищение. Сотрудница ПДН приехала в приют вместе с абьюзером, она активно начала уговаривать нашу подопечную выйти и поговорить с сожителем. У нее случилась истерика, она убежала, но чуть позже потеряла бдительность и вышла на крыльцо покурить. Подбежали пять мужиков, засунули ее в машину и увезли. Девчонки пытались ее отбить, но силы были неравны.

Наталья КузнецоваФото: Сергей Строителев для ТД

Вечером того же дня она написала заявление в полицию, где говорилось, что я ее удерживала силой, не давая воссоединиться семье. Я добилась встречи с ней, спросила: «Тебе нужна помощь? Если да, то я буду тебе и дальше помогать». Она ответила положительно. Но как только зашли сотрудники, она начала кричать и просить, чтобы я не лезла в дела ее семьи.

На меня написали заявление о разжигании национальной розни, так как пара была цыганской. Мне писали другие цыгане, извиняясь за абьюзера, писали, что им стыдно за него. Родственники девушки рассказали, что сожитель издевался над ней и раньше: выбивал все зубы и вырывал волосы с кровью. Они хотели переправить ее к родственникам в Читу, когда она прибежала к ним прятаться, но сожитель с группой друзей начал угрожать расправой и изнасилованием четырнадцатилетней дочери этой родственницы.

В какой-то момент опустились руки. Я не знала, на какие рычаги еще можно нажимать. От Оксаны Пушкиной из Москвы я получила ответ, что семья якобы примирилась. Невозможно идти против системы. Сотрудники ПДН, полиция должны были быть заинтересованы в спасении ее с детьми в первую очередь.

В другой раз к нам обратилась женщина Лена — мать двоих детей, супруга сотрудника полиции, который ее регулярно избивал. Она бежала от него в Красноярск. Он ее нашел, приехал, избил. После этого появились мы. Сопровождали ее всю дорогу, даже домой ее водили за руку с участковым к детям, которых абьюзер выкрал и подавил, снимали все на видео. Без этого было невозможно что-либо доказать, так как на людях он был очень приличным. И однажды этот полицейский абьюзер нанес мне побои. Я написала заявление, но оно до суда не дошло, а вот его заявление, что я якобы его избила (поцарапала кожу около глаза), — дошло. Судья-женщина была на его стороне в этом вопросе. Это было смешно — вот это наша система во всей ее красе.

Наталья КузнецоваФото: Сергей Строителев для ТД

Но суд по детям мы выиграли, и он их сначала отдал, а на следующий день выкрал опять. Приставы отправили нас договариваться самим, мол, никто вмешиваться в семейный конфликт не будет. Мы решили действовать. Караулили у подъезда в машине, когда он выйдет с ребенком, Лену и ребенка посадили в другую машину и увезли в квартиру, где поменяли все симки, чтобы не отследили. Под надзором полиции Лена еще раз встретилась с мужем и дала показания, потом мы опять ее увезли и спрятали в очередной конспиративной квартире. Много добрых людей откликнулись, в том числе с квартирами и транспортом, чтобы помочь. Волонтеры на максималках. Сейчас женщина живет в другом городе, и она в безопасности.

В год через нас проходит 400—500 человек. Женщины могут находиться у нас от трех дней, четкого срока у нас нет, получают консультации по дальнейшим действиям и психологическую помощь. Правоохранительные органы иногда очень радуются, что есть мы, и мы можем делать что-то вне его. Сама работа потихоньку выстраивается, и если ко всему этому подключится законодательство, будет вообще здорово.

В основном проблема с финансами — долги, с которыми ты не пойдешь за грантом. Иногда очень серьезно уходим в минус. Но как-то держимся удивительным образом уже столько лет.

Надо понимать, что ты не мать Тереза и всех спасти невозможно. Если ты ждешь какого-то чуда, его не будет. Ты просто должен делать все, что в твоих профессиональных силах. Но в первые годы понять это нереально — приходит с опытом. Я сама хожу на терапию, и очень греют мысли о том, что много девочек теперь живут спокойной жизнью, я помню каждую.

«Нападение на независимую женскую волонтерскую инициативу»

Екатерина Нерозникова, независимая волонтерская инициативная группа «Марем», Махачкала

Как журналист с повесткой Северного Кавказа я работаю довольно давно, еще со времен дела Оюба Титиева. Тема домашнего насилия здесь имеет огромные масштабы.

Как-то я была в гостях у Светланы Анохиной, когда ей позвонила женщина лет шестидесяти и попросила помочь. Мы поехали вместе к ее родственникам домой в Махачкале. У нее был уставший, измученный вид: всю жизнь она терпела побои. Но раньше за помощью не обращалась, ждала, когда дети вырастут. Даже когда абьюзер разбил ей в кровь лицо при соседях. В итоге они развелись, но мужчина никак не мог успокоиться и ходил за ней с ножом, угрожал убийством. Полицейские его забирали, держали сутки и выпускали.

Родственники этой женщины зачем-то стали убеждать нас в том, что она хорошая жена. То есть если бы она была плохая, нормально было бы разбить ей лицо? Ведь есть закон.

Екатерина НерозниковаФото: Сергей Строителев для ТД

Потом случилась ситуация с «Теплым домом на горе» — организацией, курировавшей кризисную квартиру, из которой женщины с детьми на руках и без средств к существованию неоднократно выставлялись на улицу из-за окончания срока договора аренды, где их заставляли заниматься вещами, которые они делать не должны, где нарушались все протоколы безопасности. Мы сами направляли женщин туда до того, как узнали все эти истории.

И мы поняли, что в Дагестане не было мест, где женщины могли бы укрыться. Как волонтеры мы решили попробовать свои силы с кризисной квартирой. Квартиру мы искали очень долго и сложно: сразу говорили, что у нас кризисная инициатива. Через подписчиков удалось найти вариант. С миру по нитке собрали все необходимое. Неравнодушные люди приносили подушки, посуду, одежду.

Название для нашей инициативной группы «Марем» — в память о Марем Алиевой, труп которой так и не нашли. До этого муж ей вырвал половину волос — она ходила в парике. Страшная история.

Екатерина НерозниковаФото: Сергей Строителев для ТД

Люди начали писать через сарафанное радио. Я сама иногда удивляюсь, как нас находят. Однажды написала даже русская девочка, которая живет в Сенегале. Ее избивал отец, отобрав документы, чтобы она не могла вернуться в Россию.

Читайте также «В убежищах для женщин нужны подземные ходы»   Как устроена дагестанский шелтер «Марем»  

Наша главная цель — это перенаправление жертв в более крупные организации, где есть шелтеры, в которых можно жить по три месяца и есть все необходимое. Средств на полное содержание у нас нет и не было. Наша кризисная квартира встречает пострадавших в самые первые дни ухода от абьюзеров. Мы даем тепло, чай, ночлег. Помню, как-то пришла девушка в белом платье, с книжками и без вещей — бежала экстренно.

С начала года мы обработали более двухсот обращений. Для всех мы реально что-то сделали. Одна из наших нынешних волонтерок, которая до этого была нашей подопечной, призналась: «До того как я пришла к вам, я хотела покончить с собой, так как мне никто не хотел помогать».

Недавно в рамках волонтерской помощи я помогала сопровождать одну девочку — подопечную другого кризисного центра. Она написала бумаги с просьбой снять ее с федерального и местного розыска. Мы взяли копии всех документов и поехали получать ее новый паспорт, так как родственники забрали документ. Являются полицейские в паспортный стол и говорят: пройдемте с нами на разговор. Я вцепилась в нее и не отдала.

Екатерина НерозниковаФото: Сергей Строителев для ТД

После недавнего вторжения полицейских договор аренды на квартиру пришлось разрывать, она стала небезопасна. Более того, полицейские ходили по соседям и припугнули их всех, говоря, что у нас тут притон. И на недавнем допросе были эти же формулировки. Думаю, если бы в квартире тусовались одни мужчины, этих вопросов бы не было. А тут одни женщины, без мужчин — явно какая-то секта или одни лесбиянки и наркоманы. (Саркастически.)

То, что случилось с нами, — это не только история про Халимат Тарамову. Это нападение на независимую женскую волонтерскую инициативу. Это ужасный прецедент, равных которому не случалось до этого: дагестанские полицейские вламываются в квартиру под присмотром чеченских — «добро пожаловать».

После всего этого появляется самая настоящая остервенелость. Это же чистейшая несправедливость! Попытка показать, что вы тут какие-то тетки против нас в погонах, чьих-то друзей и просто мужчин, ничего сделать не сможете. И эта злость придает моральных сил бороться дальше. Но по ночам мне снятся кошмары: я захожу в свою квартиру квартиру, там выбиты окна, и я вижу мертвых людей.

«Часто слышим: “Наверное, я не по адресу”»

Елена Болюбах, председатель координационного совета РОО «ИНГО «Кризисный центр для женщин», Санкт-Петербург

Петербург всегда на шаг впереди других регионов по коллаборациям и межведомственной коммуникации: например, у нас есть семь государственных квартир, куда мы направляем наших клиенток.

Меня мотивируют случаи успешного ухода от ситуации, которую мы обычно маркируем как очень тяжелую. Одна клиентка вышла замуж за человека, ранее судимого, о чем она не знала. Как и любое насилие, все началось с вещей, которые не сразу заставили ее насторожиться. Мужчина не хотел работать, а она работала за двоих на трех работах. И если она приносила недостаточно денег, он раздражался, ведь ему нужны были деньги сначала на алкоголь, а потом на наркотики. К психологическому и экономическому насилию добавилось физическое: он ее очень жестоко избивал, подробно описывал, как он будет убивать ее и ее ребенка от первого брака, ее мать и домашних животных. Риск для жизни был очень высок. Она сообщила, что будет разводиться. Абьюзер пошел в полицию и написал заявление, что клиентка убила своего первого мужа, который пропал без вести. По результатам следствия убийцей оказался сам абьюзер.

Елена БолюбахФото: Сергей Строителев для ТД

Это было очень тяжелое и комплексное дело. Ведь помимо насилия и заявления, у женщины были еще проблемы на работе, травля со стороны общественности в небольшой по территории области, угрозы от самого абьюзера, еще не заключенного под стражу. Это история про то, что ты можешь потерять все в одночасье, и иллюстрация того, что происходит, когда женщина хочет выйти из отношений, при условии если партнер к этому не готов. Если бы мы не вмешались, она бы, скорее всего, отбывала наказание за то, что не совершала. А пока свой не очень большой срок отбывает абьюзер. Мы постоянно контактируем с клиенткой и оцениваем риски, смотрим, что может произойти, когда он выйдет на свободу.

В прошлом году у нас было 9540 запросов: это связано не только с пандемией, но и с просвещением — люди стали обращаться чуть более охотно, чем раньше, и это как раз хорошо. У нас есть горячая линия, онлайн-приемная, включая все мессенджеры в социальных сетях, очные консультации, правовое сопровождение, размещение пострадавших от насилия в апартаментах, после оценки рисков их здоровью и при условии их согласия на это размещение, а также психологические консультации, в ходе которых ведется работа с чувством вины и с возвращением ответственности за насилие партнеру.

Еще пытаемся создавать интересные прецеденты — например, нам первым бизнес предоставил в качестве своей социальной ответственности номерной фонд в отеле для жертв домашнего насилия, а рестораны — горячее питание. До недавнего времени это была абсолютно невозможная ситуация. Мы года три ходили с этой идеей, писали запросы, понимая, что в низкий сезон в каждом отеле можно найти комнату, чтобы предоставить ее одной из наших женщин для экстренного размещения. Но нам никто не отвечал до прошлого апреля, когда началась жесть с пандемией. Произошло невероятное: к нам пришло четыре отеля. У нас появилось двадцать восемь комнат. И по уровню безопасности это здорово: в отелях всегда организована охрана.

Елена БолюбахФото: Сергей Строителев для ТД

Иногда мы проводим интересные исследования и опросы. Например, мы выяснили, что только 30 процентов наших подписчиц обратятся за помощью в случае первого насильственного инцидента. Большая часть нашей аудитории склоняется к опции «понять и простить». Если же насильственный случай произошел с их подругой, то уже 70 процентов подписчиц посоветуют им обратиться в центр. Выяснилось, что многие думают, что если нет видимых побоев на лице — значит, сотрудники кризисного центра вряд ли их примут. На горячей линии мы очень часто слышим эту фразу: «Наверное, я не по адресу». В то же время толчки и вербальный абьюз очень часто пропускаются как мелочи.

Неготовность обращения за помощью также обуславливается ярлыками. В обществе считается, что если в семье идет какой-то дисконнект, то ответственность лежит на женщине. Условное «Хороших жен не бьют». Женщина под влиянием этого стереотипа рассматривает свое самоопределение через успешность брака и будет стараться до последнего скрывать насилие, так как будет чувствовать эту самую ответственность. Более того, многие женщины считают себя нереализованными вне семейных отношений, в отличие от мужчин в нашем обществе.

Сейчас в России с проблемой домашнего насилия работают «горящие сердца», их не так много, и это обычно именно женщины. Они занимаются опасным делом: имеют дело с угрозами и зачастую абсолютно безумным поведением абьюзеров. И когда я возвращаюсь домой по темным улицам, сложно понять, от чего больше я чувствую себя в небезопасности: от того, что я женщина или работница кризисного центра?

«Чем больше активной защиты, тем больше агрессии в наш адрес»

Анастасия Ермолаева, председатель Нижегородского женского кризисного центра, Нижний Новгород

Самая эффективная мера — это закон о домашнем насилии, который бы делал насилие над женщиной не делом частного обвинения, а делом публичным — то есть женщину защищало бы государство, включалось бы в ее проблему, помогало бы с адвокатом, и ей не приходилось бы бегать и искать помощи самой. В этом случае полномочия участковых и требования к ним были бы совсем другими. Что сейчас можно сделать — посадить на пятнадцать суток? Это ничего не меняет.

Проблема [домашнего насилия] огромная, судя по нашей практике. Были и убийства всей семьи вместе с детьми в Нижнем. Недавно мужчина убил свою супругу на глазах у дочери, а с виду была очень благополучная семья. Я не говорю уже о давлении на женщин, находящихся в кризисных квартирах, о давлении на их знакомых и родственников, которых абьюзер может преследовать, о манипуляции с детьми, которых мужчина может использовать в своих целях. Это происходит постоянно. Мы часто видим их на судах, где они громко кричат.

Анастасия ЕрмолаеваФото: Сергей Строителев для ТД

Мы как правозащитники тоже являемся уязвимой группой и не чувствуем себя в безопасности. Мужчины следят за нами в социальных сетях и пишут угрозы. Чем больше активной защиты (предоставление адвоката, суды и кризисные квартиры) с нашей стороны, тем больше агрессии в наш адрес.

Мы начали с первого в регионе телефона доверия, потом с помощью психолога и юриста набирали волонтеров, старались проводить мероприятия, чтобы люди узнали о центре: тогда интернет был развит плохо. Сейчас есть кризисная квартира, различные образовательные программы для соцработников, юристов и педагогов, в том числе и для сотрудников правоохранительных органов, если они уделяют нам время.

Фото: Сергей Строителев для ТД

Если у нас получалось поработать с полицейскими чуть больше часа, это было похоже на разбор сложных кейсов, профилактику профессионального выгорания и обсуждения, какие действия можно предпринять, чтобы им самим не пострадать, ведь их тоже могут уволить, если они превысят свои полномочия. Они часто не могут оценить степень опасности и риски, не понимая разницы между насилием и конфликтом. Для них это просто бытовуха, к которой они относятся не очень серьезно. По мере возможности мы пытаемся объяснять.

«У женщин очень низкий уровень доверия к полиции»

Агунда Бекоева, правозащитница, блогерша, Северная Осетия

В сентябре 2019 года у нас в Осетии случилось громкое убийство. Бывший муж Регины Гагиевой пришел к ней на работу и на глазах у сотрудников, под камерами, убил ее, нанеся десять ножевых ранений. Ролик стал достоянием общественности, социальные сети взорвались. Меня это потрясло. Я написала текст, где описала все свои чувства, который завирусился по нашим каналам, а потом мы создали страницу для просветительской деятельности о гендерном насилии. Вместе с единомышленниками мы назвали движение «Хота» (в переводе с осетинского — «сестры»).

Специфика региона довольно сложная. Дело в том, что правозащитных организаций и кризисного центра у нас нет. Есть конкретные люди, которые помогают. Поэтому в наш просветительский проект стали поступать обращения. Мы получили около ста пятидесяти писем, не считая звонков мне лично, о рукоприкладстве и сталкинге (второе вообще не регулируется законодательством).

Агунда БекоеваФото: Сергей Строителев для ТД

Женщины часто пишут нам анонимно, иногда даже с левых страниц, с мольбой не публиковать и не раскрывать их имена, удалить переписку. Все трагедии случаются в основном в тот момент, когда женщина хочет уйти. Более того, женщина может подвергать риску тех родственников, у которых прячется. Ее безопасностью должно заниматься государство, и делать это очень грамотно, максимально обеспечивая ей анонимность и защиту. Все должны работать вместе — правозащитники, полиция, социальные работники.

Это утопия до момента создания кризисной службы, которая, вероятно, привлечет большее внимание к проблеме и объединит людей из разных ведомств.

Мы провели большой опрос, в котором приняли участие около 650 человек. По его результатам выяснилось, что у женщин очень низкий уровень доверия к полиции. Всего 8 процентов жертв обратились с заявлениями, а в социальную защиту или в медицинские учреждения — лишь 4 процента. Мне кажется, эти сведения хорошо показывают ситуацию в регионе с нарушением прав женщин. Просто через раз фразы «Они не могут мне помочь, они ничего не смогут сделать» от жертв.

Агунда БекоеваФото: Сергей Строителев для ТД

В начале нашей деятельности мы оказывали правозащитную помощь, у нас волонтерили адвокаты, социальные работники. Один раз дело дошло и до сопровождения. Мне написала соседка девушки, за которой по дому бегал с топором ее муж — солевой наркозависимый. Это было в одном из сел нашей республики. Я познакомилась с этой девушкой, дали ей адвоката, но девушка сама дала заднюю, отказалась от помощи в тот момент, когда мы предложили ей уйти, аргументировав это тем, что боится потерять дом, — возможно, она просто не была готова к переменам в своей жизни.

Многие у нас в итоге выгорели довольно быстро, что неудивительно. Наша просветительская работа воспринимается в основном негативно: одни думают, что пришли какие-то очередные грантопилы, другие переживают, что это защита прав ЛГБТ или феминизм, которые не приветствуются в регионе. Мне становилось жутко, когда я читала все эти письма, поступавшие в наш адрес. Муж остановил меня, чтобы я не сошла с ума.

Постоянный негатив сильно ранит, и после некоторых кейсов становится действительно страшно за себя и своих близких. Но что-то постепенно меняется. В марте в центре города мы провели выставку художницы Алисы Гокоевой и журналистки Бэлы Накусовой «Вы вообще люди», посвященную проблеме домашнего насилия. Это был первый раз, когда многие впервые публично рассказали свои истории, хоть и анонимно. Люди приходили на выставку, читали живые истории и видели, что проблема не где-то там, а вот здесь, среди нас.

«Безопаснее вывезти человека»

Залина Текоева, правозащитница, психолог, Северная Осетия

Помню один случай — бракоразводный процесс сотрудников полиции. Она сидела у меня в кабинете и рассказывала спокойным голосом ужасные вещи, от которых у меня были мурашки по телу. «Он меня так избил, у меня было две операции, я с отекшим лицом пошла корову доить». Брат женщины, тоже сотрудник, был уволен за то, что заступился за нее.

По ее словам, она любила мужа и очень сомневалась в каждом своем шаге, с ней мы работали довольно долго — полгода прорабатывали любовь к себе и вопросы созависимости. В итоге их развели, но по законам шариата детей оставили отцу. Спустя полгода я узнала, что мужчина очень быстро женился второй раз, при этом не оставлял мою подопечную в покое. Ей пришлось уехать от его преследований в Сибирь.

Залина ТекоеваФото: Сергей Строителев для ТД

Вначале подобное созависимое поведение женщины поражало меня и казалось мне странным: женщин обижают, а они все равно остаются. Потом ты изучаешь, что такое циклы насилия, стокгольмский синдром. На каком-то этапе каждой женщине, подвергшейся домашнему насилию, требуется психологическая помощь. Если этим не заниматься, то жертва найдет себе второго, третьего такого же абьюзера.

В нашем регионе есть своя специфика: когда есть риск для здоровья и жизни, все решается через связи, через людей, которые могут помочь спрятать человека. Иногда даже церковь помогает укрыть жертву. С потоком клиенток я не сталкиваюсь, все пишут в «Хота», а до меня доходят единицы в итоге. Регион маленький, очень просто наткнуться на своего родственника, поэтому создание кризисного центра здесь довольно спорный вопрос. Наверное, безопаснее вывезти человека за пределы.

Очень важно продолжать заниматься просветительской — профилактической — деятельностью, придавать огласке эту тему. Те же семинары для полиции очень важны: многие сами могут являться абьюзерами, поскольку на работе нужно себя сдерживать, а дома можно распускаться. Нужно говорить на эту тему.

Фото: Сергей Строителев для ТД

Еще больше важных новостей и хороших текстов от нас и наших коллег — в телеграм-канале «Таких дел». Подписывайтесь!